Андреас Эшбах - Один триллион долларов Страница 50

– Хороший вопрос, правда? – сказал Эдуардо.

– Я не нахожу ничего привлекательного в этом древнем чтиве, честно, – признался Эдуардо по дороге во Флоренцию. – Старая пыльная бумага, ничего более. Временами меня поражает, как мы можем позволять связывать нас и определять наши поступки словами, которые кто-то написал пятьсот лет назад – по какому праву он ожидал, что мы должны под него подстраиваться?

– Понятия не имею, – сказал Джон. – Но ты высказываешься не как Вакки.

Это была первая поездка на бронированном «Мерседесе», которым он обзавелся по настоянию Марко. Требовалось специальное обучение, чтобы управлять таким автомобилем, поэтому за рулем сидел Марко. Пахло всем новеньким – кожей и деньгами. И почему-то казалось, что все выбоины и колдобины на дороге во Флоренцию за ночь заровняли.

– Я ведь был последним хранителем состояния Фонтанелли, – мрачно вещал Эдуардо. – Мы выполнили наш обет. После меня семья Вакки наконец-то свободна. – Он глянул в окно. – И, наверное, вымрет.

Флоренция, как всегда, кишела туристами. На улицах было не пробиться. Прохожие с любопытством заглядывали в тонированные стекла, когда машина в очередной раз застревала в пробке.

К счастью, контора Вакки находилась в переулке, не представляющем никакого интереса ни архитектурно, ни исторически, и тут было сравнительно спокойно. Джон уже привык к процедуре выхода из машины; Марко остановился вплотную у входа, несмотря на абсолютный запрет на остановку, вышел, рука за пазухой, посмотрел во все стороны и лишь после этого открыл заднюю дверцу. И только тогда, когда они вошли в дом, снова сел за руль, чтобы отогнать машину.

Он либо припаркует ее неподалеку, либо будет ждать звонка на мобильный телефон.

В помещениях древнего дома все еще пахло холодом и стариной и тихо, вначале почти неразличимо, из глубины доносились голоса. Значит, патрон и эта студентка были еще здесь.

Они поднялись на второй этаж. Дверь стояла полураскрытой, горел свет. Голоса стали отчетливее. Преимущественно это был один голос, женский.

Звучание этого голоса пробудило в Джоне какое-то странное беспокойство, которое он не мог бы объяснить. Разве он уже когда-то слышал его? Нет, никогда. Может, он чувствовал себя обойденным, что Кристофоро Вакки допустил в это помещение, к этим документам постороннего человека, не спросив и даже просто не поставив Джона в известность?

Оба не слышали, как они вошли. Они сидели в задней комнате, сосредоточенно склонившись над ящиком с завещанием, патрон и молодая женщина с длинными каштановыми волосами, вооружившаяся блокнотом, карандашом и словарем. Она вполголоса бормотала то, что записывала, переводя.

– И случилось в ночь на 23 апреля года 1495 так, что я увидел сон, Бог говорил ко мне…

«Сим заявляю я, Джакомо Фонтанелли, родившийся в лето Господне 1480 во Флоренции, что это моя последняя воля и мое распоряжение о моем состоянии. Я заявляю это и записываю в присутствии свидетелей, которые удостоверят сие на этом документе. Я заявляю это наперед, хотя сегодня, на момент написания нахожусь в полных силах и, насколько человеку дано судить, отстою еще далеко от порога смерти, ибо, как я объясню ниже, после этого я отказываюсь от распоряжения моим состоянием и от прочего моего мирского имущества и впредь посвящу себя служению Богу, нашему Господу, как мне это было предназначено с давних времен. Я заявляю это с полным смирением.

Это было мне предназначено посредством сна, который я увидел еще мальчиком и который был настолько четким и ясным, как никогда ни до, ни после того не было. И случилось в ночь на 23 апреля года 1495 так, что я увидел сон, Бог говорил ко мне. Смиренно я говорю это, потому что действительно было так, как будто Бог допустил меня к крошечной части своего всеведения, и это было поистине чудо, пережить такое. Я видел себя лежащим на кровати, в комнате хозяйского дома, где я жил со своей матерью, и каждая подробность была как в действительности, но все же я знал, что это сон. Мой взор поднялся высоко и простирался далеко, и я увидел страну и город Флоренцию не только в такой дали, которая обычно закрыта для человеческого глаза, но и провидел равно прошлое и будущее. Я видел, что Бог оставит приора Савонаролу, и тот будет сожжен перед ратушей, и очень испугался, потому что я был еще мальчик пятнадцати лет и старался вести благочестивую, богоугодную жизнь. Но вместе с тем я сохранял в этом сновидении спокойное, как бы даже высокомерное равнодушие, безразличный к нуждам мира, и был таким образом в состоянии воспринимать открытыми глазами то, что я видел, ибо мой взор уходил все дальше в будущее. Я видел войны и битвы, голод и эпидемии, великих людей и трусливое предательство и видел такое обилие лиц, которое я описал в другом месте.

Когда я, в конце концов, увидел время, которое отстояло от моего на пятьсот лет в будущем и находилось на пороге следующего тысячелетия, я увидел мир, невообразимо великолепный и вместе с тем вызывающий содрогание. Я видел миллионы людей, живущих в такой роскоши, как Медичи, и с помощью разных приборов осуществляющих такие вещи, которые во сне я все понял, но теперь не в состоянии описать, разве что в виде волшебства, но то не было волшебство, даже детей учили, как эти приборы действуют.

Но то был не рай, что я увидел: там шли войны, в которых люди маршировали по земле, как муравьи, и все опустошали, само солнце обрушивали на врага, и все застывали в страхе перед этой мощью, и все боялись, что может разразиться война, которая разрушит саму Землю, такими могущественными стали люди. Они отвратились от Бога и почитали Мамону, но из-за этого они жили в вопиющей нищете и жалком страхе, и никто из них больше не видел будущего. Многие из них верили во второе наступление всемирного потопа и что человеческий род на сей раз окончательно прейдет, и многие из них жили под гнетом этого ожидания.

Но я узнал, что Бог безгранично любит людей, невзирая на их деяния или их веру, отвратились они от него или нет, и что он не Бог, который наказывает людей, а они сами наказывают себя тем, что отвернулись от любви и ищут благо в мирских вещах. Так ясно и отчетливо я это узнал, что хотел бы быть красноречивее, чем я есть, чтобы сделать вас соучастниками пережитого мной, но это не в моих силах.

Потом передо мной развернулась моя собственная жизнь, и я узнал, для чего Бог предназначил меня. Я видел, что покинул монастырь и поступил в учение к купцу, который хорошо меня подготовил, дал образование и сделал меня своим партнером. Я видел себя торговцем и купцом, который ездит в Венецию и Рим, видел выгодные дела и те, которых я на свое счастье избежал, и видел, как я стал благополучным и богатым. В этом сне я увидел даже жену, которая была мне предназначена, и все впоследствии оказалось так, как я увидел. Я видел, что у меня будет шесть сыновей и счастливая жизнь, на зависть многим, но я увидел и печальное мгновение, про которое потом не забывал все последовавшие затем годы, – когда мне пришлось отнести в могилу мою любимую жену, и поскольку это теперь сбылось, я знаю, что наступило время исполнить план Провидения. И я делаю это моим заявлением.

Я передаю все мое состояние Микеланджело Вакки на его попечение, чтобы он его сохранял и через ссуды и начисление процентов посильно приумножал, но я предназначаю мое состояние не в его собственность, а в сохранение и приумножение с тем, чтобы оно было передано некогда тому, кто будет назван в день 23 апреля 1995 года, младшему живущему потомку моего рода, мужского пола, ибо он предназначен вернуть людям утраченное будущее, и он сделает это с помощью этого состояния. Поскольку я родился вне брака, я назначаю, что к моим потомкам должны причисляться и внебрачные дети наравне с рожденными в браке, только на приемных детей это не распространяется. В моем сне я видел, что Микеланджело Вакки, хотя он сейчас в это не может поверить, будет иметь детей и его линия не угаснет за пятьсот лет, а исполнит долг. Его семья может получить тысячную часть десятины состояния и все мои рукописи. Но этот документ и это намерение должно оставаться в тайне вплоть до названного дня».

– «…Оставаться в тайне вплоть до названного дня, – завершила Урсула Фален чтение завещания. – Отдано в лето Господне 1525». Подписи Фонтанелли и свидетелей. – Она подняла взгляд на мягко улыбающееся лицо старика. – Это просто невероятно!

И это было еще очень осторожное выражение. Весь этот архив с точки зрения историка был сенсацией. Архив, тщательно собираемый и сберегаемый пятьсот лет для того, чтобы быть раскрытым и оцененным в наше время!

Одни только счетоводные книги представляли собой целые раскопки информации о старых валютах, сроках их действия и покупательной способности. Она видела там пометки, в которых Вакки комментировали события тогдашней мировой политики, чтобы обосновать, почему они решили перевести часть состояния из одного района в другой. Дневник, который непрерывно велся в течение пятисот лет – о событиях финансовой и экономической политики в Европе и в мире, – вот что было скрыто в этих переплетенных в кожу, пронумерованных томах.