Эрик Ластбадер - Цзян Страница 40

Сначала Май подумала, что он говорит серьезно, и суровая отповедь уже была готова сорваться с ее уст. Но, заметив веселые искорки в его глазах, рассмеялась.

— Пожалуй, ты прав, Чжилинь, — согласилась, она. — Всему свое время: время есть и время поститься. Но чувство юмора как-то притупляется на чужбине, как оно, очевидно, притупилось у меня за время вынужденной эмиграции.

— А я думал, что суровые времена, наоборот, способствуют развитию чувства юмора. А где ты была?

— В Японии, — ответила она, кивком головы подтвердив, что оценила его мысль. — Мы бежали туда вместе с Сунь Ятсеном после того, как наш обожаемый генерал Юань объявил партию Гоминьдан вне закона. Нам тогда было не до юмора, тем более в Японии, среди этих чужих и ужасно холодных людей.

— Но они дали вам убежище, когда даже ваши близкие люди боялись приютить вас. Может, у них с юмором и туговато, но в мужестве им не откажешь.

— Как это так, — с иронией заметила Май, — что у тебя на все есть ответ?

Чжилинь засмеялся.

— Не на все. Иначе я был бы неимоверно богатым и могущественным тай-пэнемвместо того, чтобы быть тем, кем я являюсь.

— И кто же ты?

Он перевел взгляд с ее красивого лица на огни, сверкающие вдоль запруженной народом набережной.

— Просто человек, которого распирает от всяческих странных идей.

Они плавали в небе, ощущая с необычайной остротой, как тучи и дождь обволакивают их. Хотя Чжилинь никогда прежде ни с кем не занимался любовью, ему не было страшно. Он всегда себя чувствовал уверенным рядом с Май, как будто силы, бьющей в ней ключом, было достаточно для них обоих.

Она была необузданна, как ураган, а он был нежен, как облако, и эта гремучая смесь, это истинное единение двух начал йиньи янь, наполняло его душу восторгом. До этого ее темперамент в постели заставлял ее партнеров-мужчин, непривычных к такой агрессивности в женщине, либо тушеваться, либо пыжиться, пытаясь сравниться с ней, что было не менее отвратительно.

Поэтому, хотя Май и имела некоторый опыт в любовных делах, никогда прежде волна страсти не подымала ее до уровня дождевых туч. Ее восторг по поводу такого полета передался и Чжилиню, заставив его полностью потерять всякий контроль над собой, наполнив его тело ощущением просто божественного наслаждения.

Потом, лежа в объятиях друг друга, они говорили и не могли наговориться, полностью освободившись от налета искусственности, который, надо признать, во многом определял уровень их общения даже с самыми близкими людьми. У тех, кто живет ради идеи, часто так бывает: любовь они отдают идее, а с людьми общаются посредством изобретенных ими самими формул. Май была влюблена в революционную теорию Сунь Ятсена: принципы национальной независимости, народовластия и народного благоденствия. Чжилинь был влюблен в свою собственную «искусственническую» философию, постепенно сплетаемую из побегов, выросших из семян, посеянных Цзяном.

И вот теперь, в эту душную летнюю ночь, они оба почувствовали, что их прежние концепции мира и жизни, хотя и верные, но отдают провинциализмом и узкостью, что существует не одна всепоглощающая страсть — любовь к идее, — а их много, этих страстей, и между ними существует определенная иерархия, приводящая их в определенную систему. Для двух таких идеалистов, как они, это было настоящим откровением.

Через три месяца Чжилинь был введен в мир Сунь Ятсена. Через шесть месяцев они с Май поженились.

Для Чжилиня Сунь Ятсен явился тоже своего рода откровением. Врач по профессии, он получил образование в школе при английской миссии в Гонолулу и в медицинском колледже в Гонконге, испытав влияние как западной философской мысли, так и христианства.

В оживленных дискуссиях, которые часто возникали между ними — иногда в них участвовали и двое других партийных лидеров: Ху Ханмин и Ан Цинвэй — Сунь Ятсен часто принимал западническую точку зрения. В такие моменты Чжилинь, который еще не настолько знал его, чтобы высказывать свои собственные мысли насчет «чужеземных чертей», впитывал его слова, как губка. Это было истинное наслаждение воспринимать философские, экономические и политические теории Запада, преломленные интеллектом восточного человека, особенно таким могучим интеллектом, которым обладал Ятсен.

Нет ничего удивительного, что Чжилинь слушал его как зачарованный.

Эти дискуссии не обходились без определенных трений. Как только поднимался вопрос о революции в России, Сунь Ятсен и Май обычно расходились во взглядах. Май при этом часто говорила, что англиканские проповедники «развратили» китайского революционера. И в этом была доля истины: он видел русских коммунистов — да и коммунизм вообще — сквозь призму христианства. Май, с другой стороны, предпочитала историческую перспективу. Она не уставала повторять, что русские коммунисты являются носителями истинно революционного духа нашего времени. Благодаря своей превосходной организованности и железной дисциплине, они сконцентрировали в своих руках достаточно могущества, чтобы перевернуть такую громадную страну, как Россия. Май надеялась, что они через посредство недавно созданной Коммунистической партии Китая так же смогут оказать благотворное влияние на Гоминьдан.

Хотя, споря до хрипоты, они никогда не обижались друг на друга, но Чжилинь, наблюдая за их спорами со стороны, не мог не отметить про себя, что Доктор порой был раздражающе упрям и оперировал не столько логикой, сколько ссылками на своего военного советника Чан Кайши, который был категорическим противником того, что он называл коммунистической интервенцией во внутренние дела Китая.

Однажды — была уже поздняя осень, и дождь стучал в окно — Май не выдержала и, воздев руки к небесам, воскликнула:

— С тобой просто невозможно спорить! Ты совсем не слушаешь аргументов! Даже Чжилинь, и тот начинает понимать, зачем нам коммунизм!

Доктор повернул голову и посмотрел на Чжилиня обезоруживающе ясным взглядом.

— Вот как? Ну тогда скажите мне, молодой человек, что вы увидели положительного в этих безбожниках?

Чжилинь, вспомнив свою излюбленную «искусственническую» теорию, начал:

— Видите ли, уважаемый господин, мне кажется, что русские коммунисты обладают двумя качествами, которые, по моему мнению, Гоминьдан не может позаимствовать ни у кого другого.

— И что же это за качества? — холодно осведомился Ятсен.

— Во-первых, они могут помочь организовать нашу партию так, как никто из китайцев не может. Ваша организация будет одновременно и более упорядоченная, и более эффективная. Я, конечно, знаю, что деньги продолжают поступать к вам из-за рубежа, но любые меры, направленные на экономию средств, можно только приветствовать.

Он сделал короткую паузу, вежливо откашлялся.

— Во-вторых, — и я думаю, это еще более важно — коммунистические идеи обладают более могучей притягательной силой для бедняков. Вы сами, уважаемый господин, родились в Кантоне, и мне не надо расписывать вам, как ужасны экономические условия в южных провинциях. Гонконг, Аннам, Бирма и Индия буквально кишат иммигрантами из Китая, прибывающими туда в поисках лучшей жизни. И это продолжается десятилетиями... Если же Гоминьдан сольется с Китайской коммунистической партией, это значительно увеличит ваши шансы перетянуть большинство населения страны на свою сторону. А без этого, честно говоря, я не думаю, что можно навести хотя бы минимальный порядок в Китае.

— Сегодня я горжусь тобой.

— Гордишься? — удивился Чжилинь.

Он не понял, что именно Май имела в виду, с трудом переключаясь после неистовых объятий на разговор. Как только они вернулись от Сунь Ятсена, Май сразу же увлекла его в кровать. Тучи и дождь всегда ее стимулировали эротически. В эту ночь они были особенно пронзительными.

— Да, дорогой. — Она погладила его по щеке. — Я любовалась тобой, когда ты произносил ту речь, хотя для меня она была такой же неожиданностью, как и для него. Мне кажется, тебе удалось пробить его броню. Теперь дверь для переговоров открыта.

— Это хорошо, — ответил Чжилинь. — Он мне нравится. По-видимому, то, что он хочет сделать для страны, послужит ее благу. Я бы хотел, чтобы ему удалось совершить то, что он задумал.

Май засмеялась, порывисто обняв его.

— Я знала, что перетащу тебя на нашу сторону. За либеральным фасадом в тебе скрывается самый настоящий коммунист.

Чжилинь сразу протрезвел.

— Я не хочу, чтобы ты заблуждалась на мой счет, Май. Я коммунизму на верность не присягал. Как идея он меня не волнует. Но как средство в достижении целей Сунь Ятсена коммунизм может оказаться полезен. Я полагаю, что у русских нам есть чему поучиться.

— Значит, я обманулась, — горестно протянула Май. На глазах у нее навернулись слезы. — Даже то воодушевление, которое чувствовалось в тебе, когда ты говорил, всего лишь часть твоей «искусственнической» теории.