Шоколад (СИ) - Тараканова Тася Страница 49

Мы торопились, сплетались телами, гладили друг друга как безумные.

Ещё, ещё…

Он целовал шею, грудь. Моя кожа горела под его губами, я вся горела словно факел. Оплела ногами его бёдра, вцепилась в жёсткие тёмные волосы. Сумасшедшая одержимость!

Хочу тебя…

Пасечник ответил голодным взглядом и впился в губы властным, умопомрачительным поцелуем.

— Моя…

Толчок, и полное соединение тел. Я застонала, ветер за окном подхватил мой грудной стон, ударил в окно. Мало, мало. Ещё, ещё. Хриплое дыхание в унисон, рывки, стоны, нас не разъединило бы в этот момент и небо, обрушившееся сверху. Старая ободранная комната изолятора стала райским местом, в котором я взлетала, падала, и снова взлетала, умирая от нежности, а он не останавливался. Первобытная женщина рождалась в моём теле. Я билась, беззвучно шептала его имя, в ответ получала своё, наполненное хриплым ликованием и жаждой. Он смотрел на меня, впитывая моё пламя и страсть. И когда я содрогнулась в конвульсиях, выгнулась под ним, прошептал чуть слышно.

— Скажи!

Прижалась к нему, переводя дыхание от ярких звёзд в глазах, от горячей волны, накрывшей с головой.

— Пасечник…

Он впился взглядом в моё лицо.

— Скажи ещё…

И мой еле слышный шепот.

— Тяжёлый…

Он повернулся на бок, развернув меня лицом к себе. На узкой полке мы могли лежать, только плотно прижавшись друг к другу. Пасечник прикоснулся рукой к стене, к которой прижал меня.

— Холодная.

Пасечник мягко перевернулся, теперь его спина была около стены.

— Так лучше?

Он разглядывал, целовал, пробовал на вкус мою кожу. Я не знала, что ответить. Как люди общаются после секса? Его жилистое мокрое тело, притиснутое к моему, счастливые глаза — уровень близости, который мне не был знаком. Моя скованность, сформированная годами супружеской жизни, никуда не исчезла. Голая, с распахнутой настежь душой, беззащитная, открытая любым ментальным вторжениям, я была уязвима как никогда. Любое слово, жест, взгляд могли сокрушить меня. Готовность к худшему, привычка глотать неприятные слова были основой моей сущности.

В карцере было слишком светло, мои морщинки, неидеальная кожа, искусанные губы отражались в его глазах.

Он почувствовал, что я вся сжалась.

— Тебе больно? Пойдём в комнату.

Опять этот взгляд, словно я самая большая его драгоценность. Боже! Неужели так бывает?

— Я надавил на рану?

— Да.

— Прости, моя боевая пчёлка.

Сумасшествие продолжилось. Пасечник натянул одежду за тридцать секунд, помог одеться мне, поднял на руки и понёс в корпус. От смущения я не знала, как себя вести, и уткнулась лицом в его куртку.

— Не бойся, в колонии никого нет.

— А где…?

— Женщины освобождены. Сотрудники…, — он прикрыл глаза, уткнулся носом в мои волосы, проговорил глухо, — кто где. Одни под следствием, часть уволена, некоторые в отпуске. Здесь только док и повариха из последнего отряда.

— А Федя?

Пасечник глубоко вздохнул, оторвался от моих волос.

— Федор Ткаченко направлен на повышение — ускоренные офицерские курсы. Уехал на шесть месяцев.

Он склонился надо мной и накрыл лёгким поцелуем. Как в трансе я приоткрыла губы, позволяя продолжить. Пальцы ощущали биение его пульса, сладкая истома разлилась по всему телу, я непроизвольно застонала. Пасечник оторвался от меня, прибавил шагу. От его едва заметной улыбки перехватило дыхание. Отрицать притяжение было бессмысленно. Кажется, я скоро буду молить о продолжении…

В комнате стало легче дышать. Даже если никто не видел, как он нёс меня на руках и целовал, всё равно я смущалась как пятнадцатилетняя девочка. На широкую кровать в гостевой комнате я упала, уже плохо ориентируясь в пространстве. Желанное тело накрыло меня, и мир сузился до него одного. Я хотела его так же сильно, как и он. И как только я произнесла:

— Пасечник…

У него сорвало все предохранители. Он затопил меня своими ласками, словно благодарил за то, что получил допуск к моему телу. Никакой требовательности, жесткости, принуждения не было ни в одном прикосновении, ни в одном поцелуе, только томительная, необыкновенная, щемящая, трепетная нежность. Пасечник не оставил ни одного сантиметра на моём теле, чтобы не обласкать его. Он словно просил прощения за всё то, что случилось в колонии, стирал воспоминания касаниями, поцелуями, толчками, доводя меня до вершины снова и снова.

Мы разделили одно дыхание на двоих. Я задыхалась, плавилась от его губ, пальцев, вспотевшего тела, скользившего по мне. Выгибалась навстречу, захлёбывалась стонами. Иногда воздух исчезал, и меня выбрасывало в невесомость в потоке солнечных искр. Мои ладони скользили по жесткому телу, по буграм мышц, по небольшой поросли на груди. С ним всё было ярко, горячо, остро. Мир кружил меня в калейдоскопе эмоций, то бросая в мягкий омут блаженства, то выкидывая в открытый космос. Моему телу было до боли правильно в его объятиях.

Усилившийся звук дождя по стеклу превратился в гремящий оркестр, аккомпанирующий нам, восхваляющий мужчину и женщину в их прекрасном чувственном танце.

Полковник оказался марафонцем. Неутомимыми ласками он знакомил меня с головокружительными ощущениями, стирал из моей памяти прошлые годы, записывал на подкорку себя, своё тело, свои губы. Он хотел полностью вытеснить чужого человека из моей памяти, и под вечер, кажется, ему это удалось. Обессиленная, на грани засыпания, чувствуя в теле затухающие волны оргазма, я попыталась отстраниться.

Не могу

Он понял, отпустив меня, лёг рядом, прижав к своему боку. За окном стемнело.

— Спи. У меня дела.

Ты шутишь?

Чуть приоткрыла глаза.

— Много дел, Пчёлка.

С блаженной улыбкой я заснула, ощутив на прощание его мягкий поцелуй вместе с такой же улыбкой. Не в состоянии открыть глаза, протянула руку. Он прижался к ней щетинистой щекой на прощанье.

— Скоро буду.

Он ещё немного постоял рядом, поправил одеяло, подул на мой лоб прохладой, пальцами коснулся щеки, обвёл брови. Я шевельнулась.

Хочу спать

— Всё. Ухожу.

Глава 19. Нет

Ночью он пришёл, улёгся на полу, видимо, чтобы поберечь мой сон. Под утро, когда за окном стало светать, Пасечник набрался наглости, перебрался ко мне на кровать, разбудил невесомыми поцелуями, мягко сместился ближе.

— Доброе утро.

Я открыла глаза. В его взгляде горел голод такой силы, словно секса у него не было минимум пол жизни. У меня болела каждая мышца, я даже голову к нему повернула с трудом, дневной марафон аукнулся моему неподготовленному телу. Пасечник, кажется, уловил моё состояние.

— Массаж?

Да

Он помог мне перевернуться на живот и сладкая экзекуция началась. Чуткие пальцы стали массировать голову от корней волос к шее, чередуя разминание и поглаживание, перейдя к нежным растиранием затылка. Он разминал мои мышцы, бережно касался меня, гладил, целовал, ловил отклик моего тела. Смущение сменилось глубоким расслаблением, мягкие волны собирались внизу живота, когда Пасечник, размяв спину, погладил поясничные ямочки, увеличивая давление, постепенно спускаясь вниз на крестец.

Лёгкими и плавными движениями он возбуждал меня. Губы приоткрылись сами собой, я задышала сильнее, поцелуи сменялись пальцами, дыхание то обжигало, то скользило холодком. Голова и тело уплывали за его шёпотом.

— Тебе легче?

О, да!

— Скажи ещё раз…

Я произнесла это вслух?

Пасечник осторожно начал массировать мои ноги. Я уткнулась носом в подушку, задышала сильней, спрятала взгляд. Лёгкими, едва ощутимыми прикосновениями он прошелся по внутренней стороне бедра, усилил дразнящий эффект. Непроизвольно я вздрогнула и застонала. Невозможно такое представить, но строгий начальник умело настраивал меня как инструмент, на котором собирался сыграть мелодию. Я, кажется, завибрировала в такт его пальцам. Осторожные прикосновения стали смелей.