Вячеслав Хватов - Охота на Сталина Страница 23

— Ага, я уже года три от тебя эту песню слышу, — Морок сплюнул и, раздавив подошвой окурок, направился к выходу. — Не верь ему парень. Все мы здесь до последних своих дней. Зона затягивает, и никуда нам от этого не деться. хантером стал, хантером и умрешь.

— А почему нас называют хантерами? — Виктор чиркнул спичкой по коробку и принялся раскуривать отсыревшую папиросу.

— Это янки нас так называют, — Глум подошел к керосинке и, растопырив над ней пальцы, блаженно зажмурился. — Полное название «trophy hunters» — охотники за трофеями значит. Но прижилось просто короткое «hunter». Уже и сами хозяева к этому привыкли. Я к ним от немцев в пятьдесят втором сдернул. У янки более денежно и сытно, сектор попроще и на трофеи побогаче. А «Хекслер»-то я на накопленные рейхсмарки у одного обожравшегося шнапсом немца купил. Из полевой жандармерии. Его потом за это дело расстреляли. Ух и кипиш же был. Мне теперь в немецкий сектор дорога закрыта. Ну да все равно нам хантерам там делать нечего. Если уж в центре на нейтральной территории даже от «фольксфрая» пулю получить можно, то что уж говорить о западе. Это хозяева еще друг с другом сквозь зубы разговаривают, а у их холопов, не чубы — шкуры трещат.

— В Сибири говорят даже сфоровцы, друг в друга постреливают, — Морок достал финский нож и принялся чистить рыбу — первую жертву трофейного динамита в этом году.

— Нет, это опять же нац. батальоны так развлекаются. Полицаи по-старому.

— Да, им там не до выяснения отношений, — подал голос Сеня, — по лесам СКА пошаливает.

— Да брось ты, Сеня! — Морок отрезал рыбине голову. — Эти Сибирские красноармейцы по землянкам сидят. Жрут, срут и баб трахают. Вон, многие из них сюда подались, деньгу зашибать, — Хантер покосился на Орловского. — Только им и здесь скоро делать будет нечего.

— Вот и я о том же, — Глум поморщился глядя на Морока, потрошащего вторую рыбью тушку. — Ты бы, Морок, в предбанник вышел что ли? Всю комнату провонял.

— Щаз-з-з.

— Вот и я говорю — скоро здесь нам всем делать будет нечего. Почти все продукты, оружие и амуницию из Москвы уже выгребли.

— Зато сейчас новый бизнес наклевывается, — возразил молчавший до этого Бивень. — На сувенирах можно целое состояние сделать. Главное места надо знать. Тут в Обнинске японские коммерсанты ошиваются. Очень уж они всяческие советские прибамбасы любят. Каски, пряжки, оружие, награды, часы, компасы и прочую хрень. Американцы тоже глядя на них подключились. Но они более разборчивые. Им ценные документы подавай. Фотографии. А если какое наградное оружие найдешь, сразу сотен пять зеленых можно получить.

— Ерунда это все, — Морок наконец закончил чистить рыбу и, поставив на плитку сковороду, плюхнул туда три тушки отощавших за зиму окуней. — Меня тут Камчат обещал с одним итальяшкой познакомить. Так тот на предметах искусства специализируется. Вот где бабки. Музеи-то эвакуировать ни хрена не успели.

— Нашел с кем связаться, — фыркнул Глум. — Камчат тебя как осинку обдерет. Опомниться не успеешь, как ты ему года на два вперед должен. Сколько новичков через него погорело. Слышь, как там тебя, Витя, с Камчатом ни в коем случае не связывайся. Всю свою короткую жизнь на него работать будешь.

— Много ты понимаешь, — обиженно проворчал Морок.

— А тут и понимать нечего. Если найдешь какую картину или еще чего — тащи любому офицеру, они и то больше чем Камчат дадут. Ну или ищи другие каналы. Только картин там этих нет ни хера, сгорело все. Музеи-то все в центре.

— Ну, во-первых, не все, — Сеня вынул изо рта огромную иглу, которой он штопал потрепанные кеды, — а во-вторых, есть еще кроме картин статуэтки всякие, камни, золото, посуда драгоценная, старинное оружие и книги, опять же запасники. Они, как правило, все в подвалах, а там и картины сохраниться могли.

Все опять замолчали, наверное, представив себе эти несметные сокровища.

Да. Сокровища! Знал бы он тогда, чем это все закончится. Правильно говорят — жадность фраера сгубила. Надо было начинать помаленьку со всяких касок и пряжек. Нет, захотелось сразу в дамки. Не купись он тогда на эту авантюру Морока — не лежал бы сейчас в собственной блевотине.

Виктор повернулся к стене. Его опять вырвало. Локтем он задел горшок и его содержимое выплеснулось на и без того загаженный пол.

— Может, уже отнесем его туда? — оседлавший стул Морок зло посмотрел на умирающего.

— Негоже еще живого человека к трупам определять, — Сеня покачал головой. — А если с тобой такое. Морок?

— Тьфу на тебя, Сеня. Не каркай. Со мной такого не будет. Я не идиот в «пятно» ломиться!

— А если прижмут тебя, как его?

— Я лучше там от пули сдохну, чем здесь в собственном дерьме, — Морок встал и направился к выходу. — Вот ты, Сеня, комендант, ты и убирай за ним. По мне, я бы его пристрелил. Чего человек мучается? Все одно сдохнет.

— Иди, иди, проветрись, гуманист, — комендант подошел к Орловсому и поставил перед ним кружку с лечебным отваром. Виктор с благодарностью посмотрел на Сеню. Он, конечно, тоже понимал, что жить ему осталось всего ничего, но отвар хоть на немного облегчал его страдания. Эх, была бы у него с собой его «мосинка», он бы сам избавил хантеров от своего присутствия. Но винтовка осталась где-то там, возле музея. Он закрыл глаза, и откуда-то из скопления малиновых бликов всплыли очертания обезглавленных домов на Волхонке.

— Эх, жалко Глум с нами не пошел, — Морок остановился и в который раз поднял руку, словно хотел вытереть пот с лица. Наверное, это получалось у него чисто инстинктивно. В противогазе пот не вытрешь. А взмок Морок еще до того, как они вошли в Останкино. Еще бы! Не надо было брать с собой этот тяжеленный ППШ, да еще с двумя массивными дисками магазинов к нему. Что он в Музее с батальоном «фольксфраев» воевать собрался?

Орловскому-то тоже было не сладко. Он с непривычки задыхался в старом советском противогазе. Допотопный громоздкий фильтр которого постоянно натягивал потертую гофру. Об американском противогазе можно было только мечтать.

Виктор поправил ремень винтовки, так и норовящий перепутаться с лямкой подсумка. А тут еще надо смотреть по сторонам. Того и гляди либо «свежачок» из-за плиты высунется, либо «фольксфраевская» оптика бликанет. Вообще-то времена, когда хантеры рубились с «фольксами» стенка на стенку прошли, и, по крайней мере, по окраинам теперь можно ходить спокойно. Знай себе «свежачков» отстреливай. Но вот ближе к хлебным местам ухо надо держать востро. А до их хлебного места еще пилить и пилить. Сначала, железку перейти, потом Лихоборку форсировать, пройти Останкино, а там, через Динамо, по Тверской к станции метро «Площадь Свердлова». Затем им предстояло под землей миновать один из самых загаженных участков и, пройдя через «Библиотеку имени Ленина», подняться наверх, с платформы станции «Дом Советов». А пока самое сложное — Лихоборка. Зимой ее еще по льду перейти можно было, а теперь только мост. А на мосту ты словно в метро в час пик голышом — все так и сморят на тебя со всех сторон. Кстати о метро. Еще по тоннелям два перегона колдыбать до самого «Дома Советов». Зато там уже до музея один бросок. Виктору почему-то казалось, что это будет самый опасный участок пути.

Орловский так задумался, что едва не растянулся на земле, спотыкнувшись о кусок ржавой арматуры. Эта зараза была покрыта слоем мутной вонючей воды. Запах исходящий от лужи не оставлял сомнений в ее происхождении.

Интересно город уже десять лет как покинут его жителями, а канализационный сток продолжает порождать эту ароматную жидкость.

Пытаясь устоять на ногах, Виктор сделал несколько неуклюжих шагов и ухватился левой рукой за кусок какой-то истлевшей ткани, которая с треском разорвалась, увлекая за собой хантера-новичка. Он все-таки упал. Но, слава Богу, упал не в зловонную лужу, а просто в кучу пепла. Предохраняемая старым брезентом, она не была развеяна по ветру и подобно одному из Египетских песчаных барханов сохранила во чреве своем доисторическую для них находку.

Доисторическую, потому что трупу, законсервированному в пепле было уже лет десять от роду. Принадлежал он одному из младших чинов «зондеркоманды» СС, сопровождавших в свое время группы уберменьшей в их вылазках в Московскую зону. То, что это не современный «фолькс» было понятно не только по его медальону. Сразу бросалась яркая пятнистая раскраска его камуфляжа, совершенно не уместная в разрушенном городе. Ее ядовито-зеленые и темно-коричневые пятна резко выделялись на фоне бетонной крошки. Да, тогда так ходили, потому что считалось, что в зоне поражения атомным оружием выжить никто не может и жить никто не будет. Зачем маскироваться?

Эсэсовец лежал широко раскинув в стороны ноги. Колени, глядящие в небо осколками костей, были неестественно вывернуты, а череп с остатками противогаза развернут на сто восемьдесят градусов.