Эрик Ластбадер - Кайсё Страница 25

— И до сих пор, тем не менее, — продолжал Лиллехаммер, закончив свое дело, — у нас нет ни малейшей догадки о том, что же здесь произошло.

— Не совсем, — возразил Кроукер. — Убийца участвовал в половом акте, и, наиболее вероятно, сразу же после того, как он убил Гольдони. Совершенно очевидно, что Гольдони был убит в кухне, там же ему выпустили кровь.

— Допустим. Возможно, он так возбудился от убийства, что мастурбировал до самой эякуляции. Это вполне увязывается с типичным поведением убийцы-психопата. Как правило, все эти типы — импотенты. Однако неистовая ярость, заставляющая их убивать, — сам процесс убийства — высвобождает их сексуальную заторможенность.

Угнетенная психика, потемки души.

— Возможно, — сказал Кроукер, — но в данном случае я так не думаю. Вспомните, какую картину мы увидели на кухне. Ни тени ярости — только дотошная и методичная работа. А возьмите аспект жертвоприношения. Одни только колдуны и шаманы исполняют такие ритуалы. Здесь сплошная психическая уравновешенность.

Казалось, Лиллехаммер готов был согласиться с этими доводами. Он вновь обвел взглядом комнату.

— Но если он не насиловал Гольдони и не занимался мастурбацией, то остается только одна гипотеза.

— Верно. Здесь был кто-то еще.

Они продолжили обход дома. Повсюду царила атмосфера затхлости, сырости, разложения, воняло скипидаром и старой краской. Коридор заканчивался допотопной ванной, выложенной кафелем в черную и белую клетку, мойка была вся в пятнах и подтеках, сидячая ванна, квадратная раковина с облупившейся эмалью, ни полотенец, ни коврика, только шуршание тараканов — давно уже Кроукер не видел такого убожества и запустения.

Рот Лиллехаммера вновь дернулся.

— Чувствуете запах?

Кроукер вынул из ноздрей тампончики.

— Господи! — воскликнул Кроукер, бросаясь к противоположной двери.

Она оказалась запертой. Кроукер поднял левую руку до уровня замка. Тонкий металлический стержень показался из кончика указательного пальца. Он ввел его в замочную скважину.

С неподдельным удивлением Лиллехаммер наблюдал, как Кроукер двигает стержень взад-вперед. Наконец раздался звучный щелчок.

— Красиво сделано! — воскликнул Лиллехаммер.

Кроукер повернул ручку замка и открыл дверь.

— Проклятье! Это что еще такое? — Лиллехаммер вытащил носовой платок и прижал его к носу и рту. — Здесь зловоние еще похлеще, чем на кухне.

— Кажется, мы нашли нашего третьего, — заметил Кроукер, входя в комнату.

На кровати лежала молодая женщина, или, точнее сказать, то, что когда-то было молодой женщиной. Ее кто-то распластал в форме звезды: руки, ноги и голова составляли пять ее лучей. На груди женщины зияли разрезы; сделаны они были так аккуратно, как будто тут потрудился хирург.

Кроукер, обойдя кровать, подсчитал количество разрезов — их было семь. Из седьмого торчало испачканное кровью белое птичье перо.

Лиллехаммер, идя следом за Кроукером, негромко сказал:

— Видит Господь, а ведь когда-то она была хорошенькой.

— Еще один ритуал, — буркнул Кроукер.

— Взгляните сюда!

В центре лба она увидели вертикальный надрез в форме полумесяца, багрового от запекшейся крови. Там, где полагалось быть пупку, темнело круглое отверстие, украшенное по краям каким-то узором, как показалось им на первый взгляд. Присмотревшись, мужчины обнаружили, что на самом деле это такое же перо, некогда белое, а теперь ставшее бурым от крови.

— Интересно, это перья одной птицы? — тихо спросил Кроукер.

— Похоже на то. После того как мы здесь закончим, я отдам перья на анализ орнитологу.

Казалось, он не мог оторвать взгляда от этих перьев.

— Сейчас самое лучшее — как можно быстрее вызвать судебно-медицинскую бригаду.

— Я всегда был сторонником старомодной пунктуальной полицейской работы, — сказал Кроукер, — но в этом случае сомневаюсь, что она принесет какие-нибудь плоды. Кто нам сейчас нужен, так это волшебник. Наш подопечный явно не собирался оставлять здесь отпечатки пальцев.

— Он оставил сперму, — напомнил Лиллехаммер.

— Да, конечно, — задумчиво сказал Кроукер, продолжая разглядывать кровавый полумесяц на лбу жертвы. — Это был указатель, и смотрите, куда он нас привел.

Он повернулся и пристально посмотрел на Лиллехаммера:

— Однако есть еще один вопрос, требующий ответа. Что, черт побери, произошло с головой Доминика Гольдони?

Микио Оками промолвил:

— Видишь ли, Линнер-сан, я приехал в Венецию много лет назад с весьма специфическими намерениями. Здесь я работал над тем, чтобы отмыть старые деньги якудза и запустить их в законный бизнес, который позволил бы нам спокойно переползти в двадцать первый век.

Как тебе должно быть известно, якудза была официально поставлена вне закона в апреле 1992 года. Исчезла уверенность, что статус-кво будет восстановлен. Поползли слухи, и даже очень близкие к якудза и влиятельные люди клюнули на эту липу.

Около года тому назад все у меня переменилось: друзья, враги, союзники, с которыми я имел дело не один год. Эти перемены особенно наглядно проявлялись в растущих разногласиях среди членов моего личного внутреннего совета и давлении на меня. Это привело к множеству плачевных результатов. Один из моих старейших партнеров был убит, и сейчас у меня есть очень могущественный противник. Он член организации, которая величает себя Годайсю.

— Пять континентов, — машинально бросил Николас, переводя с японского.

Оками кивнул.

— Философия Годайсю диаметрально противоположна моей. Оябуны приходят в ужас от моего плана поставить их в рамки закона. Эти люди и существуют только благодаря беззаконию, ибо оно их объединяет, дает им положение и влияние. Без всего этого, им кажется, они будут низведены до уровня пешек, и страх потерять свое положение и уже завоеванные привилегии поистине всеобъемлющ и не знает границ. Эти люди помешались на власти и силе, им претит сама мысль, что кто-то сможет лишить их денег, влияния и прелестей жизни. Мир должен лежать у их ног, и никак иначе. «Каков смысл жизни без лезвия бритвы?» — я неоднократно слышал эту фразу из уст этих типов.

Жизненно важно, совершенно необходимо усиливать влияние якудза — этого требуют интересы дела. И именно поэтому я не желаю повторения ошибок. Исторически мы многому научились у американской мафии. Но сейчас все солидные доны стары и больны, а пришедшее им на смену поколение — это новая кровь; эта молодежь даже отходит от законов omerta[13] и других категорий чести, а без этого у них не хватит пороху возродиться. Они стучат друг на друга при малейшем давлении ФБР.

Оками как-то по-колдовски и одновременно благословляюще поднял руку, и это движение где-то в подсознании напомнило Николасу литургию в храме Сан-Белизарио.

— А сейчас, я думаю, стоит поговорить о моральной стороне деятельности якудза. Плод, как говорится, созрел. Оставим мафию в покое.

— Именно. Я сейчас и говорю о законном бизнесе, который мы частично контролируем или хотели бы контролировать. Внедриться в такие конгломераты не так уж просто. У нас есть определенные связи с американскими службами, а также с немалым количеством банковских агентств. Нам приходится быть очень осмотрительными в наших торгово-закупочных делах, чтобы на нас не легла и тень подозрения. Нельзя привлекать внимание.

— Для чего вы все это мне говорите, Оками-сан? — удивился Николас. — Вам должно быть известно, что я не симпатизирую якудза. Мне кажется предосудительным то, как они наживаются на слабостях простых людей.

— Ты высказался откровенно, — сказал Оками. — Позволь и мне. Ты ничего не знаешь о том, что мы делаем, чем занимаемся, что намереваемся сделать. Ты обвиняешь нас безосновательно и в этом ушел недалеко от наших врагов.

— Совсем наоборот, — холодно улыбнулся Николас. — По крайней мере, я кое-что знаю о личной жизни оябунов.

— Но не о моей.

Видя, что Николас молчит, Оками сам был вынужден продолжить беседу:

— Ты вовсе не надеешься на успех нашего предприятия?

— Успех вашего, да.

— Твой отец совсем не так подходил к рассмотрению дел.

Николас отставил чашку.

— Мой отец жил в иное время. Он всегда чувствовал себя, как на войне, даже когда участвовал в работе по возрождению Японии, уже после капитуляции.

— В воспоминаниях нет необходимости, — мягко сказал Оками. — Ведь я был вместе с ним.

Мягкая улыбка Оками сменилась пристальным прямым взглядом:

— Твои резкие слова причиняют мне боль. Уж нам с тобой не следует воевать.

— Будем считать, что боевые действия явились результатом неведения. Я ведь до сих пор не знаю истоков и происхождения долга моего отца вам.

— Мы поклялись, что эта тайна останется между нами.

Николас промолчал; нависшая тишина стала настолько тягостной, что Оками понял — пора уже выходить из этого патового положения.