Когда гаснут звезды (ЛП) - Маклейн Пола Страница 12

— Это не имеет никакого отношения к моей работе.

— Может быть, и нет. Это зависит от того, сколько работы вы проделали, чтобы справиться с тем, через что вам пришлось пройти. То, что вы уже несете. Что вы можете рассказать мне о своих родителях? Вы помните их? Почему они не могли позаботиться о вас?

Ее вопросы казались слишком скорострельными и слишком перегруженными. Я повернулась в слишком мягком кресле, желая, чтобы наш час закончился, но мы едва начали.

— Я не хочу говорить об этом. И вообще, как раскрытие вам моих тайн поможет мне на работе? Я буду чувствовать себя только хуже.

— На самом деле, разговор принесёт облегчение. Вы думали об этом?

— Нет.

Последовала долгая пауза, пока она смотрела на меня.

— Люди устойчивы, Анна. Я не сомневаюсь, что вы невероятно искусны в своей работе. Вы действительно хорошо держитесь. Но, может быть, немного слишком хорошо.

— Что это значит? — Я начала тяжело дышать. Мои плечи были напряжены и зажаты.

— Просто то, что смирение не является долгосрочным решением. Возможно, вы думаете, что можете просто продолжать этот путь бесконечно. Но то, что вы видели, на самом деле никуда не исчезает. Оно накапливается внутри вас и начинает сказываться. А еще есть старая травма, с которой вы на самом деле так и не смирились. Никто не является пуленепробиваемым. Просьба о помощи не означает, что вы слабы.

Слаба? Откуда это взялось?

— Я в порядке. Спросите любого, с кем я работаю.

Взгляд ее глаз скользнул по моему лицу.

— Если вы не хотите говорить, мы могли бы изучить другие способы помочь вам справиться. Некоторые из моих клиентов занимаются йогой, или тайцзицюань, или ведут дневник. Я просто пытаюсь предложить вам инструменты. — Она отложила блокнот, а затем сняла очки и начала крутить их в руках. — Когда в вашей жизни вы были наиболее спокойны, наиболее самой собой?

— Что?

— Ваше самое счастливое место?

Я понятия не имела, к чему она клонит с этими вопросами, но Мендосино был единственным возможным ответом.

— Не все воспоминания о нём хорошие, — пояснила я, — но это мой дом.

— Хорошо. — Сжимая оправу очков в руках, она смотрела на небо через сетку на окне. Затем закрыла глаза. — Я хочу, чтобы вы каждый день представляли себе Мендосино, мысленно отправлялся туда. Визуализируйте это до тех пор, пока это место не станет полным — таким, каким вы его помните. Затем, когда у вас все будет так, как вы этого хотите, начните строить дом — очень медленно, доска за доской. Дом, достаточно большой для всех, кого вы потеряли, всех, кого вы не смогли спасти.

По мне пробежал холодок. Я уставилась на нее. Что за человек мог так говорить? Какую жизнь вела Королла, которая позволяла ей сидеть в комнате с незнакомцем и чувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы закрыть глаза?

— Как это упражнение поможет?

— Это способ интегрировать то, что с вами произошло. Историю исцеления.

Историю исцеления? Неужели она прочла это в каком-то руководстве для психотерапевта?

— Не существует настолько большого дома, — наконец сказала я.

— Это ваш дом, ваш разум. — Мышцы на ее лице расслабились. — Он может быть настолько большим, насколько необходимо. Покрасьте комнаты в яркие цвета. Впустите свет внутрь. И когда у вас все будет в порядке, представьте, как они входят вместе, Анна — вместе, счастливые и невредимые. Все эти дети; те, кто заслуживал лучшего.

Я почувствовала, как в моей груди что-то содрогнулось и оборвалось. Если бы она только перестала говорить, я могла бы перезагрузиться. Но она этого не сделала.

— Дело не в том, ЧТО вы носите, а в том, КАК вы можете научиться это носить. Вам нужно исцелить себя. И ваше детское «я» тоже, Анна. Освободите для неё место. Найдите способ впустить ее.

— 12-

Вернувшись в хижину после ухода Калеба, я разогреваю банку тушеного мяса и съедаю его над раковиной, затем наливаю два пальца «Maker’s Mark» в стакан, мельком замечая себя в оконном стекле. Небрежный конский хвост и мятое термобелье, джинсы, которые я не стирала неделями. Калеб был достаточно вежлив, чтобы не замечать этого, когда мы сидели вместе раньше, но, очевидно, у меня сейчас эпизод дикарства.

Уже далеко за полночь, но я не сплю, пью и смотрю в огонь, пока в какой-то момент не падаю на колючий клетчатый диван в гостиной. Приходят сны, которых я не хочу. Я об этом не просила. Это вообще сны?

Я в лесу на узкой тропинке с Иден. Она идет впереди в одной из тяжелых рабочих курток Хэпа, ее плечи прямые и твердые. Значит, не больна. Еще не заболела.

— Послушай, Анна. Знахарка однажды показала мне это. — Она указывает на дерево, которое резко наклонилось вбок, как будто у него есть талия, и смотрит вниз на толстый влажный перегной вокруг него.

Погодите-ка.

— Ты знаешь знахарку?

— Это дерево-указатель. — Слышала ли она мой вопрос? — Стрела. Помо иногда делали такие, чтобы подать сигнал друг другу сотни лет назад. И видишь, мы только сейчас получаем сообщение.

— Какое сообщение?

Потом Иден уходит, и вместо нее со мной Хэп, старше, чем я когда-либо знала его при жизни. Согнутый, как дерево, почти пополам. Наклонился на тропе.

— Просто старый кричащий меланхолик, — говорит он вслух, как будто слышит мои мысли и знает, что я беспокоюсь о нем. — Давай. Мы можем сделать это вместе. Мы почти на месте.

Где? Я пытаюсь подойти ближе, но почему-то застреваю, приклеенная к месту. «Я скучаю по тебе, — пытаюсь сказать я. — Я не могу сделать это в одиночку».

— Почти пришли, — снова говорит он. Но не сдвигается с места.

Вокруг нас такой густой туман, что с деревьев капает вода. Я вижу бананового слизняка на тропинке рядом с мокрым носком моего ботинка, жирного и желто-зеленого, скользкого от росы.

— Сегодня все смогут выпить. — Он снова подслушивает мои мысли и слегка смеется. — Здесь, сейчас. Смотри.

Это то же самое дерево-указатель, но ветви указывают вниз на раненую лань. Бурая шкура существа была разорвана чем-то ужасным, его брюшко прогрызено так, что я вижу, как трепещет сердце, размером с кулак, черное от крови. Из её горла вырывается звук, не человеческий и не животный, а оба сразу — ровный, глубокий звук боли.

О, Хэп. Сделай что-нибудь.

— Я не могу, но ты можешь. Она такая же, как ты, милая. Вот как ты ее найдешь.

Потом лань исчезла. Лесная подстилка цвета корицы с иголками красного дерева, прохладная, цельная и неподвижная. Хэпа нигде не видно, но я слышу его, его слова проникают сквозь меня, как первозданный звук, море в закрытой раковине, целый лес в ветке одного дерева.

— Не бойся. Ты будешь знать, что делать. Просто следуй указателям.

Что? Нет. Вернись!

— Анна, милая. Вот почему ты здесь. Открой глаза.

* * *

Я просыпаюсь от сильной головной боли, мой язык покрыт толстым налетом. Мне всегда снились яркие сны. Все копы такие или в конце концов становятся такими. Но этот сон оставил после себя похмелье, которое имеет мало или вообще ничего общего с Меткой Создателя.

Включив душ, я долго стою под струями воды, ожидая, когда утихнет стук в голове, но этого не происходит. Волна тошноты накрывает меня, и я падаю на пол, обнимая колени, в то время как вода обрушивается на меня, как завеса горячего дождя. Я чувствую странную тупую боль в пояснице и животе, ощущение, которое сбивает меня с толку, пока я не чувствую слабый привкус железа. Обращаю внимание на кровь, сочащуюся у меня между ног и стекающую в канализацию, бледно-розовую и разбавленную. Мой цикл вернулся.

По мере того, как мастит медленно заживал, и моя грудь начала приходить в норму, я пыталась забыть о своем теле, но, очевидно, оно помнит все. Как я кричала в тот день, как чужая. Как Брендан продолжал говорить мне, что скорая помощь уже в пути, как будто это имело какое-то значение. Моя соседка Джоан не отходила от меня ни на шаг. Ее лицо было белым и бескровным.