Карин Альвтеген - Тень Страница 19

Аксель очнулся от внезапной тишины и понял, что задремал. Ян-Эрик шелестел газетой, сворачивая ее.

— Мне нужно ехать. Я заеду домой, поищу какую-нибудь фотографию Герды Персон. Она умерла на прошлой неделе, и нужно ее фото на похороны.

Он резко проснулся, глаза открылись. Только что прозвучавшее имя перенесло его прямиком в запретные уголки памяти.

— Может, я что-нибудь найду. Как думаешь, может, поискать у тебя в кабинете? Или в гардеробной комнате, где ты хранил свой архив?

Сердце громко забилось. Герды больше нет, и нужно этому радоваться. Она проявила по отношению к нему благородство даже в смерти.

Теперь остался только один человек, который может угрожать делу его жизни. Если этот человек жив. В то время, когда Аксель еще мог говорить, они были связаны — и оба погибли бы, узнай мир правду. А после инсульта не проходило ни дня, чтобы Аксель не вспоминал о нем и о том, что он может сделать.

И гардеробная комната в его кабинете продолжает хранить тайны, которые никто не должен узнать.

Когда случился инсульт, Аксель как раз начал разбирать бумаги. Словно почувствовал, что держать их тут больше нельзя. Наверное, подсознание подсказывало, что времени мало, но он все равно не успел. Интересно, мешок с мусором так и остался в кабинете или Ян-Эрик его выбросил? Хотелось верить, что выбросил. И что Торгни Веннберг уже мертв. Этот дьявол в человеческом обличье.

Если надежды Акселя Рагнерфельдта небезосновательны, его имя останется безупречным.

И то, что он сделал, будет оправданно.

Лучший спортсмен гимназии по сумме результатов за тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год. Он повторял эти слова про себя, чувствуя, что все его тело переполняет огромная светлая радость. Выбрали именно его, Яна-Эрика Рагнерфельдта, и об этом будет объявлено в актовом зале в присутствии учеников, учителей и родителей. Будет петь хор, директор произнесет речь, а в середине концерта Яна-Эрика пригласят на сцену, чтобы вручить переходящий кубок и диплом.

Оставалось самое сложное — сделать так, чтобы в момент награждения в зале находился отец.

Ян-Эрик сидел за столом на кухне и ел хлеб с колбасой.

— Ешь, чтобы расти хорошенько. Возьми еще хлеба, вон там, в хлебнице.

Герда стояла у стола и готовила на завтра котлеты. Она разбила яйцо о край металлической миски и начала вымешивать фарш, как всегда напевая какую-то незнакомую Яну-Эрику мелодию. Сам он был целиком поглощен своей проблемой и ни о чем другом думать не мог.

— А где твоя сестра? Может, она тоже хочет съесть бутерброд, как ты думаешь?

— Она наверняка в своей комнате.

— А вот и нет!

Из-за дровяной печки, которой больше не пользовались, появилась рука, следом показалась сама Анника.

— Ах, вот ты где! А я тебя не видела.

Герда долго смеялась, словно произошло что-то невероятно веселое. Хотя Анника часто пряталась за печкой, у нее там был «домик».

— Я так и знала!

Ян-Эрик улыбнулся Герде. Удивительно, она находит смешным то, что ничего больше не смешит. И ему, и Аннике нравилось бывать на кухне. Отчасти потому, что кухня находилась далеко от кабинета отца и здесь можно было говорить в полный голос. Но еще и потому, что с Гердой было спокойно и надежно. Но только когда рядом не было других взрослых. При появлении мамы или папы она резко менялась и смеялась так же мало, как и остальные обитатели их дома.

В дверь позвонили. Три коротких сигнала. Открывать должна Герда, но сейчас ее руки испачканы фаршем.

— Анника, открой, пожалуйста.

Анника вышла через кухонную дверь в прихожую. Ян-Эрик сразу понял, кто пришел, и его надежда мигом погасла. Наступит ночь, прежде чем у него появится шанс спросить о чем-нибудь у отца.

Анника бегом вернулась в кухню и забралась за печку. В следующее мгновение в дверях показался Торгни Веннберг в пальто и со шляпой в руке.

— Здравствуйте, у вас, как всегда, дым коромыслом! Какие деликатесы на этот раз?

— Всего лишь котлеты. Я доложу, что вы пришли.

Герда направилась к мойке, чтобы вымыть липкие руки.

— Нет-нет, не прерывайтесь, я могу и сам постучать. — И Торгни Веннберг ушел.

Ян-Эрик поразился, что чужой человек, который даже не живет вместе с ними, может делать то, что не позволено никому в этом доме. Стучаться к отцу, когда тот работает, было немыслимо. Но в следующую секунду Ян-Эрик сообразил, что это шанс — сейчас дверь откроется, пусть и не для него.

Что есть мочи он помчался через весь дом, чтобы успеть. Торгни Веннберг как раз подошел к дверям.

— Да.

Голос из закрытого кабинета.

Торгни открыл дверь и вошел. Прокравшись следом, Ян-Эрик застыл на пороге.

— А, это ты, Торгни, явился мне мешать.

— Ну да, я подумал, что во вторник вечером тебе не помешает немного свежего вдохновения.

Улыбки и пожатие рук.

— Ян-Эрик, ты что-то хотел?

— Да, я только хотел спросить.

— Тебе придется подождать, видишь, у меня гость. Спроси у мамы или Герды.

И дверь снова закрылась.

Он сел в кресло в гостиной. Оттуда была хорошо видна дверь в кабинет. Ян-Эрик просидел так два часа. Два раза мимо проходила мать, и два раза она спрашивала его, что он делает. «Ничего», — отвечал он, и она смотрела на него так, будто он ей лжет. Подошло время ложиться спать, но дверь так и не открылась. Если отец не придет, все будет испорчено. А у него наконец появился повод для гордости! На лестнице раздались шаги, мать спускалась в гостиную уже в четвертый раз. На этот раз молча. Подойдя к книжным полкам, она стала водить пальцем по корешкам, словно искала какую-то книгу. Стоя к Яну-Эрику спиной, она вдруг спросила:

— Что сказал папа — он завтра придет?

— Нет, я говорил ему недели три назад, но он тогда ничего не ответил.

— Сколько ты собираешься здесь сидеть?

— Я просто думаю. У меня в пятницу экзамен по географии, и я готовлюсь.

Мать оглянулась:

— А где учебник?

Он почувствовал, что краснеет.

— Я почти все помню наизусть. Я повторяю европейские столицы.

Ни о чем больше не спросив, она вышла. И Ян-Эрик заметил, что никакой книги она не взяла.

Прошел еще час. Настенные часы негромко считали минуты, и от их мерного стука он задремал. Проснулся он оттого, что кто-то тянул его за руку. Перед ним стояла заплаканная Анника в ночной рубашке.

— Пойдем, с мамой что-то не так!

Ян-Эрик бросил взгляд на по-прежнему закрытую дверь.

— Скорей!

Несмотря на испуг, сестра говорила шепотом, и он поспешил за ней через гостиную к лестнице.

Мама в халате лежала на полу спальни лицом вниз. Яну-Эрику стало страшно. Анника больше не сдерживала плач и громко всхлипывала, а он быстро подошел к матери и встал рядом с ней на колени. Дергал ее за руку, пытался убрать волосы с ее лица.

«Мама, мама, проснись, мама! Скажи, что случилось? Мама, скажи, что с тобой!» Она не шевелилась. Ее рука была мягкой и безвольной. Ян-Эрик заплакал. Он приблизил нос к губам матери, но кислого запаха вина не почувствовал. Это что-то другое.

— Мама, пожалуйста, проснись!

Отпустив ее руку, он закрыл лицо ладонями.

— Надо позвать папу.

Он уже собрался подняться и побежать за отцом, когда мать открыла глаза. Пошевелилась немного, посмотрела сначала на сына, потом на Аннику.

— Анника, будь добра, принеси мне стакан воды. Анника поспешно вышла из комнаты. Мать села.

Она вдруг стала такой, как всегда, — будто это не она только что лежала на полу как мертвая.

— Значит, я тебе все-таки не совсем безразлична. Ян-Эрик замер. Сначала он не понял, что она имеет в виду, он просто сидел не шевелясь. По его щеке медленно текла слеза.

Мать встала, но он не мог двинуться с места. Он следил за ней взглядом, она подошла своей кровати и опустилась на нее.

— Что ты имеешь в виду? — выдавил он наконец.

— Ты же так хочешь, чтобы завтра пришел именно папа. А меня даже не спросил.

— Но я хочу, чтобы ты тоже пришла! Я же говорил тебе! Я тебя тоже спрашивал!

— Ты точно хочешь, чтобы я пришла?

Слезы снова полились из его глаз.

— Конечно, очень хочу!

Она вдруг закрыла лицо руками, и плечи ее задрожали, как будто от рыданий. Слезы у Яна-Эрика тут же высохли, он поднялся, подошел к матери и коснулся ее руки:

— Прости, мама. Я хочу, чтобы ты пришла, я хочу этого больше, чем чтобы пришел папа. Прости!

Вернулась Анника со стаканом воды, мама вытерла глаза и поставила стакан на тумбочку.

— Все в порядке, я поговорю с отцом, чтобы он тоже пришел.

Улучшений нет, скорее наоборот. Честно говоря, Аксель слишком плох для того, чтобы находиться у нас, — ведь мы занимаемся реабилитацией пациентов, — но, поскольку речь идет именно о вашем отце, мы решили оставить его здесь. В другом учреждении ему вряд ли смогут предоставить отдельную палату, поэтому, приняв во внимание его известность и учитывая его имидж, мы решили сделать исключение.