Осколки - Том Пиккирилли Страница 13

— Господи, — сорвался с моих губ сиплый шепоток.

Я развернулся и схватился за надгробие, колотя по нему кулаками; камень был таким же холодным, как скалы, где мы с ней встретились. Как она могла так поступить со мной?

Я корил точность своей памяти, зная, что не забуду ни малейшей детали проклятой вечеринки, ни нашей случки, ни толчков и укусов, ни того, как она умерла. Кадры хроники не выцветут, заостренные грани моих переживаний никогда не обтешет время. Мне было дано четырнадцать лет, чтобы пережить безумие брата, и десять — чтобы принять смерть отца; и все равно они не шли у меня из головы. Каким-то образом Сьюзен поняла, что я ее не отпущу с миром; окажу ей последнюю услугу — и не смогу успокоиться, пока все точки над «i» в ее истории не будут расставлены, чего бы это ни стоило.

Я прислонился спиной к надгробию моего отца, чувствуя, как его безумие сливается с моим, и послал Сьюзен ко всем чертям.

Глава 4

На следующий день я заехал к своему другу Харрисону, и мы вдвоем отправились на пробежку в парк. В попытке компенсировать пропуск вчерашней встречи за завтраком я позвонил ему в семь утра. Харрисон всегда просыпался к семи, чтобы успеть несколько часов уделить письму, прежде чем в полдень начнется его смена в качестве охранника.

Харрисон сразу почувствовал, что что-то не так. Давить на меня не стал; он вообще был единственным, кто никогда не давил. Я рассказал ему всю подноготную о расставании с Линдой, но мы были друзьями достаточно долго, чтобы он понял — у меня за душой кое-что еще имелось. Он уставился в землю, и с того места, где тропа сужалась так, что мы уже не могли бежать бок о бок, повел меня через лес.

Я молчал так долго, как только мог, уверенный в его понимании.

Короткие рассказы были сильной стороной Харрисона. Он снискал немного дурной славы, когда в «Мердерзоун» был опубликован его роман «Тянусь к твоей селезенке». Эта история вызвала настолько живой отклик у читателей, что редакцию прямо-таки завалили невиданным доселе количеством писем.

В течение последних пяти лет Харрисон занимался редактированием рукописи в добрую тысячу страниц, повествующей о жизни Эдгара Аллана По. Бо́льшую часть этого труда я прочел еще в колледже — по крайней мере, в ее первой версии; позже Харрисон переписывал большие куски раз за разом — в поисках совершенства, коего так и не обретал. Роман мне не нравился, ведь Харрисон беспардонно заимствовал обрывки тех сведений, что выпытал о моем брате: в его версии По жрал собачье мясо и издевался над детьми. Харрисоновский По искалечил беднягу Ворона и бессердечно убил нежную Линор.

Две женщины с детскими колясками проводили нас взглядом, когда мы свернули с тропинки и пересекли игровую площадку. Не заметить Харрисона было невозможно: при росте шесть футов пять дюймов он весил двести фунтов, был мускулист и крепчайше сбит, двигался с грацией атакующего медведя. Даже не будь этой ауры грозной силы вокруг него, хватало бы и пышной черной гривы вкупе с пиратской бородой, чтоб привлекать стороннее внимание; он напоминал более высокого и чуть более здравомыслящего Чарльза Мэнсона. Ему не особенно нравились подобные аналогии, хотя он и соглашался с ними.

Мы преодолели третью милю и не обменялись и десятью словами. Его терпение намного превзошло мое. К тому времени, как мы добрались до баскетбольной площадки, я тяжело дышал, но мне хотелось выговориться. Харрисон понял это и поднял взгляд. Он замедлил шаг, остановился и посмотрел на меня.

— Хочешь со мной чем-нибудь поделиться? — спросил он.

— Нет, — сразу сказал я. Отрицание — типичная защитная реакция. Но в следующую же секунду я добавил: — Я не знаю.

— Понятно. — Харрисон прошелся кругом, разминаясь, потягиваясь, явно в гармонии с миром и с собой. Он был одет практично — в мешковатую бело-зеленую толстовку и пару выцветших серых спортивных штанов, протершихся на коленях. — Что, как только порвал с Линдой, так сразу тяжелые времена пошли?

— Нет.

— Понятно.

— Дело не только в этом. Мне, возможно, нужно время…

Харрисон пожал плечами и прислонился спиной к рабице, глядя на пустой корт.

— Понятно, — повторил он.

— Да чего тебе понятно? — спросил я, но он больше ничего не сказал.

Я взобрался на верхушку забора и уселся, взгромоздившись, как ворона. Он лежал подо мной и слушал, пока я рассказывал ему о Сьюзен Хартфорд — с самого начала, не опуская никаких деталей, предоставляя полный отчет, а не ту отредактированную версию, которую я скормил Смитфилду. Через некоторое время я уже говорил не с Харрисоном, а, возможно, с призраком Сьюзен или, на худой конец, сам с собой. Это заняло час. Харрисон так и не проронил ни слова. Капли пота скатились по моей спине и собрались у основания позвоночника.

Дамы с детскими колясками исчезли. Ветер остудил мою пылающую спину; пара самых глубоких царапин уже воспалилась. Вдалеке залаяли собаки.

— И это все? — наконец спросил Харрисон.

Я пытался сообразить, есть ли еще что-то, стоит ли мне упомянуть что-нибудь, что он мог бы счесть достаточно интересным, чтобы поместить в свою книгу о По. Промолчал в итоге. Он огладил бороду, пробежал пальцами по черным с серебром волосам, вернул те пряди, что выбились, на место.

— Значит, ты теперь в этом деле по уши?

— Да, — признал я.

— На твоем месте я бы так же себя чувствовал. С ней было хорошо в постели?

— Да, разве я не сказал?

— Нет. Ты вывалил кучу нюансов, но ничего не сказал о том, что ощущал сам.

— Мне было хорошо.

— А ей?

— У нас все было хорошо.

Он нахмурился, как будто уличил меня во лжи.

— И я бы так решил на твоем месте. Самовнушение — лучший инструмент работы с собой, ты же сам знаешь. У тебя был подобный отвязный секс прежде?

— Нет.

— Вот и у меня никогда не было. — Он погладил свою бороду, как любимого питомца. — Все кончено, ты же знаешь.

— Нет, — отрезал я, — ты не прав.

— Прав, еще как. С этого момента тебе уже ничто не поможет. Что бы ты ни думал о том, что испытываешь к ней, на самом деле ты испытывал это только к себе. Она была не в том положении, чтобы что-то отдавать взамен. Что бы ты ни вкладывал в вашу связь, это все — пустое. В конце концов ты возненавидишь