Лорел Гамильтон - Смертельный танец Страница 38

Олив – одна из моих любимых улиц. Мне нравится эта смесь бензоколонок, пончиковых, ювелирных магазинов, мерседесовских дилерских контор, музыкальных и видеомагазинов «Блокбастер». Клив-Кер в отличие от других шикарных районов не ведет войны с бедняками. В этой части города объединяются и деньги, и торговля, где можно купить и дорогие антикварные вещи, и повозить детишек по «Мики-Д».

Дольф свернул на дорогу, зажатую между двумя бензоколонками. Она так резко уходила вниз, что мне захотелось нажать на тормоз. У Дольфа такого желания не возникло, и машина поскакала вниз по холму. Ладно, он полицейский, квитанцию за превышение скорости ему вряд ли выпишут. Мы пролетели мимо новых домов у дороги: настоящий дорогой пригород. Дома все еще были разнообразны, но участки несколько съежились, и понятно было, что ни в одном из них никогда не было флигеля для слуг. Дорога пошла чуть вверх, потом выровнялась. Сигнал поворота Дольф нажал, еще пока мы были во впадине. Со вкусом сделанная табличка сообщала: «Кантрисайд-Хиллз».

В узких улочках скопились полицейские машины, мигалки разрывали ночь. Полицейские в форме сдерживали кучку людей, одетых в накинутые на пижамы легкие пальто или просто в халаты. Выходя из машины, я заметила дрогнувшую на той стороне улицы занавеску в окне. Действительно, зачем вылезать наружу, когда можно с удобством смотреть из дома?

Дольф провел меня мимо полицейского кордона, мимо трепещущей желтой ленты, огораживающей место происшествия. Находившийся в центре внимания дом был одноэтажный и огорожен кирпичной стеной той же высоты, образующей закрытый двор. Даже железные кованые ворота при въезде – средиземноморский стиль. Если не считать двора, то дом был похож на типичное пригородное домовладение. Каменная дорожка, квадратные клумбы с каменной оградой, розы. Сад был залит светом, и каждый лист, каждый лепесток давал свою тень. Кто-то очень перебрал с наземными светильниками.

Здесь даже фонарь не нужен, – сказала я.

Дольф покосился на меня:

Ты здесь никогда не бывала?

Я встретила его взгляд, но не смогла понять.

Нет, не бывала. А должна была?

Дольф, не отвечая, открыл дверь в дом. Он пошел впереди, я – за ним. Он гордится тем, что не давит на своих сотрудников, давая им возможность посмотреть, непредвзято оценить обстановку и прийти к собственным выводам. Но даже для него такое поведение было таинственно, и мне это не нравилось.

Гостиная была узкой, но длинной, и в торце стоял телевизор с видеомагнитофоном. Копов было столько, что некуда было ногу поставить. Место убийства всегда привлекает внимания больше, чем нужно. Честно говоря, я боюсь, что из-за этой толкотни теряется больше улик и следов, чем все эти люди могут найти. Убийство может сделать копу карьеру, может из носящего форму сделать его детективом в штатском. Найди главную улику, главный след, блесни в критический момент – и тебя заметят. И дело даже не только в этом. Убийство – последнее оскорбление, последнее, что ты можешь сделать другому человеку. И копы это чувствуют лучше всех прочих.

Полицейские раздались перед Дольфом, все глаза покосились на меня. Большинство глаз было мужских, и после первого взгляда меня изучали с головы до ног. Вы знаете, как это бывает. Когда заметишь симпатичное лицо и верхнюю часть, тут же становится интересно, так ли хороши ноги, как все остальное. И в обратную сторону – тоже. Но любой мужчина, который начинает осматривать меня с ног и заканчивает лицом, тут же теряет в моих глазах все ранее набранные очки.

Два коротких коридора отходили от гостиной под прямым углом. За открытой дверью были видны устланные ковром ступени, ведущие в подвал. Копы сновали вверх-вниз, как муравьи, волоча кусочки следов и улик в пластиковых пакетах.

Дольф повел меня в коридор, и мы оказались во второй гостиной с камином. Она была поменьше и попроще, но дальняя стена была полностью кирпичная, что придавало комнате уютный, теплый вид. Слева в открытую дверь была видна кухня. Верхняя половина стены открывалась, как окно, и можно было работать в кухне и разговаривать с людьми в гостиной. Такая штука была в доме моего отца.

Следующая комната была явно новой. У стен был свежепокрашенный вид, как у недавно построенных. Левая стена состояла из стеклянной скользящей двери. Почти весь пол занимала ванна, на ее скользкой поверхности еще держались бусинки воды. Ванну построили раньше, чем покрасили стены, – приоритет есть приоритет.

Коридор еще был не совсем закончен, даже на полу лежал пластик, по которому ходили устанавливавшие ванну рабочие. Была еще одна большая ванная, тоже не совсем законченная, и закрытая дверь в конце коридора. Дверь была резная – новое дерево, светлый дуб. Первая закрытая дверь, которую я в этом доме увидела. Что-то зловещее было в этом.

Если не считать копов, ничего неуместного я не заметила. Симпатичный дом для людей верхушки среднего класса. Семейного типа. Если бы я вошла прямо туда, где бойня, все было бы в порядке, но от этой долгой подготовки в груди сжался ком. Что случилось в этом приятном доме с новой ванной и кирпичным камином? Мне не хотелось знать. Хотелось уйти, пока я еще не видела этого ужаса. За этот год я уже видала столько тел, что на всю жизнь хватит.

Дольф взялся за ручку двери. Я положила руку на его локоть:

Это не дети?

Он поглядел на меня через плечо. Как правило, он бы не ответил, сказал бы что-нибудь вроде: «Сейчас сама увидишь». Сегодня он сказал:

Нет, не дети.

Я глубоко и медленно вздохнула.

Это хорошо.

Пахло сырой штукатуркой, свежим цементом, а под этим чуялся запах крови. Запах только что пролитой крови, еле заметный, оттуда, из-за двери. Как пахнет кровь? Металлический такой запах, почти искусственный. Он сам по себе даже не очень силен. От него не стошнит – стошнит от того, что его сопровождает. Где-то в древней глубине души мы все знаем, что кровь – это все. Без нее мы умираем. Если забрать у врага достаточно крови, мы заберем у него жизнь. Вот почему кровь играет колоссальную роль почти в любой религии на нашей планете. Это первичная материя, и как бы мы ни цивилизовали наш мир, древняя часть нашей души всегда распознает кровь.

Дольф остановился, держась за ручку двери. Когда он заговорил, он не смотрел на меня.

Расскажешь, что ты думаешь об этом деле, а потом я тебя отвезу, чтобы ты дала показания. Ты же понимаешь.

Понимаю, – ответила я.

Если ты мне наврала, Анита, в чем бы то ни было, скажи об этом сегодня. Два тела за два дня – это много придется объяснять.

Я тебе не врала, Дольф.

«По крайней мере, не сильно», – добавила я про себя.

Он кивнул, не оборачиваясь, и открыл дверь. Вошел он первым и повернулся так, чтобы видеть мое лицо.

Дольф, в чем дело?

Смотри сама, – ответил он.

Поначалу я видела только светло-серый ковер на полу и бюро с большим зеркалом у правой стены. Остальную обстановку в комнате мне загораживала группа копов. По кивку Дольфа они расступились, а Дольф не отрывал глаз от меня, от моего лица. Никогда я раньше не видела, чтобы он так пристально следил за моей реакцией. Это нервировало.

На полу лежало тело. Мужчина, распятый, приколотый ножами в запястьях и лодыжках. Ножи с черными рукоятками. Он лежал в центре большого красного круга. Круг должен был быть большой, чтобы кровь из тела до него не дотекла и не размыла. Кровь всосалась в ковер огромным пятном. Лицо мужчины было отвернуто в сторону от меня, и я видела только светлые короткие волосы. Грудь была обнажена и так густо покрыта кровью, что казалось, будто он в красной рубахе. Ножи только удерживали его на месте, убили его не они. Смертельной была зияющая дыра внизу груди, сразу под ребрами. Как огромная пещера, куда могли войти сразу две руки.

У него вынули сердце, – сказала я.

Дольф глядел на меня.

Ты это увидела от дверей?

Разве я не права?

Если хочешь вынуть сердце, зачем подбираться снизу?

Если тебе надо, чтобы он выжил, тогда приходится ломать ребра и идти трудным путем. Но его хотели убить, а если нужно только сердце, проще его достать из-под ребер.

Я направилась к телу, Дольф шел впереди, наблюдая за моим лицом.

Дольф, в чем дело?

Он покачал головой:

Ты мне только расскажи об этом теле, Анита.

Я посмотрела на него пристально:

Что ты темнишь, Дольф?

Я не темню.

Это была ложь. Что-то тут было нечисто, но я не стала давить – без толку. Если Дольф не хочет давать информацию, он ее не даст. Точка.

В комнате стояла двуспальная кровать с сиреневыми атласными простынями и количеством подушек большим, чем можно использовать. Она была сильно смята, будто на ней не только спали. И на простынях были темные, почти черные пятна.

Это кровь?

Мы так думаем, – ответил Дольф.

От убийства?

Когда ты закончишь осмотр, мы запакуем простыни и отправим в лабораторию.

Тонкий намек, что пора делать дело. Я подошла к телу, стараясь не замечать Дольфа. Это было легче, чем может показаться, – тело было в этом спектакле солистом. Чем ближе я подходила, тем больше видела подробностей и тем меньше мне хотелось видеть. Под кровью была симпатичная грудь, мускулистая, но не гипертрофированная. Волосы очень коротко подстрижены, курчавые и светлые. Что-то было мучительно знакомое в этой голове. Черные кинжалы были обернуты серебряной проволокой. Они были загнаны в тело по рукоятку, ломая кости на своем пути. Красный круг – это определенно была кровь. Внутри него вились нарисованные кровью каббалистические символы. Некоторые я узнала – достаточно, чтобы понять, что имею дело с каким-то видом некромантии. Я знала символы смерти и символы того, что ей противостоит.