Энтони О'Нил - Фонарщик Страница 24

Канэван почувствовал, что его ведут вниз по очередной длинной извилистой тропе, и решил твердо стоять на бесспорных положениях.

— Человек не может ходить по воде, — сказал он, — даже если не осознает, что это вода.

— Да, — засопел Макнайт. — Но только потому, что он безнадежно ограничен, считая себя человеком.

Свернув за главный почтамт, они пошли к улице Ватерлоо-плейс. Старый город, где Канэван не встретил больше ни одной бродячей собаки, остался позади, и он решил, что опасность миновала. Он был слишком расстроен и не мог сосредоточиться на своей вине и даже на жалости.

— Не возражаете, если мы поднимемся? — спросил Макнайт и, не дожидаясь ответа, пошел к лестнице, ведущей на Кэлтонский холм.

Они быстро поднялись и очень скоро оказались на вершине посреди взгромоздившихся здесь готических и греческих памятников.

— Платон говорил, что внутри каждого из нас дремлет неуправляемый дикий зверь, который просыпается, когда мы спим, — заметил профессор, всматриваясь в дорические колонны Национального монумента, незавершенного эдинбургского Пантеона. — И что мостом между миром разума и миром материи является душа.

— Которую вы уже приравняли к воображению.

— Знаете… — сказал Макнайт и помолчал, раскуривая трубку. — Всю жизнь я хотел найти этот мост. Я хотел верить в воображение такой силы, чтобы оно было способно разорвать все оковы и снести все препятствия и барьеры. Я всегда воспринимал его как нечто совершенное по красоте, наделенное божественной силой. Но я помнил о диком звере, и вот мне интересно…

Минуту они смотрели на облако, принявшее форму головы дьявола, который решил проглотить солнце, но оно тут же расплылось.

— Не возражаете, если мы еще поднимемся? — спросил Макнайт.

Канэван пристально вгляделся в пустоту воздуха:

— На небо?

Но Макнайт уже спускался по лестнице, и Канэван попытался скрыть испуг. Если этой прогулкой профессор и преследовал какую-то цель, то ирландец все еще не понимал какую.

Они обошли дворец Холируд с его марширующими караулами и уличными фонарями, увенчанными золотыми коронами, и двинулись через пустынный парк.

— Скалы Сэлисбери, — сказал Макнайт, указывая на конечную цель их путешествия. — Место рождения геологии.

Они решили не осматривать угрюмые вершины, где Джеймс Хаттон впервые сформулировал свою теорию о том, что пирогенные скалы имеют вулканическое происхождение и намного старше любого библейского календаря, и наконец Канэвана осенило: профессор целенаправленно провел его по маршруту истории человеческого разума — от маски современности через Средние века и Древнюю Грецию к обнаженному лику первобытной истории; пожалуй, по единственному в мире городу, где такое было возможно за одну воскресную прогулку. Они поднялись по скалистой тропе, носившей название Радикальной.

— Если снять все слои разума, — сказал Макнайт, хватая воздух ртом, — обнажатся те, где обитает первобытная душа. Мы ищем в наших чистых инстинктах Бога, но на самом деле боимся найти там дьявола.

Они остановились высоко над раскинувшимся городом, прижавшимся к неровным скалам, и Макнайт передал свой котелок Канэвану, чтобы промокнуть выступивший на лбу пот. Но когда ирландец возвращал шляпу профессору, резкий порыв ветра вырвал ее у него из рук. Котелок взвился как птица.

Испугавшись, Канэван хотел было броситься за ним вниз по тропе, но Макнайт схватил друга за руку.

— Это всего лишь шляпа, — сказал он. — Если Богу угодно, чтобы мы нашли ее, то мы ее, конечно, найдем.

Канэван в недоумении подался назад.

— Опять Бог?

— Или дьявол, — печально признал Макнайт, и они стали смотреть, как шляпа, подхваченная мощной струей воздуха, понеслась вдаль через море церковных шпилей и каминных труб Старого города и исчезла в зыбкой завесе тумана. — Первобытный разум, философия греков, дисциплина Церкви, революционные течения современной философии… все они постоянно возвращаются к Богу и дьяволу. — Его голос понизился до колдовского шепота. — Я пытаюсь распознать природу добра и зла, и в тумане они кажутся мне неразличимыми. Я хотел быть великим философом только для того, чтобы наблюдать, как мои философские системы сами себя пожирают. Я приехал в Эдинбург, чтобы отделить реальность от фантазии, и обнаружил лишь, что нет города на земле, более искушаемого снами.

Тени облаков ныряли и прыгали по полям башенок и фронтонов, на которых рядками сидели вороны.

— Если нас в этом расследовании ждет успех, — прибавил он, снова достав из кармана носовой платок, — предупреждаю: мы должны быть готовы ко всему. Нам придется заглянуть в расселины бессознательного, в пропасти под метафорами, в темные пространства, где воображение произрастает на неопытности. Где все шатко и общепринятые законы не действуют.

Канэван обратил внимание, что его как бы уже зачислили на должность.

— Вы к этому вели? — Он был слегка разочарован. — Под ружье?

— Под ружье, да, — одобрительно сказал Макнайт. — Ибо я не могу оставаться один на один с этими кошмарами.

Из парка внизу они услышали нестройные звуки волынки, а издалека доносилась полнокровная пронзительная музыка более опытного исполнителя. Молодой волынщик на минуту прервался и после нескольких скомканных аккордов ответил мастеру неуверенными вариациями. Старший волынщик помедлил, принял это во внимание и возобновил игру, используя не такие сложные модуляции и делая щедрые паузы, чтобы невидимый ему ученик мог повторять пассажи. И скоро молодой волынщик, благодарный за помощь, неизбежно попал в такт и, горя нетерпением добиться успеха, вплел звучные нити своей музыки в канву учителя. Оба бросали вызов возрасту, опыту, расстоянию и ветру и сливались в удивительной гармонии. В час глухо выстрелила пушка в Замке, медленно рассеялись повисшие в воздухе нити порохового дыма.

— Не переживайте из-за ваших собак. Я что-нибудь найду, — пообещал профессор. — Лучшее, что можно купить за деньги.

Канэван насторожился:

— Я… Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать.

Макнайт продолжал смотреть на город, курящийся дымом печных труб.

— Я был в Драмгейте и узнал о вашем увольнении.

Канэван вздохнул и виновато отвел глаза.

— Глупости, дружище, — сказал Макнайт и многозначительно прибавил: — Мы оба виноваты.

Когда весь смысл этих слов дошел до Канэвана, его лицо обмякло. Он посмотрел вниз, на далекий купол университета, как будто в поисках подтверждения, затем опять на Макнайта, который покорно кивнул.

— В двух словах — приостановлен в должности университетским судом, — сказал он. — «Неудовлетворительное выполнение обязанностей», рассудили добрые господа.

Канэван был в отчаянии.

— Надолго?

— Совет высказался в том духе, что я смогу вернуться к работе летом. Однако предчувствую, что наказание будет более длительным.

Канэван не пожалел времени, чтобы измерить глубину своего отчаяния.

— Не переживайте, — успокоил его Макнайт, бодро усмехнувшись. — У меня был небольшой банковский счет, и я его ликвидировал. И еще избавился от нескольких необязательных изданий.

— Вы продали книги?

Макнайт отмахнулся:

— На данной стадии гораздо важнее не отвлекаться на всякие пустяки, и, уж во всяком случае, не на каких-то там бродячих собак. Нам придется потратить большое количество психической энергии.

По обеспокоенному лицу Канэвана профессор понял, что не убедил его, и мягко похлопал ирландца по плечу.

— Декарт видел свой знаменитый сон в 1619 году, — сказал он, и глаза его загадочно блеснули. — Двадцать два года спустя он распознал злобного демона в своих «Meditationes de prima philosophia».[19] В 1647 году эта книга была переведена со схоластической латыни на его родной французский язык. В ней он говорит о некоей силе, очень могущественной и хитрой, пытавшейся убедить его в том, что нет ни неба, ни земли, ни красок, ни материи, ни разума, что даже он сам не существует. Он назвал эту силу «могущественным обманщиком». Ce Grand Trompeur. — Он победно улыбнулся. — Понимаете? Призвали именно нас — вас и меня. Сначала с помощью Библии, которая находилась у вас, а потом с помощью языка философии. Нас намеренно заманили, может быть, даже со злым умыслом, в самое сердце этой тайны.

Канэван даже толком не возражал, он был раздавлен. Макнайт удивленно покачал головой:

— Вы не знаете точно, где живет эта девушка, Эвелина?

— К-кажется, знаю.

— Нам нужно как можно скорее с ней встретиться. Я думаю, она имеет сообщить нам весьма важные вещи.

Они начали спускаться по скалистой тропе. Канэван был слишком возбужден, чтобы вести глубокомысленные беседы. Неужели профессор прав? Неужели убийца осознанно заманил их? Какой же такой силой они обладают, что перед ними ставят столь трудную задачу? Неужели ирландская девушка действительно ключ к разгадке? И кстати, как профессор узнал ее имя? У него ничего не складывалось.