Луис Фернандо Вериссимо - Клуб ангелов Страница 4

— Все это в одном иероглифе?

— Такие уж эти азиаты.

— В скольких… э-э… экспериментах ты участвовал?

— В семнадцати. — Лусидио наклонился, будто хотел сообщить что-то конфиденциальное:

— И каждый раз желание все сильнее.

Мы выпили две бутылки «Орм де Пэ» и несколько рюмок коньяку, но Лусидио не расслабился. Даже не снял галстук. Когда я сказал, что проголодался, он предложил сделать омлет и приготовил такую вкуснотищу… Лусидио научился этому в Париже, где жил одно время.

Мы проболтали больше часа об омлетах и тонкостях приготовления этого божественного блюда. Я спросил, какая у него специализация, кроме омлетов, и Лусидио признался, что предпочитает классическую французскую кухню и, кстати, великолепно готовит баранью ногу. Не помню, сказал ли я, что по совпадению это мое любимое блюдо. Теперь-то ясно — никакого совпадения не было. Я сообщил, что волнуюсь из-за первого в этом сезоне ужина «Клуба поджарки». Он должен состояться в следующем месяце, и я ответственный.

Это было очень важно для меня — клуб или воскреснет после нашей депрессии пост-Рамос, или исчезнет навсегда. Со дня катастрофического рождественского ужина у Чиаго сложно созвать всех десятерых, да еще с женами. За двадцать один год десять членов нашей компании имели ровно двадцать жен, считая моих трех, а также Жизелу, девочку-подростка, которой Абель обзавелся после развода с Нориньей, и двух жен Педро после Мары (одна из них разразилась рыданиями при виде Самуэла, с которым, судя по всему, уже была знакома раньше). Насколько я знал, на тот момент шестеро были женаты. Ливия отказывалась присутствовать на ужинах и много раз просила меня оставить клуб и воспользоваться этим разрывом, как поводом для серьезной диеты и попытки изменить свою жизнь. Даже если я захочу опять взяться за работу или печатать мои странные рассказы.

Лусидио вызвался помочь в подготовке столь важного ужина. Я согласился в основном потому, что хотел представить его остальным. Он возразил, что предпочитает даже не появляться за столом. В конце концов, он не член клуба. Мол, будет только на кухне. Я предложил приготовить баранью ногу, но Лусидио произнес фразу, которая в ту минуту заинтриговала меня:

— Нет, это останется на финал.

И пошел на кухню составлять опись моих кастрюль.

Через пять минут после ухода Лусидио (он отказался вызвать такси, утверждая, что живет близко, и пожал мне руку, официально расшаркиваясь) позвонила Ливия. Это стало вечерним ритуалом — узнавать, что я ел и не подвергся ли нападению волков.

— Кто у тебя был, Зи?

— Я потом расскажу.

— Женщина?

— Нет. Потом, Ливия.

Уже стоя у двери и записывая номер моего телефона, Лусидио попросил разрешения дать мне совет. Насчет нашего ужина.

— Конечно. Говори.

— Не приглашай женщин.

Глава 3. ПЕРВЫЙ УЖИН

Лусидио позвонил на следующий день. Он представился, мол, я тот, что вчера делал омлет, и я его прервал:

— Да, да, как дела?

Он сказал, что уже занялся подготовкой продуктов для ужина, хотя времени в запасе две недели. Он уже знал, что приготовит. Мясо по-бургундски.

— Абель будет доволен. Это его любимое блюдо.

— Я знаю.

Он сказал: «Я знаю»? Не уверен. Он спросил, есть ли у меня на кухне какой-то инструмент, ему необходимый, и я ответил, что да. Потом Лусидио спросил, будет ли у него помощник обслуживать нас за ужином. Я ответил, что мачеха пришлет свою прислугу. Тогда он заявил, что предпочитает работать один.

— Условимся — я готовлю, ты подаешь.

— Ладно. Но я хочу заплатить за продукты, которые ты купил.

— Договоримся позже. Ты сообщил остальным?

— Еще нет.

— Начни с Абеля.

Только этого мне не хватало. Еще одной Ливии, чтобы командовать сорганизовывать мою жизнь. Но должен признать, его вмешательство мне нравилось. Он был интересным типом, несмотря на официальность и чертову будто приклеенную улыбку. Я не мог дождаться минуты, когда смогу представить его друзьям и понаблюдать их реакцию на историю с фугу и секретным обществом. Что еще он может рассказать?

Я обожаю странные истории. Чем они неправдоподобнее, тем больше я в них верю. И мне очень повезло, что не пришлось организовывать ужин в одиночку, я гордился, что сюрприз в лице Лусидио — как раз то, чего нам не хватало. Возможно, с его появлением в нашей жизни унылые будни канут в Лету. Человек, который рисковал жизнью за удовольствие полакомиться рыбой, несущей смерть, поможет нам выбраться из омута горечи и взаимных обвинений, куда нас повергла смерть Рамоса. В конце концов, мы ведь всего лишь гурманы, а не погрязшие в сомнениях члены религиозного ордена и не проклятое поколение. Даже если история с фугу выдумана, она вдохновляла. И еще больше меня вдохновляла надежда, что ужин будет восхитительным, если судить по приготовленному Лусидио омлету.

Я начал с Абеля. Он, как и ожидалось, не проявил энтузиазма в деле возрождения нашего клуба.

— Не знаю, Даниэл. Может, возьмем передышку на этот год?

— Абель…

— Наша последняя встреча была очень болезненной.

— Главное блюдо будет мясо по-бургундски, Абель.

— Да?

Не много же надо, чтобы его уговорить.

— Ты приготовишь твой фирменный десерт? Банановый…

— Приготовлю, Абель.

— В девять?

— Как всегда.

Потом я позвонил Жуану, который тоже засопротивлялся:

— Не знаю, не знаю… Я подумываю оставить клуб. Рождественский ужин показал, что пришло время остановиться. А то кончится тем, что я двину Пауло.

За двадцать один год нашей дружбы Жуан пропускал собрания клуба, только когда скрывался от людей, чьи деньги проиграл. Они, видите ли, горели желанием убить его, чем демонстрировали, по мнению Самуэла, шокирующее непонимание духа капитализма.

Самуэл предлагал кредиторам вместо того, чтобы убивать, сломать Жуану несколько костей, что позволило бы им получить свои деньги назад. И даже предлагал список костей, которые не понадобятся Жуану для зарабатывания денег. Но именно он больше всех помог Жуану, спрятав его от взбешенных кредиторов у себя дома. И периодически приносил нам новости о беженце: «Он в отличном настроении. Не могу уговорить его покончить с собой». И добавлял одну из своих мрачных цитат: «Одно из самых больших заблуждений человечества по отношению к самому себе — это существование угрызений совести».

— Нужно сделать еще одну попытку, Жуан, — настаивал я. — В конце концов, двадцать один год…

— Не знаю…

Отсидевшись у Самуэла, Жуан наконец пришел к соглашению с желающими вернуть свои капиталы. Но не перевоспитался. Он с детства был вруном и использовал свой прирожденный талант, чтобы выуживать у людей деньги, а потом объяснять им, почему деньги исчезли. Неудачный период побегов от неприятностей, о чем я только что рассказал, дискредитировал его доброе имя, но не испортил настроения и не лишил способности сыпать анекдотами. На рождественском собрании, когда Жуан начал рассказывать очередной анекдот, Пауло крикнул: «Нет!» — и обозвал Жуана типичным представителем бразильской элиты, которая проходит через всеобщее разорение, в том числе собственное, поднимая свою непоследовательность как знамя, как охранную грамоту, как предварительное отпущение грехов, и сказал, что еще один анекдот от Жуана был бы дикостью. Раз Жуан не стремится к раскаянию, то пусть хотя бы не рассказывает анекдотов. На что Жуан ответил, что он по крайней мере не был коммунистом, который, поправ независимые идеи, в результате лижет башмаки нашему великому магнату Педро и защищает его предприятие от забастовщиков с тем же жаром, с каким нападал на капитал, когда был депутатом.

Абель пытался успокоить их и тут же услышал излияния Пауло о том, что он больше не выносит тона святоши от самого хитрого и подлого адвоката в штате, да к тому же еще и педофила.

Спор закончился тем, что Жизела стала бегать за Пауло, чтобы сунуть ему в рожу паспорт, доказывающий, что ей уже исполнилось восемнадцать лет.

В конце Самуэл процитировал по-латыни:

— «Si recte calculum ponas, ubiwue nafraugium est». — И, напоровшись на агрессивное ожидание остальных, озверевших от его проклятой эрудиции, перевел: — «Если правильно подвести счета, все потерпело кораблекрушение». Петрониус. «Сатирикон».

После долгого молчания Пауло рыкнул:

— Иди ты тоже к такой-то матери, Самуэл.

На что Самуэл поднял бокал и улыбнулся:

— И тебя с Рождеством, Пауло.

Собрание закончилось потасовкой новой жены Пауло с молодой Жизелой.

— В девять, Жуан.

— Посмотрим.

После проклятого рождественского ужина подводить итоги вечера остались совершенно пьяные Пауло, его жена, я и Чиаго, хозяин дома. Пауло прижимал свои ладони к моим щекам и восклицал:

— Что я сделал с моей жизнью, Грязюка? Что я сделал с моей жизнью?!

Я мучительно боролся со сном. Жена Пауло спала на диване. Чиаго танцевал с прижатой к груди бутылкой коньяка. Чиаго, Шоколадный Кид, — единственный из нас, кто был почти таким же толстым, как я.