Дэвид Мэдсен - Откровения людоеда Страница 49

— А как это еще можно расценить? — завопил я.

Мастер Эгберт испустил долгий вздох мучения. Затем

он сказал:

— Должен ли я повторять, Орландо. Я умираю.

— И я тоже. Гораздо медленнее, чем вы. Вы понимаете, каким старым я буду в то время, когда, возможно, выберусь отсюда? Во-первых, если они позволят мне выйти, и, во-вторых, если они не переведут меня в сумасшедший дом.

— Это маловероятно, по-видимому, у меня болезнь Лангфорда-Бекхаузена. Совершенно неоперабельная. Доктор Моисивич-Страусс сказал, что мне остался месяц или два в лучшем случае.

Я собирался сделать жестоко и язвительно повторить, но нить привязанности к старому ублюдку осторожно пробралась в некий секретный храм моего сердца и вложила более добрые слова в мой рот.

— Сожалею, — сказал я. — Я не желал вам этого.

— Нет, все так, как есть, и нет никакой пользы сожалеть

о том, что нельзя изменить. О, я начал мириться с этим, дорогой мальчик. Это не так плохо. Моя жизнь была яркой и полной.

— Но не такой уж долгой. Вы не старый, Мастер Эгберт.

— Нет, но я более или менее удовлетворен.

Он положил свою руку на мое бедро, и на этот раз я оставил ее там.

— И как я уже сказал, — продолжал он, — я пришел сюда, чтобы исправить ситуацию.

— Как?

— Ну, когда жить осталось в лучшем случае два месяца, я не вижу ничего плохого в том, чтобы увидеть тюремную жизнь, а?

Я озадаченно посмотрел на него.

— Тюремную жизнь? — повторил я. — Почему вы увидите тюремную жизнь?

Он не смог отказаться от драматического эффекта выдержанной паузы. Затем он сказал:

— За убийство Артуро Трогвилла.

— Что?

— Ты слышал, что я сказал.

— Я слышал, но я не понимаю, — сказал я.

— Я собираюсь признаться, Орландо.

— Признаться? Вы имеете в виду…

— Да! Я собираюсь признаться в убийстве Артуро Трогвилла. Я умру, прежде чем меня даже упекут за решетку. Разве ты не понимаешь, что это замечательное решение!

Я покачал головой.

— Это ничуть не поможет мне, — пробормотал я. — Я здесь также и за убийство Генриха Херве.

— Тогда я также признаюсь и в этом.

— И мой отец… и мисс Лидия Малоун…

— И в этом.

Я постепенно становился все более взволнованным.

— Там еще было несколько других — Огго фон Штрайх-Шлосс, например, — но полиция ничего не знает о них…

Мастер Эгберт моргнул несколько раз.

— Других? — спросил он.

— Ода, естественно. Мне нужна была постоянная поставка сырья для моей работы, видите ли…

— Нет, Орландо — нет — я не хочу слышать об этом. Давай просто остановимся на Генрихе Херве, Артуро Трогвилле, твоем отце и его любовнице. Христа ради, этого достаточно.

— И вы на самом деле и вправду сознаетесь в убийстве всех четырех?

— Да. Я сказал тебе — я умру раньше, чем они посадят меня в тюрьму.

Я спрыгнул с кровати и завопил криком чистой, неприкрытой радости.

— Но послушай меня, Орландо, послушай! Ты должен рассказать мне обо всех деталях того, что ты сделал — в конце концов, они не просто собираются посадить меня в тюрьму, и отпустить тебя просто потому, что я так сказал. Они будут допрашивать меня — и весьма основательно. Я должен давать убедительные ответы. С Трогвиллом будет достаточно просто, ведь это я убил его. Но остальные… тебе придется нагрузить меня как следует, Орландо.

— Они достанут свои грязные маленькие яйца снова, — сказал я.

— Что?

— Они возбуждаются от своих собственных вопросов. Это отвратительно.

— О? Я могу вообще-то немного насладиться этим — ты знаешь, какие сногсшибательные эти итальянские полицейские. Я помню как однажды, когда мы с Артуро были в отпуске в Венеции…

— Вы в своем уме?

— Только счастливые воспоминания…

— Вы неисправимы, Мастер Эгберт.

— А еще я твой спаситель, Орландо. Не забывай об этом.

— Я изложу вам все до последней маленькой детали, — сказал я. — Затем позвольте им спрашивать вас обо всем, что вздумается, это не будет иметь никакого значения. Я вернусь в II Giardino в течение месяца.

Он закашлялся.

— Ах. Что касается этого, — сказал он, — я на самом деле не думаю, что это возможно.

— Почему же, скажите на милость, нет?

— Из-за одной вещи, я нанял Генри Батта на твое место.

Я был потрясен.

— Генри Батга? Но он идиот, любитель, зубрила…

— Не будь таким критичным, дорогуша, у него есть отличные черты. Он будет работать более чем хорошо, поверь мне — вокруг заведения нет никакого пикантного скандала, чтобы привлечь посетителей. В конце концов, они, конечно же, будут испытывать frisson,[192] не будучи уверенными в том, «что» ты ешь, а не «кого», разве не так? Нет, я сожалею, что так произошло, но ты не можешь вернуться в II Giardino.

— А куда тогда? Куда я пойду?

— Есть еще одно маленькое место, о котором я думаю…

— Да?

— Я уверяю тебя, дорогуша, оно восхитительно. А также имеет первоклассную репутацию. Тот самый тип заведения, в котором ты снова можешь оказаться.

— Ваше?

— Конечно же.

— Управляющий или собственник?

Мастер Эгберт пожал плечами.

— Ну, — сказал он с небольшим вздохом, — мне оно больше не понадобится. Так что собственник, я полагаю.

— Где оно?

— В Швейцарии — прямо на окраине Женевы. Le Piat d’Argent. Две звезды, но ты увеличишь их число до трех в кратчайшее время.

О, какой у меня был выбор? И, в конце концов, это звучало не так уж плохо, хотя я терял II Giardino.

Я неожиданно заметил, что Мастер Эгберт хитро смотрит на меня — с тайным ликованием.

— Естественно, я попрошу кое о чем за все это, — сказал он медленно. — Пусть я умираю, но я не глупец.

Так же медленно — и с крайне мрачным предчувствием — я спросил:

— Что именно?

— Ночь любви…

— Ночь любви?

— Да, с тобой. Хорошо, не совсем ночь, но у нас есть час, чтобы сделать это, прежде чем закончится время визита. Я знаю великое множество игр, в которые можно поиграть с тобой за час, поверь мне. Все будет так, как в старые добрые времена.

— Нет! — завопил я. — Ни в коем случае!

— Разве перспектива столь ужасна?

— Да.

— И я такой уж непривлекательный?

— И это тоже.

— Жизнь в тюрьме предпочтительнее, чем час страстного секса со мной?

На этот раз я не мог честно сказать «да».

— Послушайте, Мастер Эгберт, те дни прошли, разве вы не понимаете? Вы знаете, почему я спал с вами раньше, и вы непременно должны понимать, что это была не любовь, а не то, чтобы я считал это неотразимо возбуждающим.

— О, Боже! Получается, это было крайне омерзительно?

Он выглядел таким печальным, сидя на краю моей кровати — огромный, рыдающий, трепещущий китенок с выражением благородной боли на жирном лице.

— Нет, — сказал я, — возможно, и нет. Но я не знаю, могу ли я быть пылким с вами, во всяком случае, не здесь, не сейчас, больше никогда.

— О, не волнуйся насчет этого, — воскликнул он, неожиданно повеселев. — Моей страсти хватит на нас двоих, вот увидишь.

Я долго смотрел на него, прежде чем что-либо сказать. Затем, наконец, промолвил:

— Хорошо, я сделаю это.

— Ты не пожалеешь об этом, обещаю…

— Боже, сколько раз я слышал это.

— Ангел! — вскрикнул он.

Через несколько секунд его штаны и нижнее белье были сброшены, и он держал в руках свой медленно увеличивающийся член, направляя его на меня словно пистолет.

— Вы не думаете, что это пустая трата времени, да? — сказал я.

— Время — это единственное, чего мне не хватает.

В любом случае, это было истинной правдой. Я начал раздеваться.

Затем:

— Я готов, — я не смог до конца скрыть героическую нотку в своем голосе.

Однако, в моих обстоятельствах, погружение в эти жирные анальные глубины было словно выходом на свет.

Каспи,

Я пишу, чтобы подтвердить соглашение на освобождение Орландо Криспа. Коллиани рассказал мне, что признания Эгберта Свейна в убийствах, за которые первоначально был помещен в заключение Крисп, были полностью расследованы, и что не может быть сомнений в их достоверности.

Я уверен, что ошеломлен точно так же, как и вы. Должен сказать, как плохо все это дело отразилось на службе. Я постараюсь убедиться, что подход Коллиани к делу стая причиной важной проблемы. Как вам известно, у меня никогда не было полного доверия к способностям этого человека — я был единственным членом коллегии, который проголосовал против его выдвижения. Ну, что я вам говорил — что вы можете ожидать от общепризнанного социалиста?