Эндрю Пайпер - Проклятые Страница 22

Я уже направился к лестнице, но что-то в сушильном агрегате привлекло мое внимание. Какой-то глухой стук изнутри, будто туда попали монеты или машинка Эдди.

Вот только начался этот стук посередине цикла. Ровно в тот момент, когда я поднял руку, чтобы выключить свет и пойти вверх по лестнице.

Вместо того чтобы выключить свет, я отключил сушилку. Она остановилась, вещи свалились в одну кучу.

Прежде всего, я заметил, как нагрелся агрегат. Собственно, так и должно было быть. Индикатор рядом с надписью «Горячо» горел красным светом. Однако было во всем этом еще нечто. Воздух выходил из сушилки так, словно там дышало живое существо.

Я наклонился и попробовал открыть дверцу. Она подалась буквально на четверть дюйма и тут же присосалась обратно.

Тогда я взялся за ручку обеими руками и потянул на себя.

Наружу вырвался такой обжигающий воздух, что мне показалось, будто в глаза швырнули пригоршню детской присыпки. Еще бы, в этой печи простыни жарятся при температуре в пятьсот градусов.

А потом я увидел, что ветровка шевелится.

Конечно, могло так оказаться, что она просто лежала последней и сейчас легкий материал, из которого ее пошили, опускался поверх чистого хлопка. Вот только двигался этот материал сам по себе. Ветровка лежала поверх остального белья, и было отчетливо видно, как один ее рукав выпрямился и вся куртка подтянулась вслед за ним на пару дюймов ближе к открытой дверце.

Тот же самый ежедневный мираж.

Такая штука, которую стараешься выбросить из головы сразу, как только она произошла.

Потом ветровка вновь шевельнулась.

Второй ее рукав выпростался из-под кипы белья и, будто человеческая рука, вытянулся вперед. Отчетливо стали видны зеленые и белые полоски.

Это мои любимые цвета.

Голос прозвучал ниоткуда, так всплывает в памяти забытое имя давнего знакомого, которого вы уже давно перестали вспоминать.

Цвета моей школы.

Я схватил один рукав за манжет, почувствовал, как он скомкался у меня под пальцами. Но, едва я потянул за него, как рукав начал расширяться, затвердевать прямо на глазах. Словно что-то росло внутри куртки, наполняя плечи, грудь. Казалось, ее надувают, как воздушный шарик. Вот взметнулся и распрямился и другой рукав.

– Проклятье!

Я выпустил ткань, отшатнулся, а затем всем телом навалился на горячую поверхность и захлопнул дверцу. Металлический звук удара, казалось, разнесся по всему дому.

Ветровка скорчилась и задрожала.

Рукав, который я держал за минуту до этого, шелестя нейлоном, вытянулся на полную длину и высунулся из барабана. Затем завис примерно в футе от пола. Некоторое время ничего не происходило, будто он размышлял, что делать дальше. Змея, ожидающая, пока мимо пройдет жертва.

А потом вновь началось шевеление. Что-то круглое и выпуклое двинулось внутри рукава по всей его длине.

И наконец, это «что-то» вылезло из обшлага. Похожее на твердый костяной набалдашник, с серыми ногтями, черное по всей длине и влажное от мерцающих капель. Затем оно показалось полностью. Обгоревшая человеческая рука с растопыренными пальцами.

Я спиной прижал дверцу сушилки, и тут раздался стон, словно «оно» протестовало против такого обращения. Но я не двинулся с места, не побежал. Я стоял, загипнотизированный рукой. Ее движения напоминали танец кобры, собирающейся броситься в атаку.

Теперь к своему двойнику присоединился второй рукав. Они оба вылезли из сушилки, изогнулись в локтях так, чтобы руки расположились на полу. Шлюзы открылись. Остальная часть ветровки наполнилась плотью, материализовалась.

Включая голову.

Она показалась из воротника, как черепаха высовывает свою голову из панциря. С половины черепа слезла кожа, и была видна окровавленная кость. Матово блестели волосы, когда-то светлые, но теперь спекшиеся и черные от сажи.

Она стояла передо мной.

Бело-зеленая ветровка застегнута на всю длину до горла. С левой стороны, у сердца, герб школы Дондеро.

Вперед, дубы, вперед!

Лозунг нашей школы. Его распевали на трибунах во время матчей, а сейчас он звучал у меня в мозгу. Эш насмешливо напевала призыв девчонок из группы поддержки. Она никогда не была ее участницей, да и никогда не стала бы частью чего-то настолько легкомысленного и живого. Но сейчас она махала руками передо мной так, что ее пальцы едва не задевали мое лицо.

Впере-е-од… ДУБЫ!

Она остановилась. Сделала такое разочарованное лицо, словно хотела сказать: «Я думала, ты будешь счастлив, что увидел меня». Лицо тем более страшное, что обгоревшая кожа клочьями свисала на переносице, а щеки и подбородок почернели от гари.

«Уходи», – хотел я сказать, но вместо этого произнес:

– Как поживаешь?

Эш пожала плечами, при этом они почти коснулись ее свисающих мочек.

Так же, как всегда. Но теперь я – выпускница.

Слова звучали так близко, что их можно было чувствовать лучше, чем слышать. Их звук был похож на скрип песка, который раздается, когда вы лежите на пляже и поворачиваете голову.

Раньше ты был моей дверью. Если ты думал обо мне, вспоминал меня, я могла войти в эту дверь, – она сделала полшага в моем направлении. – Но теперь часть меня находится здесь. Я подставила ногу и не дала двери захлопнуться. Теперь я могу приходить и уходить. Могу говорить, гулять, толкать, тянуть и… кусать. Совсем как прежняя!

Она сделала еще один шаг навстречу мне. Ее разлагающиеся ступни оставляли мокрые следы на бетонном полу.

– Раньше ты не выглядела так, – сказал я.

– Не выглядела как?

– Обгоревшей…

– Это случается с теми, кого бросают в горящем доме.

– Я не бросил тебя там!

– Ты бросил меня. Ты оставил меня умирать в подвале того дома.

– И поэтому ты пытаешься утащить меня назад? Из-за того, что ты думаешь, будто я сделал что-то не так?

– Это ошибка, которую нужно исправить.

Эш подняла руку, и я застыл, ожидая, что она прикоснется ко мне.

– Дэнни, то, что ты жив, – это гребаная ошибка!

Ее рука коснулась выключателя на стене.

– Но ты можешь прямо сейчас начать исправлять ее. Ты можешь мне помочь…

Она выключила свет.

В темноте я мог слышать ее дыхание.

Этого я тоже не мог припомнить с прошлых ее появлений. Тогда у нее не было потребности дышать. А теперь она, казалось, вспоминала забытые навыки. Вдох-выдох, снова вдох… До меня донеслось теплое зловоние ее внутренностей.

– Почему?

Тот самый вопрос, заданный тем же надтреснутым голосом, которым я задавал его, когда мы были детьми. Одно слово, предполагающее множество других.

Зачем ты со мной так поступаешь?

И она ответила мне. Голосом мертвых. Ясным, отчетливым, но все-таки бездушным и пустым. Будто звучание слов, записанных на магнитный носитель, сказанных однажды в другое время и в другом месте, а сейчас воспроизведенных, чтобы компенсировать то, что они не были сказаны прежде.

Мы ведь двойняшки, Дэнни. И всегда будем ими. А близнецы помогают друг другу.

Она прижалась ко мне в темноте.

Близнецы не могут разлучиться.

Зашуршала ее ветровка, прикоснувшаяся к моей грудной клетке. Сквозь материю я почувствовал, как сместились и вновь вернулись на свое место ее поврежденные ребра и ключицы. Эш приподнялась, потянулась ко мне и коснулась ладонью моего лица. Ее кожа была на ощупь жестче лошадиного хвоста.

– Не надо, пожалуйста…

Ее указательный палец нашел мои губы, скользнул между ними. Кисловато-тошнотворный горький вкус…

Потом – средний палец… Мизинец… Она сминала мой язык, будто собиралась засунуть мне в рот всю свою руку, будто собиралась проскользнуть в меня сама целиком, как только что пролезла в рукава своей куртки.

И тут я ослеп.

Вспышка яркого лимонно-желтого света. Слишком яркого, чтобы можно было что-то разглядеть. И голос Эдди.

– Дэнни, что случилось?

Я сфокусировал на нем свой взгляд. По его глазам понял, что Эшли больше тут нет.

– Пошли наверх, – сказал я.

– Может, позвоним врачу или что-нибудь такое?

– Нет. Но, полагаю, нам лучше бы уйти. Прямо сейчас.

– Ладно…

Он шел рядом со мной до самой лестницы, которая вела из подвала, и там я сказал то, чего не следовало говорить: я попросил Эдди не рассказывать матери о случившемся. Попросил сказать, что он направился вниз, чтобы посмотреть, все ли со мной в порядке, а я в это время шел ему навстречу, так что – все прекрасно. И никаких проблем. И не было никакого полуспятившего Дэнни на полу прачечной, в комнате с выключенным светом.

– Просто она будет волноваться, понимаешь? – сказал я, пропуская Эдди вперед.

– Ясное дело…

– Значит, договорились?

– Заметано!

Я собрался последовать за Эдди, когда он, стоя на второй ступеньке, вдруг обернулся. На его лице была написана неприкрытая тревога. И бисеринки пота. Серебряные капельки усеяли весь его лоб.