Роберт Уилсон - Тайные убийцы Страница 43

— Вы немного опоздали, — заметила Алисия, кладя пальцы ей на пульс. — Вы сразу приехали сюда?

— Задержалась на работе. Приехала, как только смогла вырваться.

— Ни на что не отвлекались?

— Нет.

— Попробуйте ответить на этот вопрос еще раз, Консуэло.

Она посмотрела на свое запястье. Неужели ее так выдает биение сердца? Она с трудом сглотнула. Ну почему это обязательно должно быть так трудно? У нее весь день не было никаких проблем. Глаза у нее увлажнились. Слеза скатилась к уголку рта.

— Почему вы плачете, Консуэло?

— Разве это не вы должны мне сказать?

— Нет, — ответила Агуадо, — наоборот. Я — всего лишь проводник.

— Я поборола внезапное желание отвлечься, — призналась Консуэло.

— Вы не хотели о нем рассказывать из-за его сексуального характера?

— Да. Я стыжусь этого.

— Чего именно стыдитесь? Нет ответа.

— Подумайте об этом перед нашей следующей встречей и решите, правда это или нет, — сказала Агуадо. — Расскажите мне об этом отвлечении.

Консуэло сообщила о том, что произошло ночью: это событие усилило ее потребность обратиться за помощью.

— Вы не знаете этого человека?

— Нет.

— Вы видели его раньше? Каким-то образом случайно сталкивались с ним?

— Он — из тех типов, которые проходят мимо женщин и шепчут им непристойности, — ответила она. — Я не выношу такого поведения и устраиваю скандал всякий раз, как это случается. Я хочу отучить их проделывать это с другими женщинами.

— Вы считаете это своим моральным долгом?

— Считаю. Женщины не должны подвергаться подобным случайным домогательствам. А этих мужчин нельзя поощрять, когда они предаются своим мерзким фантазиям. Это не имеет никакого отношения к сексу, речь тут идет о власти над другими, о злоупотреблении этой властью. Эти мужчины ненавидят женщин. Они хотят выразить эту ненависть на словесном уровне. Они шокируют и вызывают отвращение, и это доставляет им удовольствие. Если бы нашлись женщины, достаточно глупые для того, чтобы вступить с ними в связь, эти мужчины над ними бы физически издевались. Если такой человек становится чьим-то мужем, он избивает жену.

— Так почему же вас так очаровал этот мужчина? — поинтересовалась Агуадо.

Снова слезы, в сочетании со странным чувством схлопывания, словно все предметы проваливаются друг в друга, и вдруг, точно эти губительные гравитационные силы внутри нее придали вещам некую предельную скорость, она ощутила, как отдаляется, отплывает от той личности, которой, как ей казалось, она была. Это было похоже на крайнее проявление феномена, который она называла экзистенциальным маятником: внезапный взгляд на себя со стороны, когда вопрос о том, что мы делаем на этой планете, вращающейся в безбрежной пустоте, кажется невероятно важным и при этом не имеющим ответа. Обычно такое состояние проходило через мгновение и она вновь возвращалась в привычный мир, но на этот раз оно все длилось и длилось, и она не знала, сумеет ли вернуться назад. Она вскочила на ноги и обхватила себя руками, словно вот-вот могла разлететься на части.

— Все в порядке, — сказала Алисия, касаясь ее рукой. — Все в порядке, Консуэло. Вы по-прежнему здесь. Сядьте ко мне.

Кресло, так называемое «кресло для влюбленных», теперь больше напоминало пыточное сиденье. Место, где специальные инструменты всаживают в нервные узлы, вызывая невыносимую боль и терзающими движениями доводя человека до невиданных степеней агонии.

— Я не могу этого сделать, — услышала она собственный голос. — Не могу это сделать.

Она упала прямо в руки Алисии Агуадо. Ей нужно было человеческое прикосновение, чтобы вернуться. Она плакала, и хуже всего было то, что она понятия не имела, из-за чего страдает. Алисия усадила ее обратно в кресло. Они сидели, переплетя пальцы, словно теперь они действительно стали влюбленными.

— Я словно распадалась на части, — сказала Консуэло. — Я потеряла зрение… потеряла чувство того, кто я такая. Как космонавт, которого относит от корабля. Я была на грани помешательства.

— Что стало поводом для того, чтобы возникло это ощущение?

— Ваш вопрос. Я его не помню. Вы спрашивали о ком-то из моих друзей или, может быть, о моем отце?

— Наверное, мы уже достаточно поговорили о том, что вас беспокоит, — заметила Агуадо. — Давайте попробуем закончить на позитивной ноте. Расскажите мне о чем-нибудь, что вас радует.

— Меня радуют дети.

— Если вы помните, последняя наша консультация прервалась на споре о том, какие чувства возникают у вас в связи с детьми. Вы сказали…

— …что я их люблю так сильно, что мне больно, — закончила Консуэло.

— Давайте подумаем о состоянии радости, свободном от боли.

— Мне больно не все время. Только когда я вижу их спящими.

— Часто ли вы смотрите на них, когда они спят?

Консуэло осознала, что это стало для нее своего рода вечерним ритуалом: кульминация каждого дня — смотреть, как беспечно спят ее мальчики. И она поняла, что от боли в самой сердцевине своего существа она даже получает удовольствие.

— Хорошо, — произнесла Консуэло осторожно, — давайте вспомним момент счастья, свободного от боли. Это ведь не так трудно, правда, Алисия? Мы же с вами — в самом прекрасном городе Испании. Кто-то ведь сказал: «Кого Господь любит, тому Он дарует дом в Севилье»? Любовь Господня обходится в наше время в полмиллиона евро. Дайте мне подумать… Вы всем пациентам задаете этот вопрос?

— Не всем.

— А многие ли смогли вам ответить? — поинтересовалась Консуэло. — По-моему, психологам приходится иметь дело с множеством несчастливых людей.

— Всегда что-то есть. Люди, которые любят деревню, могут вспомнить, как лучи солнца играют на воде или как ветер колышет траву. Городские жители могут подумать о какой-то картине, которую они видели, или о балете, или просто о том, как они сидели в своем любимом сквере.

— Я не езжу за город. Когда-то я любила живопись, но утратила…

— Другие вспоминают дружбу с кем-то. Или былое увлечение.

Они расцепили руки, пальцы Агуадо снова оказались на запястье у Консуэло.

— Вот, например, о чем вы сейчас думаете? — спросила она.

— Ни о чем, — ответила Консуэло.

— Нет, не ни о чем, — возразила Агуадо. — Что бы это ни было… держитесь за это.

Инес просидела в квартире больше часа. Было чуть больше половины десятого вечера. Она пыталась позвонить Эстебану, но, как обычно, его мобильный был отключен. Она была довольно спокойна, хотя где-то у нее в голове словно бы натянулся тугой вибрирующий провод. Она ходила к своему врачу, но ушла до того, как ее должны были вызвать. Врач захотел бы осмотреть ее, а она не хотела, чтобы на нее глядели, чтобы в ее тело проникали.

Происшествие в парке с этой паршивой шлюхой-мулаткой продолжало вторгаться в ее внутреннее кино, выбивая фильм из проектора и заполняя ее голову другими образами: побагровевшее от злобы лицо Эстебана, заглядывающее под кровать, и подрагивание его босых ног на холодном кухонном полу.

Эта кухня была неподходящим для нее местом. Твердые края гранитных разделочных столов, зябкий мраморный пол, кривые зеркала хромированных поверхностей напоминали ей о жестокостях этого утра. Она ненавидела эту фашистскую кухню, невольно думая о Гражданской гвардии, об их сапогах и твердых, черных, блестящих фуражках. Она не могла представить в этой кухне ребенка.

Она сидела в спальне, чувствуя себя крошечной на огромной пустой супружеской кровати. Телевизор был выключен. Там слишком много говорили о бомбе, показывали слишком много кадров с места событий, слишком много свежей и запекшейся крови, разбитого стекла и разбитых жизней. Она посмотрела на себя в зеркало поверх стоящих в идеальном порядке щеток и наборов запонок. У нее внутри бился вопрос: «Какого хрена, что со мной случилось?»

К девяти сорока пяти вечера она уже не могла больше этого выносить и вышла на улицу. Она думала, что просто бесцельно бродит, однако обнаружила, что незаметно приблизилась к молодым людям, которые уже начали собираться в этот теплый вечер под массивными деревьями на площади Музео. Потом она оказалась на улице Байлен, перед домом своего бывшего мужа. Вид этого строения пробудил в ней укол ревности. Ей мог бы принадлежать этот дом или хотя бы его половина, если бы не эта сучка адвокат, которую нанял Хавьер. Это она разнюхала, что Инес уже несколько месяцев трахается с Эстебаном Кальдероном, и спросила (в лицо!), желает ли она, чтобы эту скандальную историю полоскали в суде. А поглядите на нее теперь. Как далеко она продвинулась. Замужем за человеком, физически унижающим женщин, человеком, который, когда не имеет свою жену в задницу «из противозачаточных соображений», готов вставить всякой бесплатной потаскухе, которая потрясет перёд ним своими сиськами… Откуда взялся этот Жуткий язык? Инес Конде де Техада не пользовалась подобным языком. Почему ее сознание вдруг оказалось полным грязи?