Владимир Ераносян - Бойня Страница 31

…Макс набрасывался на самцов и разрывал их в клочья. Паника улетучилась, тело собралось в кулак. Биокиллер предельно собран, его удар крепок. Ни один враг не ускользнет от цепкого взгляда, от острого когтя нет спасения! Каждое движение отточено, каждый бросок разит! Рядом сверкнуло лезвие топора. Блок, удар, оружие уже у него в руках, и он заносит его над напавшим слева. На брусчатку летит отсеченная рука. Месиво продолжается, и нет ему конца.

Враг бьет его прикладом. Он уворачивается и наносит ответный удар острием топора. Падает ниц очередная жертва. Прыжок в сторону. Еще прыжок. Маневр удался. Он нападает с тыла и рубит крупного самца, который секунду назад пытался его убить. И снова опасность. На него направлен ствол. Нырок вправо и свирепый укус! Пальцы врага разжались от боли и роняют пистолет. Но продырявленное клыками биокиллера запястье – не самое страшное, «Рэт» смыкает зубы на его горле и прокусывает кадык.

Еще один самец. «Рэт» бьет его ногой. Сбить его сразу не вышло. Матерый устоял, не упал, вцепившись в рукоять топора. «Рэт» видит, что на помощь к взрослому самцу спешит молодой. Молодой кричит:

– Дядя Иса!

И бьет «крысу» в зубы. Ломает клыки. Во рту кровь и горечь. Он роняет топор и теряет равновесие, пропуская еще один удар. На него вот-вот напрыгнут, утрамбуют в землю и раздавят. Если он не растворится в толпе, не отыщет путь спасения.

Макс, испытав жгучую боль, закрыл глаза лишь на мгновение. Инстинкт самосохранения привел его в чувство. Он выплюнул зубы, расставшись и с брекетами. И перекатился в сторону, подальше от этих двоих. Слабо справляясь с молнией противоречивых эмоций, он все же принял единственно верное решение. Силы не равны. И энергия иссякла. Надо бежать… Чтобы спастись.

Двуногие ли это или крысы. Он запутался не сейчас и давно ни в чем не разбирался. Макс вскочил на лапы и бросился наутек, между ног и трупов, царапая ладони о плитку и спотыкаясь о лужи крови. Он устремился к спасительному канализационному люку, интуитивно отыскав его возле храма. Отодвинув крышку, он юркнул вниз и задвинул железяку. Спрятаться, отсидеться, чтобы остаться в живых. Позади час бойни. Лекарство все еще действовало…

Дугин запустил «чертову машинку» в стену, и она разбилась. Толку в ней не было. Связь с «крысой» оборвалась! Он любовался ее действиями и побоищем на площади в бинокль ровно до тех пор, пока какой-то молодой кавказец не ударил «Рэта» по зубам. Вот оно, уязвимое место, ахиллесова пята биокиллера. Как же он не предусмотрел элементарного. Зубы – слабое место. Без брекетов нет сигнала! И бесполезна кнопка Функеля. Капсулы с его кислотой в тех самых брекетах, которые «Рэт» выплюнул вместе со своими зубами!

– Ты меня спас! – поблагодарил Иса племянника. – А сейчас давай домой!

– Я буду драться рядом с тобой! – возразил Мовлади и встал к родственнику спиной к спине, чтобы отразить новую атаку бритоголовых и им сочувствующих. Ругать юношу было не с руки, хвалить тоже. Защищать, когда сам в опасности, удастся едва ли, а вот обороняться вместе – сподручно. И остаться в живых, чтобы потом сказать парню самый желанный для него комплимент: «Ты стал мужчиной!»

Интермедия о трусости

Мовлади лег спать сразу после ухода соседа. Он долго ворочался, накрывшись подушкой, пытался отвлечь себя сперва монотонным счетом, потом вдумчивой молитвой. Ничего не выходило. Он неоднократно вставал попить и снова падал на койку. А затем вновь садился на край кровати и долго смотрел в окно, за которым гулял ветер – самый богатый в сравнении с другими стихиями, ведь на него пускают деньги, тратят время, и он уносит в ангары за семью замками все несбывшиеся надежды… Потом Мовлади нашел две сигареты, выкурил их, потушив бычки о дно пепельницы, и, наконец, забылся.

Сон был невероятно чуткий и предельно тревожный. В нем разворачивались нешуточные события. И Мовлади поступал в них не самым лучшим образом, местами проявляя настоящую трусость, недостойную горца из благородного тейпа.

…Их дом стоял на отшибе забытой деревни. В нем жила его семья и семья дяди. И это вовсе не выглядело странным. Все они – родные и близкие люди. Отец был жив, он спал в своей комнате. Безмятежно спали сестры, дядя и его русская супруга. Только Мовлади не спалось. Его терзали предчувствия, и он, не справившись с бессонницей, вышел на улицу.

Душно. Но за воротами гудит лихой ветер, предвещая неладное, и, кажется, воют голодные волки. Или сам ветер виртуозно имитирует звериный вой. Мовлади не по себе. Ему кажется, что готовится что-то необратимое и страшное. Но будить мужчин он не хочет, чтоб не приняли его тревогу за мнительность и паникерство.

За околицей и впрямь что-то готовится. И обрастает в сознании все новыми эпитетами. Что-то зловещее и непостижимое. И дух все больше захватывает от почти животного страха. И вот Мовлади бежит в сарай. Там он находит железную биту, каких не сыскать ни в деревенских русских избах, ни в мусульманских селах.

С битой он чувствует себя чуть увереннее. Он подходит к ограде и видит блуждающие тени. Слышит разговоры. Целая банда неонацистов пришла, чтобы убить его семью и семью дяди и его. Они приближаются. Они уже лезут через забор, и их очень много. С дюжину. И тогда он прячется за водяную бочку, чтоб затаиться в засаде и дождаться врага во всеоружии. Чтобы сразить его одним ударом.

Но что происходит? Ноги не слушаются. Он, словно трусливый заяц, пятится назад, когда видит целую свору хищно озирающихся здоровенных парней с ножами, топорами и битами. И вот он бежит что есть мочи. Через ограды соседних домов, по чужим огородам, давя помидоры, топча баклажаны и царапаясь о ветви яблонь. Он уже очень далеко, и его никто не преследует. Кому нужен трус? Он не опасен, потому что он – не мужчина…

Мовлади падает в траву и рыдает, как маленький мальчик, потому что понимает, что не предупредил родных об опасности, бросил близких, когда они более всего в нем нуждались. Он предал своего отца и свою мать, и нет ему прощения.

Возвращаться поздно, ведь уже все случилось и все мертвы. Он интуитивно это знает и хочет забыть свою низость. Вина точит его изнутри, не давая сосредоточиться и принять решение. Что делать? Вернуться, чтобы увидеть невыносимую картину? Или умереть от стыда и беспомощности в этом дерьме?

Вдруг он видит яблоко, единственное на дереве. Красивое и большое. Он срывает его, чтобы убедиться, что плод такого размера реален. Действительно чудо. Но уже сокрушенное, испорченное, гнилое. Мовлади совсем не удивляет, что столь божественную красоту был способен разрушить один-единственный упитанный червяк, сожравший всю мякоть и выпивший весь сок. Яблоко лопнуло, как только Мовлади на него надавил. Этот червяк ему знаком, он приполз в яблоко из его тела. А это яблоко есть его душа, точнее, его малодушие. Внутри пустота…

И его дом опустел. Он остался один, и он заслужил одиночество. Лучше б он погиб, защищая родных! Сгинул в неравной борьбе, но остался мужчиной или попытался бы быть человеком, ведь только человеку свойственно самопожертвование. Только человек может отважиться защитить справедливость ценой собственной жизни. Он упустил свой шанс жить достойно…

Пробуждение было резким. Мовлади задыхался от моральной боли и едва не захлебнулся в море слез. Он рыдал наяву и зашнуровывал ботинки. Затем пошарил в тумбочке и бросил в куртку кастет. Только б не опоздать! Там его братья дерутся, как настоящие мужчины!

Вот почему Мовлади оказался на Поклонке…

Сочилась кровь, ее запах никто не ощущал, а тот, кто мог ее чуять своим животным обонянием, уже сидел и дрожал не от страха, а от холода на прутьях железной лестницы под канализационным люком. Макс испытывал жгучую боль в районе челюсти, но почему-то совсем не жалел о потерянных зубах. Лишившись своего главного оружия, он оставил на поле брани и большую часть своей ненависти. Большую, но не всю. Было холодно и неуютно. Он отодвинул люк и вновь устремился наверх. Он побежал туда, где мог согреться и поесть. Домой!

Это где-то рядом. Он удалялся от места столкновения по Кутузовскому в сторону центра. Он бежал, словно знал куда. Все вокруг казалось до боли знакомым. Ничего не изменилось с тех пор. Дежавю или воспоминание – трудно было понять, что привело его сюда, но он стоял прямо перед подъездом и даже знал код. И впрямь чудеса. Сталинский дом с высоченными потолками. Здесь, на Драгомиловской, квартира отца… Сейчас он встретит его и обнимет…

Он позвонил в дверь.

Ее открыл юноша, которого Максим вспомнил не сразу, но который откуда-то знал его имя.

– Максим? Ты жив? – На его лице выразилось нескрываемое удивление, но он открыл дверь и впустил визитера в дом. Кислотная бомбардировка нейронов мозга давно миновала, но очаги крысиной реакции давали о себе знать. В жестах и мимике. В движениях и походке. Психологический феномен дежавю проигрывал происходящее снова и снова. Кем он был в этих стенах. Крысой или человеком?