Рут Ренделл - Солнце для мертвых глаз Страница 13

– Привет, – сказала она.

Тедди кивнул ей.

– Я раньше тебя здесь не видела.

Он поднял соболиные брови.

– Я бы тебя запомнила, честное слово, – кокетливо продолжала она. – Есть люди, которых трудно забыть.

– Вот как? – Он часто использовал этот вопрос, который ничего не значил, не запоминал никого, кроме тех, с кем вынужден был соседствовать в дневное время. – Расскажи мне что-нибудь.

Теперь она улыбалась.

– Что угодно?

– Как ты чистишь кольца?

– Что?!

– Как бы ты стала чистить бриллиантовое кольцо?

– Господи, да откуда мне знать? – Она устремила на него обиженный взгляд, но над вопросом, кажется, задумалась и пожала плечами. – Моя бабуля кладет свое в джин. Оставляет в стакане с джином на ночь.

На подиум уже поднимался лектор.

– Ясно, – сказал он. – Спасибо.

Тедди было интересно, как профессор Миллз будет демонстрировать примеры картин, и очень надеялся, что тот не станет приклеивать репродукции на доску. К своему облегчению, он увидел, что будут использоваться слайды. Свет в аудитории притушили, и на экране появилась первая картина. Это была «Кам Хитер блюз» Майкла Джойдена, Тедди ее раньше не видел. Поп-группа, с которой дружили Джойден и Элфетон и чью музыку они так любили, была изображена на холсте в виде водоворота цвета и вспышек света, так что, как ни странно, картину можно было почти услышать.

Девушка пробормотала что-то насчет того, что ей ничего не видно и трудно конспектировать. Тедди проигнорировал ее. Профессор Миллз рассказывал о Джойдене и Смит и о влиянии фовистов[10], об их дерзком стиле и ярком цвете. В то время как у Розалинды Смит это влияние проявилось в более значительной степени, чем у других представителей джойденской школы, Элфетон своей манерой больше обязан Боннару[11], Валлотону[12] и Вюйару[13], чем Матиссу и Руо[14]. Некоторые называли его работы ретроградными, но лектор заявил, что по поразительной современности творчества его можно сравнить как минимум с Хокни[15] или Фрейдом[16].

Тедди с трудом представлял, что это за люди. Люсьена Фрейда он знал, но считал, что его работы уродливы, какими бы хорошими их ни называли. Тедди видел репродукцию одной картины Элфетона на листовке, брошенной в почтовый ящик в Нисдене, и сейчас она появилась на экране, большая, как жизнь: «Музыка в Хэнгинг-Сворд-элли».

Опять «Кам Хитер»; на этот раз четверо музыкантов стояли, лениво привалившись к бетонной стене здания, в котором находилась звукозаписывающая студия, а у их ног лежали инструменты. У Марка Сайра, ведущего гитариста, был широко открыт рот, голова откинута назад, длинные волосы струились по спине. Эта картина, как сказал профессор Миллз, была датирована 1965 годом.

– У моей мамы есть все их старые синглы, – прошептала девушка. – Она была фанаткой «Кам Хитер», представляешь?

Тедди пожал плечами. Музыка – любая – его не интересовала. Как бы то ни было, сейчас, наверное, все эти люди уже мертвы. А вот люди, написанные красками, – это другое дело. Вот как на следующем шедевре Элфетона, самом знаменитом из всех произведений представителей джойденской школы, на том, что висит в галерее Тейт, включен во все книги по современному искусству и даже прорвался в реестры лучших работ. Раньше Тедди видел его только в том воскресном приложении и именно ради него и пришел на лекцию.

«Марк и Гарриет на Оркадия-плейс». Молодая пара стояла в залитом солнцем саду перед чем-то, очень похожим на дерево. Не на дерево без ствола и ветвей, а скорее на завесу из листьев. Все это было лишь фоном для мужчины и женщины, которые стояли на небольшом расстоянии друг от друга, соединенные легким прикосновением пальцев его правой и ее левой руки. Он был темноволосым, с бородой и длинными волосами, в темно-синем костюме, она – красавицей с массой красновато-коричневых вьющихся волос такого же цвета, как и ее длинное платье в стиле времен Регентства. Их взгляды были устремлены друг на друга, и казалось, в них светятся любовь и желание. Страсть настолько заполняла картину, что после многих лет, несмотря на миллионы глаз, смотревших на нее, и тысячи комментариев о ее содержании, любовь этой пары оставалась свежей и вечной.

– Марк Сайр, как наверняка могут рассказать вам ваши родители, – говорил профессор Миллз, – был членом «Кам Хитер» и в этом качестве сделал состояние, которое позволило ему в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году – именно этим годом датирована картина – поселиться в этом доме в Сент-Джонс-Вуде и наслаждаться rus in urbe. Поверьте мне, там, позади плюща и винограда – или как там называются эти лианы – стоит георгианский дом. Гарриет Оксенхолм была для него тем, что мы сейчас называем сожительницей. Но нам нет надобности уделять чрезмерное внимание этим людям, которые важны нам исключительно тем, что были друзьями Саймона Элфетона и, по счастливой случайности для будущих поколений, стали персонажами его картины. Мы должны смотреть на то, как Элфетон потрясающе использует цвет, как он незаметно управляет светом, и увидеть его любопытную способность чрезвычайно экономными средствами передать сильные эмоции и, что главное, сексуальную страсть. Конечно, в качестве шаблона или образца для подражания он держал в голове «Еврейскую невесту» Рембрандта, но, прежде чем мы приступим к обсуждению этого, давайте сначала взглянем на игру света и тени…

Тедди решил сходить в галерею Тейт и посмотреть на оригинал. Он думал о листьях, о резных листьях, примерно таких, как вырезал Гринлинг Гиббонс[17], но современных, листьях сегодняшнего дня.

Когда лекция закончилась и включили свет, девушка рядом с ним заглянула в конспект, который она так старалась вести.

– Ты бы назвал эту картину эротичной?

– Миллз назвал.

– Разве? Тогда и я назову. Я Келли. А тебя как зовут?

– Кейт, – ответил Тедди.

– Что с твоим пальцем, Кейт?

Он мрачно ответил:

– Дядька откусил.

На этот раз Келли не поверила. Она хихикнула.

– Кейт, как ты смотришь на то, чтобы пойти куда-нибудь выпить?

– У меня семинар, – сказал Тедди.

Он встал и вышел, не оглядываясь. Зачем он солгал вместо того чтобы просто сказать «нет»? Вот в следующий раз он и скажет «нет». Естественно, никакого семинара у Тедди не было, и никакое эссе писать не надо было. Казалось, никого на его курсе не интересует, кто что пишет и пишет ли вообще. Он собирался ехать домой, чтобы приступить к выполнению дела, которым он мечтал заняться уже долгие годы. Дядьки дома не будет – тот должен сначала установить душ с сильным напором в одной квартире в Голден-Грин, а потом ехать в больницу к Джимми. Кейт, который никогда прежде не проявлял особых чувств к брату или вообще к кому-либо, вдруг стал регулярно навещать Джимми и подолгу сидеть у его койки. Так что дома никого не будет, никто ничего не увидит и не услышит.

«Эдсел», изысканно бледно-желтый, без единого пятнышка, с многократно перебранным двигателем, стоял на расширенной бетонной площадке под новым навесом, который состоял из четырех металлических столбов и блестящей крыши из гофрированного политетрафторэтилена. Он был – или казался – самой большой из всех машин Кейта. Слишком большой, чтобы занимать горизонтальное положение в саду и стоять капотом с похожей на округленный рот решеткой радиатора – к задней ограде, а багажником с высокими задними фонарями – почти вплотную к французскому окну. Рядом с ним, чуть ли не на том месте, где стоял мотоцикл, когда Кейт был дома, растеклось длинное масляное пятно. Навес, предназначенный для того, чтобы укрывать большую машину, занимал больше места, чем площадка как таковая, и инструменты Тедди были свалены в углу, там, где состыковывались два боковых забора.

Он поднял пленку и стряхнул с нее воду, оставшуюся после ночного дождя. Затем вынул из коробки сверток, развернул несколько слоев газеты и достал пилу, ножовку по металлу, стамески разных размеров и молоток. У мистера Ченса никогда не было ничего такого примитивного, как топор, но у Тедди сохранился тот, которым бабушка Грексов в давние времена колола дрова. Он нашел этот отсыревший тупой топор среди груды грязного хлама под раковиной.

Принес все эти инструменты в столовую и приступил. Было пять, когда он начал, и к половине восьмого он успел отпилить у стульев ножки, подлокотники и спинки и выбить из рамы сиденья. Ему не хотелось прерываться на еду, поэтому он заточил топор на оселке мистер Ченса и приступил к рубке. Через полчаса все шесть стульев превратились в дрова. И тут в стену застучали соседи. Они принимались стучать несколько раз, а потом зазвонил телефон. Тедди догадался, что это они, пара яппи, купившая дом мистера Ченса и считавшая себя выше остальных обитателей района. Он проигнорировал и стук и звонок, но оставил на время стулья и принялся пилить буфет.