Уильям Айриш - Леди-призрак Страница 17

Мало-помалу я начал понимать. Ее улыбка в зеркале. То, что она едва прикасалась к своему лицу, без всякого результата. Я уже держал в руках галстук, собираясь повязать его. Наконец она перестала даже делать вид, что приводит себя в порядок, а просто сидела не шевелясь и ничего не делала. И только улыбаясь смотрела на влюбленного мужчину. Мужчину, который был у нее в руках.

Есть два варианта развития событий: их и мой. До этого момента они полностью совпадают, не отличаясь ни на йоту. В их истории нет ни единой неверной подробности. Они не упустили ни единого моего движения. Они проделали свою работу отлично. Но, начиная с того момента, как я стоял за ее спиной, глядя в то же самое зеркало, что и она, и держа в руках расправленный галстук, эти две истории расходятся в противоположных направлениях. Моя — в одну сторону, их — в другую. Я рассказываю мою историю. То, что было на самом деле.

Она ждала, когда я заговорю. Только для этого она так и сидела. С этой улыбкой, скромно положив руки на краешек стола. Наконец, посмотрев на нее какое-то время, я спросил: «Ты не собираешься идти?»

Она засмеялась. Боже, как она смеялась. Долго, жестоко и искренне. Я до тех пор и не подозревал, каким страшным оружием может быть смех. Я видел в зеркале поверх ее лица, как мое лицо постепенно бледнело.

Она сказала: «Но ты не выбрасывай билеты. Зачем зря тратить деньги? Пригласи ее. Пусть она получит удовольствие от спектакля. Пусть она получит обед. Пусть она получит даже тебя. Но она никогда не получит тебя в таком качестве, в каком ей этого хочется!»

Это был ее ответ. И я понял, что теперь он таким и останется. Навсегда, до конца наших дней. А это чертовски долгий срок.

Вот что случилось потом. Я стиснул зубы и размахнулся, собираясь ударить ее. Я не помню, куда делся галстук, который я держал в руке, наверное, уронил его на пол. Я знаю только, что он не оказался на ее шее.

Я так и не ударил ее. Я не смог. Я не из тех людей. Она даже провоцировала меня. Не знаю почему. Может быть, потому, что знала, что ей ничего не грозит, что я не способен на это. Она, конечно, видела меня в зеркале, ей не нужно было оборачиваться. Она усмехалась. «Ну давай, ударь меня. Не стесняйся. Это тебе не поможет. Ничего тебе не поможет, будь ты веселым или мрачным, вежливым или грубым».

Потом мы оба наговорили друг другу лишнего, как бывает в таких случаях. Но это была лишь словесная перепалка, не более того. Я не поднимал на нее руку. Я сказал: «Я не нужен тебе, какого черта ты тогда в меня вцепилась?» Она ответила: «Хочу, чтобы ты был под рукой на случай, если явятся взломщики».

Я сказал: «Ни на что другое с сегодняшнего дня можешь не рассчитывать!»

Она сказала: «Интересно, замечу ли я разницу?!»

Я сказал: «Ты мне напомнила. Тебе кое-что причитается». Я вынул из бумажника два доллара и бросил их на пол. Я сказал: «Это за то, что я был женат на тебе. А таперу я заплачу потом, по дороге».

Я знаю, это было недостойно, это было низко. Я схватил пальто и шляпу и бросился вон. Она все еще смеялась, глядя в зеркало. Она смеялась, Джек. Она не была мертва, я не тронул ее. Ее смех доносился до меня из-за двери, даже когда я закрыл ее. Он преследовал меня, когда я спускался по лестнице, не дожидаясь лифта. Этот смех сводил меня с ума, я до сих пор не могу забыть его. Я слышал его, даже спустившись на следующую площадку, и только потом он постепенно замер.

Скотт прервался и довольно долго ждал, пока воспоминания, которые он оживил, вновь уйдут в небытие. На его нахмуренном лбу блестели капельки пота.

— Потом, когда я вернулся домой, — сказал он, — она была мертва, и они сказали, что я убил ее. Они сказали, что это случилось в восемь минут и пятнадцать секунд седьмого, — это установили по ее часам. Должно быть, это произошло в течение десяти минут после того, как я захлопнул за собой дверь. От одной мысли меня до сих пор охватывает дрожь. Он, наверное, уже прятался где-то в доме, кто бы это ни был…

— Но ты говоришь, что спускался пешком?

— Может быть, он поднялся на один пролет и сидел у входа на чердак. Я не знаю. Может быть, он все слышал. Может, он даже видел, как я ухожу. Может, я так грохнул дверью, что она не захлопнулась, а отскочила, и он смог войти. Он, наверное, подошел к Марселле прежде, чем та успела заметить. Может быть, ее собственный смех заглушил его шаги, и она услышала их, когда было слишком поздно.

— В таком случае похоже, что это был какой-то случайный бродяга?

— Да, но мотив? Копы так и не смогли установить мотив убийства, поэтому и не придали значения такой версии. Это было не ограбление: ничего не взяли. Шестьдесят долларов наличными лежали в ящике стола прямо перед ней, совершенно открыто. Это было и не изнасилование. Ее убили там, где она сидела, и оставили там, где убили.

Ломбард сказал:

— И все же это было или то, или другое. Его что-то спугнуло, и он не успел довести до конца свое дело. Может быть, его напугал какой-то звук снаружи или же то, что он сам только что совершил. Такое случалось тысячу раз.

— Даже это не подходит, — уныло возразил Хендерсон. — Ее кольцо с бриллиантом лежало тут же на столе все это время. Оно было даже не на ее пальце. Вору надо было всего лишь схватить его и убежать. Испугался он или нет, сколько времени это могло занять? Кольцо осталось на столе. — Он покачал головой. — Этот чертов галстук погубил меня. Он обычно висел на вешалке в самом низу, под остальными. А вешалка далеко в шкафу. И именно этот галстук так подходил ко всему, что было на мне надето. Конечно, ведь я сам его взял. Но я не набрасывал его ей на шею. Я уронил его в пылу ссоры. Он, видимо, затерялся на полу. Тогда я схватил тот, в котором пришел домой, второпях надел его и ушел. И когда вор пробрался в комнату, когда он незаметно подкрадывался к ней, галстук попался ему на глаза, он поднял его — один Бог знает, кто это был, и Бог знает, зачем он это сделал!

Ломбард сказал:

— Может быть, без всякой причины и смысла, просто вдруг почувствовал острое желание убить. Какой-нибудь ненормальный, который болтался неподалеку. Вероятно, сама сцена скандала навела его на эту мысль, особенно когда он обнаружил, что дверь осталась открытой. Он понял, что может убить практически безнаказанно и обвинят в этом тебя. Такие вещи бывали, ты же знаешь.

— Если здесь произошло что-то подобное, они никогда не поймают виновного. Убийц такого рода отыскать труднее всего. Это может открыться лишь совершенно случайно, если вдруг повезет. Может быть, когда-нибудь он попадется за что-то совершенно другое и заодно признается в этом, и его признание будет единственной зацепкой. Но мне-то это уже не поможет.

— А что за свидетель, о котором ты упомянул в телеграмме?

— Я как раз подхожу к этому. Это для меня единственный тоненький лучик надежды во всей истории. Если даже они никогда не найдут, кто убил, у меня остается единственный шанс снять с себя подозрение. В моем деле можно прийти к двум совершенно противоположным выводам, и каждый имеет свою логику. — Он начал похлопывать ладонью по тыльной стороне руки и похлопывал все время, пока говорил. — Пока мы сидим в этой камере и обсуждаем мою историю, где-то, не знаю, где именно, существует вполне определенная женщина, которая может снять с меня подозрения, просто рассказав им, в котором часу я встретился с ней в конкретном баре, за восемь кварталов от моего дома. Это было в десять минут седьмого. И она знает это так же, как и я; кто бы она ни была, она знает это. Они провели следственный эксперимент и доказали, что я не мог совершить убийство в своей квартире и при этом оказаться в том баре к данному времени. Джек, если ты хочешь чем-нибудь помочь мне, если надеешься вытащить меня из этой истории, ты должен найти эту женщину. Она, и только она ответит на все вопросы.

Ломбард долго молчал. Наконец, он спросил:

— Что было до сих пор сделано, чтобы найти ее?

— Все, — был обескураживающий ответ. — Все, что только можно.

Ломбард подошел и тяжело опустился на край койки рядом с ним.

— М-да-а! — выдохнул он, приложив ко рту стиснутые руки. — Если полиция не смогла найти ее, твой адвокат не смог, вообще никто не смог найти ее по горячим следам за столько времени — как же я найду ее за восемнадцать дней через несколько месяцев?

Появился охранник. Ломбард поднялся и повернулся, чтобы идти. Его рука коснулась поникшего плеча Хендерсона. Хендерсон поднял голову.

— Ты не хочешь пожать мне руку? — проговорил он запинаясь.

— Зачем? Я ведь приду завтра опять.

— Ты хочешь сказать, что ты все же попробуешь?

Ломбард обернулся и посмотрел на него почти со злобой, словно его раздражала нелепость подобного вопроса.

— Почему, черт побери, тебе пришло в голову, что я откажусь? — угрюмо проворчал он.

Глава 10

Ломбард, шаркая, расхаживал по камере, засунув руки в карманы и разглядывая свои ноги, словно до сих пор не замечал, как они действуют. Наконец он остановился и сказал: