Джоди Пиколт - Последнее правило Страница 2

— Я ухожу, — бормочет Тео и вылетает в прихожую. Спустя мгновение я слышу, как хлопает входная дверь.

Я иду за Джейкобом в кухню и вижу, как он пятится в угол.

— «Все, что мы здесь имеем… — шепчет Джейкоб, внезапно начиная растягивать слова, — так это недопонимание».

Он опускается на пол и обнимает колени руками.

Когда он не может описать словами свои чувства, он цитирует других. Это цитата из «Хладнокровного Люка» — Джейкоб знает наизусть диалоги из всех увиденных фильмов.

Я встречала стольких родителей, чьи дети находятся на нижней границе аутизма, детей, диаметрально противоположных Джейкобу с его синдромом Аспергера.[1] Меня уверяют: мне повезло, что мой сын такой разговорчивый, с настолько развитым интеллектом, что может разобрать поломанную микроволновку, а через час собрать ее и она будет работать. Они считают, что нет ничего страшного в том, чтобы иметь ребенка, замкнувшегося в собственном мирке. Ребенка, который даже не подозревает, что существует другой, больший, непознанный мир. А вы попробуйте жить с ребенком, запертым в собственном мирке, но настойчиво желающим достучаться до остальных. Ребенком, который пытается быть как все, но искренне не знает, как это сделать.

Я протягиваю руку, чтобы утешить его, но тут же останавливаюсь — легкое прикосновение может вывести Джейкоба из себя. Он не любит рукопожатий и похлопываний по спине. Не любит, когда ему ерошат волосы.

— Джейкоб, — начинаю я и понимаю, что он вовсе не сердится. Он протягивает телефонную трубку, которую сжимал в руке, чтобы я смогла разглядеть пятно на ее тыльной стороне.

— Ты забыла об отпечатках пальцев! — весело говорит Джейкоб. — Не обижайся, но из тебя вышел бы никудышный детектив.

Он отрывает от рулона бумажное полотенце и смачивает его в раковине.

— Не волнуйся, я вытру всю кровь.

— Ты так и не сказал, почему Тео хотел тебя убить.

— А… — Джейкоб оглядывается через плечо, и на его лице появляется озорная улыбка. — Я взял его кроссовки.

По моему мнению, синдром Аспергера — это ярлык, который навешивается не для того, чтобы описать черты характера, которые у Джейкоба присутствуют, а те, которыми он не обладает. Это случилось приблизительно в двухлетнем возрасте, когда он начал заговариваться, перестал смотреть в глаза и стал избегать людей. Он не мог или не хотел нас слышать. Однажды я подсмотрела, как он лежит на полу возле игрушечного грузовика, крутит колеса, почти уткнувшись в них носом, и подумала: «В каких облаках ты витаешь?»

Я искала объяснение его поведению: когда мы ходим по магазинам, он сворачивается калачиком в тележке для покупок, потому что в супермаркете холодно, а со всей его одежды приходится срезать ярлыки, потому что они необычайно колючие. Когда он не сумел подружиться ни с кем в детском саду, я устроила для него день рождения — гулять так гулять! — с шарами, наполненными водой, и игрой «Нарисуй ослику хвостик», в которой участникам завязывают глаза. Примерно спустя полчаса после начала праздника я заметила, что Джейкоба нигде нет. Я была на шестом месяце беременности и крайне подвержена истерикам. Остальные родители тут же начали искать его в саду, на улице, в доме. Нашла Джейкоба я сама: он сидел в подвале и вставлял кассету в видеомагнитофон, потом вынимал и вставлял снова.

Когда доктора поставили диагноз, я разрыдалась. Не забывайте, это был девяносто пятый год, об аутизме я знала лишь по роли Дастина Хоффмана в фильме «Человек дождя». По словам первого обследовавшего Джейкоба психиатра, мой сын страдал дефицитом коммуникации и социального поведения, без недостатка в речевом развитии, свойственного остальным формам аутизма. Прошло еще несколько лет, прежде чем мы услышали само определение «синдром Аспергера», — в середине девяностых подобного диагноза еще не ставили. В девяносто пятом я родила Тео, и Генри, мой бывший муж, нас бросил. Он программист, работал дома и не мог выносить приступы Джейкоба. Наш старший сын мог выйти из себя по любому поводу: то свет в ванной слишком яркий, то почтовый грузовичок шелестит шинами по гравию подъездной аллеи, то хлопья на завтрак шершавые. К тому времени я всю себя посвятила Джейкобу, сразу же прибегнув к помощи психотерапевтов — вереницы людей, которые приходили в наш дом, пытаясь вытянуть моего сына из его собственного мирка. «Я хочу вернуть свой дом, — сказал мне Генри, — я хочу вернуть тебя».

Но я уже заметила, что поведенческая и речевая терапия стали приносить результаты: Джейкоб вновь начал идти на контакт. Я видела улучшения. А если есть результат, передо мной даже выбора не стояло.

В тот вечер, когда ушел Генри, мы с Джейкобом сидели в кухне и играли. Я корчила гримасы, а он пытался угадать, какую эмоцию я выражаю. Я улыбнулась, хотя мне хотелось плакать, и ждала, пока Джейкоб скажет мне, что я счастлива.

Сейчас Генри живет со своей новой семьей в Силиконовой Долине. Он работает в компании «Эппл» и почти не общается с сыновьями, хотя каждый месяц честно посылает им алименты. Но опять же, Генри всегда славился дисциплинированностью. И отлично разбирался в цифрах. Его способность запомнить статью из «Нью-Йорк таймс» и слово в слово пересказать ее (когда мы еще встречались, его образованность казалась мне такой сексуальной) в точности напоминала способность тогда еще шестилетнего Джейкоба процитировать всю телевизионную программу. Прошло несколько лет после ухода Генри, когда нам поставили диагноз — синдром Аспергера.

Было много разговоров о том, считать ли синдром Аспергера разновидностью аутизма, но, честно признаться, для меня это не имело никакого значения. Этот термин мы используем для того, чтобы обеспечить Джейкобу необходимые условия для обучения в школе, а не ярлык, который навешивается, чтобы объяснить, кто он есть. Если вы сегодня встретитесь с Джейкобом, первое, что бросится в глаза: он, должно быть, забыл надеть свежую рубашку или причесаться. Если захотите с ним пообщаться, разговор придется завязывать именно вам. Он не станет смотреть вам в глаза. Если вы на секунду прерветесь, чтобы поговорить с кем-то другим, то, повернувшись, можете обнаружить, что Джейкоба в комнате нет.

По субботам мы с Джейкобом ходим за продуктами.

Этот ритуал совершается каждую неделю — мы редко нарушаем обычное течение жизни. Обо всех нововведениях нужно сообщать заранее и к ним готовиться: то ли к зубному врачу надо сходить, то ли наступают каникулы, то ли в математический класс, где учится Джейкоб, переводят нового ученика. Я знала, что он ликвидирует все следы вымышленного места преступления до одиннадцати часов, потому что именно в одиннадцать перед городским супермаркетом, где продаются экологически чистые продукты питания, выставляет свой столик девушка с бесплатными образцами того, что имеется в продаже. Она уже узнаёт Джейкоба и обычно дает ему два маленьких рулетика с яйцом либо бутерброд — поджаренный на оливковом масле кружок итальянского хлеба с помидорами, маслинами, базиликом — или другие яства, которыми потчует покупателей на этой неделе.

Тео еще не вернулся, поэтому я оставила записку (хотя он, как и я, отлично знает наше расписание). Я хватаю свое пальто и кошелек, а Джейкоб уже устроился на заднем сиденье машины. Он любит сидеть сзади, потому что может там улечься. Прав у него нет, хотя мы нередко об этом спорим, поскольку ему восемнадцать и он мог бы сдать на права еще два года назад. Он знает, как работает светофор, вероятно, может его разобрать и собрать, но я сомневаюсь, что на дороге, когда несколько машин будут двигаться в разных направлениях и гудеть, он вспомнит, когда нужно остановиться на перекрестке, а когда ехать.

— Ты сделал все уроки? — спрашиваю я, когда мы отъезжаем от дома.

— Остался дурацкий английский.

— Английский не дурацкий, — возражаю я.

— А мой учитель английского — дурак! — Он корчит гримасу. — Мистер Франклин задал сочинение на тему «Твой любимый предмет». Я хотел написать об обеде, но он мне не разрешил.

— Почему?

— Говорит, что обед — это не предмет.

Я бросаю взгляд на сына.

— Он прав.

— Да? — говорит Джейкоб. — Но и не действие. Неужели он этого не знает?

Я едва сдерживаю улыбку. Буквальное восприятие Джейкобом окружающего мира может, в зависимости от ситуации, выглядеть очень смешным или сильно разочаровать. В зеркало заднего вида я вижу, как он прижимает большой палец к окну.

— Слишком холодно для отпечатков пальцев, — небрежно замечаю я (этому он сам меня научил).

— А знаешь почему?

— Хм… — Я смотрю на него. — Когда температура ниже нуля, отпечатки исчезают?

— Холод суживает потовые поры, — объясняет Джейкоб, — поэтому выделения уменьшаются, а это значит, что вещество, в данном случае пот, не прилипает к поверхности и не оставляет скрытых отпечатков на стекле.