Уильям Айриш - Леди-призрак Страница 16

— Рад тебя видеть, Хенди, старина, — медленно проговорил он. — Что ты тут делаешь, решил подшутить над нами?

От ожесточенности, с которой Хендерсон встретил детектива, не осталось и следа. Сразу было видно, что пришел его старый друг. Его нахмуренное лицо прояснилось. Он ответил дружеским тоном:

— Я теперь здесь живу. Как тебе нравится?

Они стояли не разнимая рук, словно это было выше их сил. Они продолжали так стоять, когда охранник уже запер дверь и ушел.

Этим рукопожатием они успели многое сказать, хотя и не вслух, но безошибочно понимая друг друга.

Хендерсон говорил с теплой признательностью:

— Ты пришел. Ты появился. Значит, все, что говорят о настоящей дружбе, — не полная ерунда.

И Ломбард отвечал ему горячим, ободряющим взглядом.

— Я с тобой. И будь я проклят, если им удастся это сделать.

Потом, в течение первых минут, они избегали говорить о главном. Они говорили обо всем, кроме того, о чем им хотелось. Ими овладела какая-то неловкость, неуверенность, как это часто бывает, когда одна-единственная тема оказывается слишком животрепещущей и прикосновение к ней болезненно, как к незатянувшейся, кровоточащей ране.

Поэтому Ломбард сказал:

— Знаешь, я весь пропитался пылью, пока добрался туда.

И Хендерсон подхватил:

— Ты хорошо выглядишь, Джек. Ты правильно сделал, что отправился туда.

— «Правильно»! Лучше не говори! Чертовы грязные скважины! А еда! А москиты! Я был наивен, как младенец, когда подписал контракт на пять лет!

— Но наверное, хорошие деньги, а?

— Конечно. Но что мне там с ними делать? Там их негде тратить. Даже пиво пахнет керосином.

Хендерсон пробормотал:

— И все же я чувствую себя негодяем, что заставил тебя прервать контракт.

— Ты оказал мне любезность, — галантно возразил Ломбард. — И кстати, контракт остается в силе. Мне удалось добиться отпуска. — Он подождал еще немного и наконец подошел к тому, что занимало мысли обоих. Он отвернулся и спросил, глядя куда-то в сторону: — Так что же насчет твоих дел, Хенди?

Хендерсон попытался улыбнуться:

— Ты видишь перед собой выпускника тридцатого года, который через две с половиной недели собирается поучаствовать в эксперименте с электричеством. Что там было обо мне в памятной записи? «Весьма вероятно, что его имя появится в газетах». Хорошее предсказание. В этот день я, очевидно, попаду во все издания.

Ломбард сердито уставился на него:

— Нет, не попадешь. Шутки в сторону. Мы знаем друг друга полжизни, так что можно не стесняться и отбросить условности.

— Разумеется, — грустно согласился Хендерсон. — Черт побери, жизнь так коротка!

Он задним числом осознал справедливость сказанного и растерянно улыбнулся.

Ломбард присел на край умывальника в углу, оторвал одну ногу от пола, обхватил обеими руками лодыжку и стал раскачиваться.

— Я видел ее только однажды, — задумчиво сказал он.

— Дважды, — поправил Хендерсон. — Один раз мы случайно встретили тебя на улице, помнишь?

— Да, помню. Она все тянула тебя за руку, пытаясь увести.

— Она собиралась купить что-то из одежды, а ты знаешь, каковы женщины в такой ситуации. Их ничто не может… — Он все еще извинялся за нее, за ту, которой уже нет на свете, он даже не отдавал себе отчета, насколько все теперь не важно. — Мы все время собирались пригласить тебя к обеду, но как-то… не помню… ну, ты знаешь, как это бывает.

— Я знаю, как это бывает, — дипломатично ответил Ломбард. — Ни одной жене не нравятся друзья, которые были у ее мужа до женитьбы. — Он достал сигареты и бросил ему пачку через узкую камеру. — Не обессудь, если от них у тебя распухнет язык, а губы покроются волдырями. Я привез их оттуда, они сделаны из селитры пополам с порошком от насекомых. Я еще не успел запастись нашими. — Он глубоко затянулся. — Я думаю, будет лучше, если ты мне все расскажешь.

Хендерсон подавил вздох:

— Да, наверное. Я уже столько раз рассказывал об этом, что мне кажется, будто я просто перематываю пленку назад, вижу один и тот же сон.

— Для меня вся эта история — словно грифельная доска, на которой еще ничего не написано. Так что постарайся по возможности ничего не пропустить.

— Наш с Марселлой брак не стал главным событием нашей жизни, как это должно было быть. Словно мы оба просто попробовали. Мужчины обычно редко признаются в этом, даже своим близким друзьям, но здесь, в камере смертников, подобная сдержанность выглядела бы глупо. А год с небольшим назад вдруг пришло то самое, главное. Но для меня уже было слишком поздно. Ты незнаком с ней, не знаешь ее, так что нет смысла называть ее имя. Они оказались достаточно порядочными, чтобы не называть его даже в суде. Во время всего процесса они называли ее «эта девушка».

— Твоя Девушка, — согласился Ломбард. Он сидел скрестив руки, так что сигарета торчала у него из-под локтя, и напряженно слушал. Его задумчивый взгляд был устремлен в пол.

— Моя Девушка, моя бедная девочка. Это и было оно, то самое, настоящее. Если это приходит, когда ты не женат, тебе ничего не грозит. Или если этим самым окажется твой брак, это еще лучше, тогда ты просто счастливчик. Или если ты женат, но это так никогда и не приходит — ты все равно в безопасности, хотя живешь только наполовину, сам того не подозревая. Но бывает, что ты женат, и это приходит, когда уже слишком поздно, и ты не можешь ни на что надеяться.

— Не можешь ни на что надеяться, — задумчиво повторил Ломбард с сочувствием в голосе.

— Она была сама чистота. Я рассказывал Моей Девушке о Марселле, когда мы встречались во второй раз. Предполагалось, что это наша последняя встреча. Нашу двенадцатую встречу мы все еще пытались сделать последней. Мы старались избегать друг друга — с тем же успехом железные опилки могут стараться избегать магнита.

Марселла догадалась почти сразу же, не прошло и месяца. Я понял, что она догадывается, пошел и рассказал ей все. Это не было для нее ударом, заметь. Она просто слегка улыбнулась и стала ждать. Как наблюдатель, который следит за парой мух, накрытых стаканом.

Я пошел к ней и попросил развода. Тогда все и началось. До тех пор я не слишком-то много для нее значил, как я уже успел заметить. Так, некто, чьи ботинки стоят в прихожей рядом с ее туфлями. Она сказала, что ей надо подумать. И она стала думать. Так проходили недели, месяцы. Она тянула время, она держала меня в подвешенном состоянии. Я до сих пор так и вижу ее медленную, насмешливую улыбку. Из нас троих только она получала удовольствие от этой ситуации.

Из меня словно вытягивали жилы. Я взрослый человек, и мне была нужна Моя Девушка. Я не хотел, чтобы меня водили за нос. Я не хотел никакого романа, я хотел иметь жену. А женщина, которая жила в моем доме, — она не была моей женой. — Он опустил взгляд на свои руки, даже теперь, спустя многие месяцы, они слегка дрожали. — Моя Девушка сказала мне: «Должен же быть какой-то выход. Она держит нас в руках и знает это. Твое угрюмое молчание ни к чему не приведет. Оно вызовет такое же мрачное сопротивление с ее стороны. Подойди к ней по-дружески. Сходите куда-нибудь вечером вместе. Поговори с ней откровенно. Если два человека когда-то любили друг друга, как вы с ней, что-то должно остаться, хотя бы общие воспоминания. Должны же у нее сохраниться хоть какие-то добрые чувства к тебе, ты можешь затронуть их. Убеди ее, что для нее это тоже лучший выход, как и для нас с тобой».

Итак, я купил билеты на шоу и заказал столик в ресторане, где мы часто бывали до женитьбы. И я пришел домой и сказал: «Давай сегодня вечером сходим куда-нибудь вместе, как раньше».

Она опять улыбнулась своей медленной улыбкой и сказала: «Почему бы и нет?» Когда я пошел в душ, она уже сидела перед зеркалом и прихорашивалась. Все эти движения я знал наизусть, легкие прикосновения к лицу то в одном, то в другом месте. Я весело насвистывал, стоя под душем. В этот момент она мне очень нравилась. Я понял, в чем было дело, она мне всегда очень нравилась, и я принял это за любовь.

Он выронил сигарету и придавил ее ногой. Затем продолжал, глядя в пол:

— Почему она не отказалась сразу же? Почему она позволила мне насвистывать под душем? Причесываться перед зеркалом и мучиться с пробором? Тщательно расправить носовой платок в нагрудном кармане? Впервые за последние шесть месяцев почувствовать себя счастливым? Почему она притворялась, что собирается идти, хотя с самого начала знала, что не пойдет? Потому что у нее была такая манера. В этом была вся она. Потому что она любила держать меня в подвешенном состоянии. Даже в мелочах, не говоря уж о большем.

Мало-помалу я начал понимать. Ее улыбка в зеркале. То, что она едва прикасалась к своему лицу, без всякого результата. Я уже держал в руках галстук, собираясь повязать его. Наконец она перестала даже делать вид, что приводит себя в порядок, а просто сидела не шевелясь и ничего не делала. И только улыбаясь смотрела на влюбленного мужчину. Мужчину, который был у нее в руках.