Михаил Кречмар - Центр мира Страница 48

– Алекс Зим, сейчас я надену тебе этот рюкзак на голову и утоплю в… в… ну, в общем, в той луже, которая найдётся в этом городке. Мой прадед и дед голосовали за то, чтобы Ольстер оставался в составе Короны.

– Стало быть, ты коллаборационистка из семьи сецессионистов. Кстати, я привёл с собой одного знакомого…

Из прихожей появился улыбающийся Чен.

Тара обречённо вздохнула.

– Господи, неужели весь мир нашпигован секретными агентами, как кекс изюмом?.. Поневоле начнёшь понимать министра Форрестола.

– Не понимаю, о чём ты, – начал Чен.

– Ну и не понимай, – отрезала Тара. – Я знаю уже достаточно о жизни Зима в этой стране, чтобы не поверить в такие совпадения. Я бы могла тебе сказать, что я – седьмая внучка своей бабушки, а та тоже была седьмой внучкой… Но я не буду этого говорить. Тебе достаточно знать, что я сама по себе не дура. И я надеюсь, что ты не остановишься жить в нашем доме – он слишком невелик, и на двоих в нём места как раз, а для троих его уже недостаточно.

– Ладно, Тара, – примиряюще сказал Зим, – разве не писал Дэвид Корнуэлл, что «чем же ещё является шпионаж, как не одним из терминов для обозначения того, что мы с вами делаем каждый день».

– Ну, тогда я точно шпион, – хмыкнул Чен. – В любом случае, я надеюсь, что ты приготовишь нам кофе и мы обсудим с Зимом некоторые детали нашего ближайшего будущего.

Сварив кофе, Тара демонстративно ушла в другую комнату и прикрыла дверь.

Ночью, обняв Зима, она вдруг зашептала:

– Господи, Зим, неужели ты не можешь взять и сбежать отсюда – как можно дальше от всех этих людей с их Большими Играми? Уедем куда угодно, и я подарю тебе самую большую Игру – воспитание детей!

В первый момент при упоминании Махмуд-палвана Зима охватил страх. За Тару. Однако, поразмыслив, он решил, что основания для волнения есть, но они не столь велики, как показалось на первый взгляд. Судя по оперативной информации Чена, последние годы Махмуд не отходил от своей тактики «укуса шершня», несмотря на то, что превосходно владел огнестрельным оружием всех типов. Не было оснований считать, что сейчас он поступит как-нибудь иначе.

Отказаться от приносящей успех схемы убийца мог только в том случае, если бы решил, что его «определили». Чен решительно отрицал такую возможность. В биографии мюрида Махмуда, составленной КГБ КНР, отсутствовали сведения о том, что он когда-либо захватывал заложников или принимал участие в их захвате. Но его биография, как и биография любого деятеля мусульманского подполья, имела больше белых пятен, нежели установленных эпизодов, и гарантировать, что он не будет этого делать впредь, не стал бы даже такой профессиональный враль, как глава Центра изучения общественного мнения.

Кроме того, захват Тары в заложницы автоматически лишал Махмуда его важнейшего преимущества – внезапности нападения.

Поэтому скрепя сердце Зим положил себе считать Тару в относительной безопасности.

Утром он забрал привезённую из Китая сбрую и направился в ванную. С непривычки установка снаряжения заняла довольно много времени. Да и в одиночку делать это было на редкость неудобно. Можно было, конечно, попросить Тару помочь, но Зим предположил, что если бы он рассказал ей, чем собирается заниматься в ближайшее время, то Тара неминуемо оглушила бы его молотком, запихнула в баул и увезла тайком в какой-нибудь из ирландских коттеджей на болотах, принадлежащих её семье.

Тара, придирчиво оглядевшая его перед выходом в город, ничего не заметила, только отпустила замечание по поводу того, что если он будет дальше уделять столь пристальное внимание своей внешности, то его неминуемо выгонят с американского телевизионного канала. Особенно её умилил вертикально стоящий воротник куртки.

– Вы что там вчера, перебрали с этим секретным агентом? – муркнула она в своей обычной иронической манере.

– С чего ты взяла? – удивился Зим.

– Из общения с любимым папашей. Тот обычно с похмелья уделял повышенное внимание своей внешности. Кстати, не сказать чтобы это мне не нравилось, – добавила она несколько нелогично.

Зим положил перед Тарой несколько уйгурских шалей, купленных на пограничном переходе в то время, пока они ждали, что Чену привезут заказанное Зимом снаряжение.

Она вспыхнула от радости и вдруг стала необычайно серьёзной.

– В чём дело, Тара? Что-то не так?

– Всё так, Алекс Зим. А есть в этом городке ещё какие-нибудь лавки этих грёбаных уйгуров, с которыми вы все так возитесь?

– Ну, в общем, существуют. А что такое?

Тара подняла платок с изображённым на нём прямоугольным рисунком.

– Ты часто встречал здесь такой орнамент?

– Да, в общем… – Зим напряг память. – Если честно – не помню. А что, это так важно?

– Может быть, совпадение. Но я, правда, так не думаю.

– Ты это о чём?

– Видишь рисунок в центре? Это Мандала. Странный символ, а точнее целый комплекс символов, отражающий всю полноту Космоса. Мандала символизирует возвращение души к своему ядру. Её внешний круг – это стена «огня», или Знание, сжигающее Неведение. Следующий, алмазный круг – это просветление или обретение Неизменного знания. Божества, расположенные напротив каждых «ворот», олицетворяют бессознательное. Они препятствуют постижению. Следующий уровень представлен поясом из цветов лотоса – символа духовного возрождения. Центр Мандалы – это престол Божества, или космическая зона, где происходит окончательная духовная интеграция Сущего.

– Ну и что? – надетая Зимом сбруя по-настоящему припекала его затылок и верхнюю часть спины. Но прерывать Тару он тоже не хотел.

– Бедный, очень практичный Зим. Сверхпрактичный Зим, – пропела Тара. – А теперь посмотри, во что заключён этот индуистически-буддистский знак.

– Во что-то, очень напоминающее перекрестье прицела, – нетерпеливо сказал Зим.

– Бедный Зим! – с укором произнесла Тара, – Мандала здесь помещена в кельтский символ, обозначающий середину Центра Мира, который представляет собой три квадрата, вложенные один в другой и пересечённые четырьмя планками креста, определяющими четыре основных направления – север, юг, восток и запад, и четыре реки, вытекающие из Центра Мира.

– Если бы ты, расшифровывая все эти таинственные знаки и символы, определила бы для меня точку, в которую я должен стрелять, чтобы разрешить все свалившиеся на меня проблемы, я был бы тебе очень благодарен, – проговорил Зим. – Ну и что же всё это значит, по-твоему?

– То, что мы здесь находимся неподалёку от того Центра Мира, который представляли себе люди как крайней западной, так и крайней восточной ветвей культур.

– Угу, – согласился Зим, – местные тоже так считают. Только имей в виду, что я не встречал ни одного местного народа, который не провозглашал бы своё племя «настоящими людьми», попутно отказывая в этом всем остальным. Даже эскимосы называют себя «инуит», что тоже означает «настоящие люди», а всех остальных «каблуна» – «собачьи дети». Я подозреваю, что с Центрами Мира может происходить нечто подобное.

– Все эти вещи слишком сложны для тебя, мой сверхпрактичный Зим. Тебе, как и всем остальным мужикам, надо найти лишь то, во что можно стрелять. И всё равно, я дорого дала бы за то, чтобы понять, откуда здесь взялся кельтский крест Туатов.

Приняв решение, Зим решил максимально упростить задачу Махмуду. Несмотря на всю сложность, он постарался внести в свой журналистский быт немного распорядка. Например, в полдень сам выходил в торговые ряды, установленные внутри квартала, вечером наматывал около трёхсот метров по самому оживлённому отрезку улицы Кабанбай-батыра, а перед самым домом курсировал по странной системе из трёх узких переулков, оставшихся ещё со времён, когда Алматы был русским фортом Верным.

Слежки за собой Зим не замечал. Чен утверждал, что его постоянно прикрывают четыре оперативника, но Алекс ещё ни разу не смог обнаружить их присутствия. Вполне вероятно, майор Чен подтянул в Алматы целое подразделение из тридцати-сорока человек, так, чтобы постоянная смена «ведущих» не бросалась в глаза постороннему наблюдателю. Зим с кривой усмешкой вспоминал его слова о том, что страна с полуторамиллиардным населением вполне может позволить миллионную численность спецслужб. И сто тысяч из этого миллиона могут проходить постоянную полевую практику в приграничных государствах.

Но сейчас Зим готов был молить Бога, чтобы так происходило на самом деле, а не являлось блефом хитроумного китайца. Потому что иначе цена его жизни значительно снижалась.

Зим отнюдь не пребывал в постоянном напряжении. Когда-то давно в ответ на вопрос о своём вероисповедании он признался, что является атеистом с уклоном в даосизм. В самом даосском учении ему ближе всего был замечательный мотив, который можно трактовать: «не помрёшь, так жив будешь». Также практика добора подраненных медведей во время охотничьих туров на Дальнем Востоке учила тому, что человек, находящийся в постоянном напряжении, очень скоро устаёт и не может контролировать ситуацию. И напротив, небольшая расслабленность при некоторой тренировке может способствовать нескольким мгновениям абсолютной собранности. А ведь именно эти мгновения и решают исход дела.