Игорь Резун - Свидание на Аламуте Страница 43

— О, Боже! Это стекла, Сэмми! — воскликнула Мэри.

Моряк прищурился.

— Да уж, пяткам этой особы не поздоровится, — заметил Хаксли. — Но интересно, что бы она сказала, если бы оказалась матросом на палубе крейсера «Уинстон» во время нашей стоянки у берегов Аргентины… Тогда-то палуба раскалилась, как…

А из динамиков лился мелодичный голосок Мими:

— …танец Торсионного Вихря дал ей силы. Она преодолеет страх. Она ступит на острые осколки и там, на них, будет танцевать танец Любви!

В публике оживленно переговаривались, обсуждая происходящее. Где-то полыхнули фотовспышки и тут же угасли, видимо, не без усердия агентов Скотленд-ярда, одной из задач которых было пресекать фото— и видеосъемку. С этим они блистательно справились.

И вот теперь смолкла флейта, и кто-то невидимый врубил развеселый негритянский джаз. Сара Фергюссон появилась на площадке, одним движением приподняла края балахона и заставила их разойтись, обнажая стройные ноги. Она закружилась в крутящемся танце на осколках стекла. Они хрустели и подпрыгивали, падая в бассейн.

Все внимание собравшихся было занято танцующей герцогиней, раздавались восхищенные возгласы. И только Майбах, который вместе с толпой придвинулся к самому краю бассейна, не спускал глаз с зеленого «монаха». Тот стоял, широко расставив ноги в лакированных ботинках, спрятав руки под своей накидкой.

Венок, чуть сползший к правому уху, все еще держался на голове издателя, как и котелок моряка. В ушах Майбаха звучал шепот полковника, неслышный для других, но прекрасно им понятый. А в руке он до сих пор держал тот самый бокал мартини, который вручила ему Мими. Напиток он уже выпил, но лед в бокале перекатывался, пластмассово шурша. И этого, конечно, никто не видел; да и вряд ли кто-либо обратил внимание на то, что у одного из гостей церемонии отчего-то не тает кажущийся прозрачным кубик на дне пустого бокала.

…Сара танцевала. В оглушающих ритмах джаза, которые усилились и били по ушам. И в этом громе только Майбах, наблюдавший за зеленым, внезапно увидел, как на блестящие носы ботинок упали… человеческие руки. Это был муляж, который создавал ощущение настоящих рук, сложенных на груди.

«Монах»-телохранитель моментально обернулся. Его истинные конечности уже сжимали израильский «Узи», который так хорошо прячется под бесформенной одеждой. И в ритмы музыки вдруг вплелся тарахтящий звук, будто рядом начала кашлять и чихать старая, но очень большая машина.

Принцесса пошатнулась, выбросила вперед тонкую кисть, пером мелькнувшую в свете прожекторов, потом еще раз покачнулась и стала оседать в стекла.

Толпа, поняв, что происходит, с воплями бросилась прочь от фонтана. Треск рвущихся платьев и ломающихся каблуков заглушался автоматными очередями; они стали главенствующими — стихла вся музыка. Другие телохранители, стоявшие в двадцати метрах по обе стороны, профессиональными движениями распластались по земле и стали выхватывать свои автоматические пистолеты «беретта». Они начали стрелять, и грохот покатился над поляной. Но никаких пуль не существовало, любой специалист бы мог распознать выстрел ХОЛОСТЫМИ патронами.

Зеленый с каким-то наслаждением расстреливал, крошил щепки помоста и уже мертвое тело. Если бы кто-то пригляделся, то увидел бы, что эта черная груда даже не колыхалась, хотя в нее попадали десятки пуль… Но этого никто не мог заметить.

Внезапно два голоса раскатились в возне и криках; один из них, многократно усиленный техникой, — голос Заратустрова:

— Don’t fire![38]

А второй голос, вдавившись в уши Майбаха, произнес:

— Давай!

Издатель лежал на мокрой траве в десяти шагах от стрелявшего. И из этого положения он метнул свой кубик льда — бокал послужил для этого хорошей «пушкой». Кубик упал под ноги зеленого и полыхнул беззвучным, ослепительным светом. Звук выстрелов смолк — убийца оказался на мгновение ослеплен. Он запрыгал на месте, размахивая «Узи»…

И в эту минуту на него набросились три тени, уже сорвавшие с себя смешные одеяния, профессионально пригнули к земле, скатали почти что в рулон, закинули к себе на плечи и исчезли с ним, растворившись в темноте. А из динамиков зазвучал голос — голос самой Сары Фергюссон, насмешливый и торжествующий:

— Леди и джентльмены! Поздравьте меня с успешным представлением… Я жива.

Те, кто бежал к машинам на стоянке, остановились, очумело вертя головами. Полицейские, бросившиеся было к бассейну, тоже застыли на месте, сбитые с толку. Самым печальным было положение агентов Скотленд-ярда: они метались, не зная, что предпринять.

А у края бассейна, где только что стоял зеленый убийца, сэр Реджинальд, одетый в безукоризненный смокинг и белый галстук, помогал выбраться из бассейна герцогине, насквозь мокрой, в том же самом черном балахоне. Впрочем, едва спрыгнув с края бассейна на траву, Сара сорвала его, оставшись в прилипшем к ее телу белом облегающем костюме, состоявшем из коротких брюк и туники. Ей уже дали в руки микрофон, и она снова озорно крикнула:

— Подходите сюда, ребята! Вечеринка продолжается.

Кое-где на дерне валялась обувь, потерянная в спешке. Сара, смеясь, отшвырнула от себя чью-то сломанную туфлю. Лучащаяся весельем Мими и еще одна официантка принесли что-то в мешке, встряхнули его и расстелили. Прожектора теперь освещали круг, в который, нервно хохоча, возвращались бежавшие. Герцогине поднесли бокал шампанского; она залпом выпила его и швырнула прямо в центр развернутого холста — на такие же битые стекла. Она была прекрасна — мокрая, восторженная, с длинными волосами, прилипшими ко лбу… Женщина облокотилась о резиновый край бассейна.

— Леди и джентльмены! Это все маленькая шутка, которой научили меня мои русские друзья… Теперь можно веселиться! Мы вместе с вами побороли страх, верно? Это страх — пройти, допустим, по битым стеклам. И если тогда за меня это делала моя картинка, то сейчас я лично сделаю это на ваших глазах. Можете фотографировать…

Вот кто-то из проворных, неотличимых от охраны слуг подбежал и досуха вытер ее ступни — процедура завораживала. Мокрыми ногами на стекла — нельзя.

Вот ее белые худые ступни храбро шагнули на осколки — по образовавшемуся кругу пронесся испуганный вздох. Но женщина топталась на стеклах, смеясь, и говорила в микрофон, а ее голос грохочуще усиливали динамики, установленные за каменными столбами Стоунхенджа.

— Как странно устроены люди, все счастья хотят одного, но глупо мешают друг другу и потому живут без него. И как приятно улыбаться друг другу, как чудесно научиться любить, и тогда твой друг встретит подругу, и тогда нас плохим не убить. Друг друга голосом лаская, мы растворяемся в сути бытия, в руках у нас ключи от рая, когда поем друг другу: «Ты — как я». Мы свободны, мы счастливы… Страха нет!

Вероятно, она это заучила, но получилось отменно. Ей аплодировали. А когда она сошла с холста, из круга выскочила молодая женщина без шляпки, растрепанная, со светлыми волосами. Приподняв края своей юбки с кружевами, она воскликнула звонко:

— И я хочу, леди! Разрешите?!

Не дожидаясь приглашения, она вскочила на стекла и начала отбивать на них настоящую чечетку — стекла летели из-под крепких ног.

Метрах в пяти от нее моряк-баронет восхищенно хлопнул по плечу своего нового знакомого:

— А что я тебе говорил, старина? Это не то, что твои худосочные француженки. Она у меня хоть куда! Давай, допьем остатки.

Майбах, наблюдая за тем, как все новые и новые люди, преодолевая боязнь и смущение, заходили на холст, с чувством выпил поднесенный ему колпачок виски. Потом он смахнул с кителя ошметки травы и подарил баронету такой же энергичный хлопок по плечу.

— Согласен. Но, дружище, дело в том, что я — русский. Извини за акцент. Еще встретимся.

И Майбах исчез. Венок с головы он уже снял и, комкая его пахнущую настоящими цветами плоть, укололся о миниатюрные проводки передатчика.

…Вокруг сцены уже били из дерна столбы искр от приготовленных бенгальских огней. Разносили ром и коньяк. Капитоныч, снова полуголый, сверкая мускулистым телом, ходил колесом меж публики и потрясал бубном. Ему даже удалось сформировать из дюжины человек в вечерних платьях и рубашках без галстуков знаменитую «змейку». Ее участники кричали «Ом мани..!» и танцевали на лугу, вцепившись друг в друга. Веселье действительно продолжалось, теперь уже без всяких ограничений.

А Майбах быстрым шагом, ощущая, как ночная роса обжигает ноги, шел к скопищу трейлеров. Тут мелькали огоньки фонариков, тени каких-то озабоченных людей. В одном, самом большом трейлере горел свет. Под лампой стояли незнакомый Майбаху человек в форме офицера Скотленд-ярда, сэр Реджинальд с густо дымящей сигарой, полковник в своей замшевой куртке с закатанными рукавами, мистер Дэви, немного взлохмаченный и без пиджака, и два мордастых человека в испачканных землей черных костюмах. Впрочем, последние сгрудились в кабинке трейлера, а за их спинами сидел пристегнутый к стулу наручниками молодой китаец. Лицо его с узкими щелочками глаз и несколькими глубокими царапинами было сейчас бледно, а веки полуприкрыты. Он раскачивался и что-то бормотал. На шее виднелись остатки зеленой ткани капюшона.