Нельсон Демилль - Спенсервиль Страница 19

Но его родителям был непонятен мир конца 60-х годов, все те ощущения социальной неустроенности и беспорядка и те стрессы, которые молодежь чувствовала и переживала тогда гораздо сильнее и острее, нежели люди более зрелого возраста. Страна в то время действительно будто сошла с ума, и где-то посреди этого безумия Кит и Энни вначале запутались, а потом и вовсе потеряли друг друга.

На протяжении последних пяти лет, с тех пор как его родители уехали отсюда, уже никто ничего не писал ему о Спенсервиле, о местных новостях, о начальнике полиции Бакстере или о том, как чудесно выглядит Энни, когда прогуливается в городском парке в своем цветастом открытом летнем платье.

И хорошо, что не писали, потому что мама, хотя ее намерения были самыми благими, своими письмами причиняла ему немало боли.

Кит медленно проехал через весь город, потом свернул к югу, на Честнат-стрит, пересек железнодорожные пути и двинулся дальше, через бедный квартал, мимо складов и предприятий, пока наконец не выехал из города.

Он опять глянул в зеркало: полицейской машины сзади видно не было.

Кит совершенно не представлял себе, какой план боевых действий придумал начальник полиции Бакстер, да это, собственно, не так уж и важно – по крайней мере, до тех пор, пока оба они не будут переступать за рамки закона. Кит не имел ничего против мелких наездов и придирок – наоборот, он их даже любил, подобные вещи действовали на него возбуждающе. Когда он работал в бывшем Советском Союзе и в странах бывшего Восточного блока, то там подобные наезды были высшей формой комплимента: если тебе не ленятся выразить неудовольствие таким вот образом, значит, ты хорошо делаешь свое дело.

Но все-таки Клифф Бакстер продемонстрировал бы больше ума и сообразительности, если бы на некоторое время затаился и ограничился бы только наблюдением.

Кит сильно подозревал, однако, что Бакстер не отличался ни тонкостью, ни терпением. Несомненно, он был достаточно хитер и опасен; но, подобно любому полицейскому во всяком полицейском государстве, слишком уж привык к тому, чтобы все его требования немедленно исполнялись.

Кит попытался представить себя на месте Бакстера. С одной стороны, тот явно горел желанием как можно быстрее выставить Кита Лондри из города. А с другой – все хитрое и коварное, что было в характере Бакстера, наверняка побуждало его спровоцировать какой-нибудь инцидент, следствием которого могло стать что угодно – от ареста до пули.

В конце концов Кит осознал: в этом городе нет места одновременно для Кита Лондри и Клиффа Бакстера; и если он, Кит, решит здесь остаться, то одному из них, скорее всего, не поздоровится.

Глава восьмая

Следующая неделя прошла спокойно, без каких-либо событий, и Кит воспользовался появившимся у него временем для того, чтобы сделать кое-какие хозяйственные работы по дому и во дворе. Расчистив огород от сорняков и поросли кустарника, он перекопал его, затем набросал в саду на землю соломы, чтобы заглушить сорняки и защитить плодородный слой от выдувания. Срезал несколько кистей винограда – созревших оказалось немного, – а потом подрезал разросшиеся лианы.

Кит убрал из-под деревьев накопившиеся за все эти годы отломанные ветки и сучья, спилил высохшие деревья, перепилил все это, переколол и сложил дрова возле задней двери. Два дня он потратил на то, чтобы починить все заборы, а потом начал потихоньку разбирать и приводить в порядок амбар. Кит был в хорошей физической форме, но работа на ферме оказалась какой-то по-особенному изматывающей, и он вспомнил те дни, когда, еще мальчишкой, с трудом находил в себе силы, чтобы после ужина пойти потрепаться с друзьями. Его отец занимался такой работой целых пятьдесят лет и, безусловно, заслужил право на то, чтобы посиживать теперь на веранде своего флоридского дома, глядя на растущие в саду апельсиновые деревья. Кит не винил своего брата, что тот не хочет за ничтожные деньги ломать спину на ферме, сохраняя полуторавековую семейную традицию; и уж тем более не винил он за это сестру или себя самого. Но все-таки было бы очень хорошо и приятно, если бы в семье нашелся кто-то вроде дяди Неда, кто продолжил бы дело. Ведь отец все-таки не продал землю и оставил ферму в семейном владении. Большинство фермеров по нынешним временам распродавали все подчистую, и если потом и сожалели об этом, то никому еще не довелось услышать от них подобных жалоб. Во всяком случае, ни один из тех, кого Кит знал лично, не вернулся потом сюда из Флориды или из тех мест, куда они поразъехались.

Под навесом, возле рабочего верстака, он наткнулся на старую наковальню. Сбоку на ней было видно слово «Эрфурт» и дата: «1817». Он вспомнил, что это та самая наковальня, которую привез с собой из Германии еще его прапрадед. Она пересекла на паруснике океан, потом, наверное, сменила по пути не одно речное судно, затем ее везли на конной повозке, и наконец она нашла себе постоянное пристанище в Новом Свете. Двести фунтов металла протащили через половину земного шара, привезли в совершенно новый мир, с незнакомой флорой и фауной, населенный лишь враждебно настроенными индейцами. Да, можно не сомневаться, что его далекие предки крепко подумали, прежде чем покинуть свои дома и семьи, цивилизованную и обустроенную жизнь, и двинуться осваивать далекие пустынные земли, не прощавшие ни одного промаха. Но тем не менее они пришли сюда, закрепились и построили новую цивилизацию. И вот теперь сама эта цивилизация сотворила то, чего не смогли сделать ни индейцы, ни болотная лихорадка и другие болезни: и их ферма, и многие, очень многие другие оказались позабыты и заброшены.

Работая, он отдавал себе отчет в том, что заготовка дров на зиму похожа, скорее, на выполнение некоего данного самому себе обета: он ведь вполне мог уступить здравому смыслу, бросить эти дрова и уехать. Но пока что ему нравилось приводить в порядок ферму своих родителей, ферму, завещанную ему предками. Все мускулы у него приятно ныли; он загорел, чувствовал себя превосходно и слишком уставал, чтобы искать потом развлечений и забвения в обычной городской суете или же думать о сексе. Ну, о последнем он, конечно, думал, но старался избегать таких мыслей.

Ему включили телефон, и Кит обзвонил своих родных: родителей, брата и сестру и сообщил им, что он дома. Когда он жил в Вашингтоне, то номер его домашнего телефона не только не указывался в справочниках, но телефонная компания даже вообще не знала его имени. Здесь, в Спенсервиле, он решил согласиться на то, чтобы передать свои имя и номер в справочную службу, однако пока никто ему не позвонил, что, впрочем, его нисколько не расстраивало.

Ему пересылали почту, еще продолжавшую приходить на вашингтонский адрес, но ничего важного в ней не было, за исключением нескольких счетов, которые теперь, после того как он открыл расчетный счет в местном банке в Спенсервиле, Кит смог наконец оплатить. Посылочная служба доставила ему его последние вещи – эти коробки так и стояли в кладовке нераспечатанными.

Интересно, думал он, как быстро сошло на нет все то, что еще совсем недавно заполняло собой его жизнь, делая ее насыщенной и интересной. Теперь у него дома не стоят больше ни факс, ни телекс, в машине нет телефона, не стало собственного кабинета с секретаршей, никто не приносит ему и не кладет на стол заказанные авиабилеты, перед ним не высится больше гора бумаг и сообщений, нет никаких ежемесячных собраний и инструктажей, ему не нужно готовить доклады для Белого дома, не надо просматривать документы и телеграммы, нечего анализировать – за исключением разве что проблем собственной жизни.

И хотя он в конце концов сообщил все же в аппарат Совета национальной безопасности свой новый адрес, официально он не получил оттуда в ответ ни слова; не было ни звонков, ни писем и от оставшихся в Вашингтоне друзей и бывших коллег. Все это только укрепило его во мнении, что та жизнь, которую он вел совсем недавно, яйца выеденного не стоила и что вес в этой жизни имеют только те, кто действует сегодня, а не бывшие «звезды».

Занимаясь работой по дому и на ферме, Кит вспоминал те годы, что он прослужил в министерстве обороны, а потом в Совете национальной безопасности, и ему вдруг пришло в голову, что в Спенсервиле, да и по всей стране стоит немало памятников тем, кто, служа в вооруженных силах, отдал ради страны свою жизнь; на Арлингтонском кладбище в столице есть памятник Неизвестному солдату, символизирующему всех тех, кто погиб безымянно; в честь вооруженных сил проводятся парады, отмечаются торжественные и памятные дни и даты. Но бывшим ветеранам секретных служб, тем, кто сражался и погиб на фронтах тайной войны, или был там искалечен, или просто вышел в отставку, стоит лишь несколько памятников, да и те спрятаны в вестибюлях и внутренних двориках нескольких закрытых для широкой публики зданий. Пора бы уже, подумал Кит, поставить на Молле, в самом центре столицы памятник в честь солдат холодной войны: всех тех, кто служил, без остатка отдавая себя этой работе, кто сгорел на ней, чья личная и семейная жизнь пошла из-за этой работы прахом, кого перебрасывали с места на место в бесконечных бюрократических перетрясках, всем тем, кто погиб на этой работе физически, умственно, а иногда и душевно. Он весьма неопределенно представлял себе, как должен был бы выглядеть подобный монумент; но иногда его воображению рисовалась огромная дыра посередине Молла, нечто вроде водоворота, из глубины которого непрерывно изливались бы волны тумана; и если уж на таком памятнике нужна была какая-то надпись, она должна была бы гласить: «Воинам холодной войны 1945–1989 годов. Спасибо большое».