Записки мертвеца - Георгий Апальков Страница 47

— И зачем ты его такого тут держишь? Может, лучше…

— Что? Грохнуть его ещё раз? Голову ему проломить чем потяжелее? А ты сам попробуй. Тогда, когда мы с ментом, с Тохой и с тобой выходили и тех на детской площадке уработали — там всё в моменте было, всё в напряжении, либо пан либо пропал, либо ты либо они. А тут… Тут ты смотришь на него, замахнулся уже и думаешь: «Ну, щас-то я его!..» И всё, и дальше ничего не можешь. Ну как ты его убьёшь, когда он на тебя смотрит? Это ж не клопа раздавить. Понимаешь?

— Наверное.

Лицо Смелякова Павла Юрьевича показалось мне знакомым, но лишь смутно. Будто бы это был персонаж из полузабытого сна, увиденного много лет назад. Он всё тянул к нам свободную руку и без слов, одним выражением синюшного лица умолял дать ему пищи.

— Но вообще, — добавил вдруг Лёха, — Я планировал с его помощью… уйти типа. Укусит меня, и дело с концом. Пока связь была, мне брат звонил. Как раз где-то за день до того, как электричество накрылось. Там… Короче нет у меня больше брата. И родаков больше нет. Никого больше нет. Никого. Никого!

Лёха стукнул по стойке что было силы и крепко выругался. Потом лицо его скривилось в попытках удержать горечь и боль где-то там, внутри: запереть их наглухо, не дав выйти наружу в виде слёз и невесомых, почти детских всхлипов. Поняв, что ещё немного и он разрыдается у меня на глазах, он снова прильнул уже к новой бутылке и стал яростно, с остервенением пить, пока не забыл обо всём, по поводу чего только что грустил.

— Ну а ты чё? — спросил он, сполна насосавшись своего поила, — Чё дальше? К девчонке своей пойдёшь?

— Да.

— А вдруг она померла уже?

— Надеюсь, что нет.

— Там и зомбарей валом, ты говорил, да? Как ты через них пройдёшь?

— Не знаю. Знаю только, что это лучше, чем просто сидеть и ничего не делать. Так я уже пробовал.

— Х-ха-ха. Ну смотри. Дело хозяйское. Передумаешь — оставайся.

— Я до завтра останусь. А там уже утром пойду.

— Угу. Меня только толкни, чтоб я решётку закрыл. А хотя — хрен с ним! На, вот ключи, выйдешь сам. Дверь только закрой наружную. И на-ачхать. Ох-х… Л-ладно, чё-то я это… всё короче. На боковую.

Лёха бросил на стойку ключи и завалился на свою лежанку, совершенно позабыв об открытой двери подсобного помещения и вообще обо всём на свете. Я прошёл за стойку, мимо лежавшего на животе Лёхи и затворил дверь подсобки, снова оставив Смелякова Павла Юрьевича в кромешной темноте.

Остаток дня я пытался скоротать разными способами: читал этикетки на кранах у бара, разглядывал фото, украшавшие стены заведения. В основном там были ничего не значащие картинки с изображениями шишек хмеля, огромных деревянных бочек, стаканов, наполовину наполненных жёлтым напитком, а наполовину — белой пеной. Висели в рамках на стенах и фотографии владельцев пивоваренного завода, продукцию которого продавали в Гроссбухе: владельцев как прошлых, так и нынешних. Я заглянул в каждый уголок этого скромного питейного заведения, пошарил в кассе и в ящиках тумбы за баром. Ничего интересного: в кассовом аппарате осталась только мелочь, которую так и не забрал никто из тех, кто ходил по округе и обносил все кассы во всех торговых точках, все дни после конца света. В ящиках тумбы были только документы: всякого рода квитанции и накладные, вчитываться в которые у меня не было никакого желания.

Ближе к вечеру я заглянул-таки за полотенца, висевшие на решётках, и посмотрел сквозь дверное окно на улицу, залитую огненным светом заходящего солнца. На крыльце больше никого не было. Видимо, мой преследователь и впрямь потерял интерес к пивному магазинчику, едва его интерьер скрыли от его взора мои полотенца. Может быть, его что-то отвлекло, и он снова ушёл бродить по дороге, выискивая себе новую жертву. Надеюсь, что так. Выйти за решётку и основательно осмотреться я не решился: подумал, что лучше оставлю это на завтра, когда уже серьёзно вознамерюсь выходить и продолжать путь.

На стойке стояла Лёхина недопитая полторашка Гроссвайса, которую вполне можно было подставить под нужный кран, наполнить до краёв и выпить до дна, чтобы крепче спалось. Но, посмотрев на лежавшего без чувств и громко храпевшего Лёху, я решил этого не делать. К тому же, завтра мне будет нужна ясная голова на плечах. Как только зашло солнце, я лёг спать.

На рассвете я проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо.

— Эй, дружище! Давай, вставай! Пора!

— М-м-м?.. Чё пора? — недоумевал я спросонья, пытаясь разглядеть в темноте того, кто пытался меня разбудить. То был Лёха. Лицо его было опухшим, глаза — красными, со здоровенными водянистыми мешками под ними. Выглядел он отвратительно, но казалось, что чувствовал он себя на все сто. Он улыбался, будто бы радуясь чему-то, и улыбка его меня сразу успокоила: я понял, что будит он меня не потому, что в магазин кто-то ломится, и нам пора срочно убираться отсюда, а просто так.

— Выходить пора. Светает. Чем раньше выйдем, тем больше успеем до темноты.

— Чего успеем?

— А что бы ты хотел успеть? Ты к девчонке своей вроде собирался. Передумал?

— Нет, не передумал.

— Вот и давай, поднимайся и давай готовиться. Я с тобой пойду. Как ты сказал: всё лучше, чем здесь сдохнуть. Может, и чем-то полезен буду. Да стопудов буду! Я ж придумал, как тебе к ней попасть, чтоб зомбари тебя не сожрали. Во сне увидел, прикинь? Дичь только такая, что капец, так что ты сразу готовься. И помощь тебе там сто процентов нужна будет. Но это потом расскажу, по ходу. Щас ещё много чё сделать надо, так что ты вставай давай шустрее. И это… Похавать у тебя есть чё-нибудь? Не помню уже, когда ел в последний раз.

Кто-то уже шаркает ногами в коридоре. Наверное, Ирин отец: он из них троих самый жаворонок. С завтраком я пока повременю: дождусь, пока Ира проснётся, а там уже вместе выйдем из комнаты. Оставаться наедине с её предками мне пока ещё некомфортно. Не знаю, чем заняться до этих пор. Писать уже рука болит. Может, почитать? Почему бы и нет. А лучше — пороюсь