Эндрю Уилсон - Лживый язык Страница 52

Я открыл глаза и резко сел в постели. Я был уверен, что прикосновение было реальным, оно мне не приснилось. Из коридора доносились звуки удаляющихся шагов. Я протер глаза и стал вглядываться в темноту, постепенно различия очертания изогнутой спинки кровати, оконных ставней, стола и своего рюкзака в углу комнаты. Я прислушался: в доме тишина; слышно только, как за окнами палаццо плещется вода. Я посмотрел на свои часы, лежавшие у кровати. 3 часа 26 минут.

Прошло всего несколько часов с тех пор, как Крейс неожиданно ввалился в ванную, пока я купался. Теперь же он украдкой пробрался в мою комнату посреди ночи. Я провел пальцами по щеке, потрогал то место, которого он коснулся. Мне казалось, что оно стало другим, что Крейс оставил на нем свой отпечаток. Нервные окончания вибрировали, будто ладонь Крейса все еще лежала на моей щеке.

Я встал с кровати и на цыпочках подошел к двери. Она была чуть приотворена. Я был уверен, что плотно закрыл дверь перед сном. Я отворил дверь, вышел в темный коридор и, ведя руку по стене, на ощупь добрался до портего. В окно холла струился лунный свет. В его сиянии картины и гравюры мерцали пугающими серебристыми бликами. Я прошел в коридор, который вел в покои Крейса, и перед дверью его комнаты остановился. Я был уверен, что слышу, как он возится за стеной. Я уже хотел повернуть назад и отправиться в свою спальню, как дверь начала открываться и темноту прорезал луч света.

— Адам? Это вы? — спросил Крейс, появляясь в дверях.

— Да, — шепотом ответил я.

— Бог мой, что вы здесь делаете?

— В туалет ходил.

— Как вы меня напугали. Я услышал за дверью какие-то звуки и подумал, что это тот парень вернулся.

— Нет, это всего лишь я, — сказал я, притворно зевнув.

— Что-то не спится мне, — пожаловался Крейс, выходя из своей комнаты и открывая дверь ванной. — Нужно таблетки принять. Так, где же они? Ведь здесь должны быть.

Я отправился в свою комнату, но Крейс окликнул меня.

— Не поможете мне? — В его голосе слышалось отчаяние. — Не могу найти эту дрянь. Вечно куда-то деваются. Черт, да где же они?

Все содержимое аптечки — пластырь, пустые тюбики из-под мази против геморроя, кусачки для маникюра, бумажные салфетки, темные пластиковые пузырьки со старыми лекарствами — он вывалил в раковину и теперь рылся в ворохе медикаментов, время от времени кидая через плечо ту или иную ненужную упаковку.

— Гордон, постойте, позвольте мне. — Я встал рядом с ним. — Послушайте… вы идите ложитесь, а я найду таблетки и принесу вам.

— Правда? Вы очень любезны. Даже не знаю, что со мной. Подкосило меня после того… ну, вы понимаете…

Он вскинул свои тонкие, почти невидимые брови в знак признательности и взаимопонимания, но маниакальный блеск его глаз и хищная улыбка вызвали у меня неприятные ощущения.

— Какие таблетки вы ищите? Как они называются?

— Кажется, диазепам.

— Вы идите к себе, я приду через пару минут.

Крейс задержал взгляд на моем лице, потом повернулся и пошел в свою комнату. Я стал перебирать бутылочки со старой микстурой от кашля и жидкостью от солнечных ожогов, тюбики с противоотечным средством и десятки других препаратов, пока не нашел таблетки, которые искал. Я отложил их в сторону, потом убрал аптечку на место. Когда я закрывал шкафчик, в зеркале мелькнуло мое отражение. А может, это был Крис?

Я прошел на кухню, налил в стакан воды и с таблетками вернулся в спальню Крейса. Тот полулежал на своей роскошной кровати в обрамлении занавесей из красного бархата. Голова его покоилась на подушке, приставленной к изголовью из слоновой кости. Ночник у его ложа отбрасывал странные тени на альков и образ Мадонны.

— Что бы я делал без вас?!

Эта фраза не сходила с языка Крейса с тех пор, как я вернулся в его палаццо. Я дал старику снотворное и стакан воды.

— Спасибо, дорогой, спасибо, — сказал он, тонким языком облизывая губы.

Дряблая кожа на его тощей шее затряслась, когда он запивал таблетки. Он накрыл своей рукой мою ладонь, стиснул ее в порыве безмолвной благодарности и так держал, пока я сам не отнял руку, не в силах больше выносить его прикосновение.

— Так, давайте-ка я взобью вам подушки, — произнес я, берясь за подушку у него под головой. — Сейчас уложим вас поудобнее, и вы заснете.

То ли снотворное подействовало, то ли сказался психологический фактор — раз принята таблетка, значит, можно спать, — но глаза у Крейса начали слипаться.

Он боролся со сном, пытаясь поддерживать разговор, но в конце концов сдался. Я задвинул тяжелые занавеси на его кровати, запечатав его в бархатный кокон, и только хотел погасить ночник, как Крейс вдруг глубоко вздохнул. Я наклонился вперед, немного оттянул на себя край тяжелой ткани и услышал, как старик прошептал имя Криса. Я ушел, оставив его в темноте грезить о своем прошлом.

Каждое утро, покидая свою комнату, я чувствовал себя так, будто выхожу на сцену играть некую роль перед хозяином палаццо Пеллико. Каждый день я говорил себе, что уже осталось недолго, что нужно потерпеть всего несколько недель, и тогда я стану хозяином положения, буду волен рассказать историю жизни Крейса так, как сочту нужным, так, как задумал. Необходимость вести себя определенным образом, быть неизменно учтивым и даже услужливым усиливала мои чувства неприязни и отвращения, которые я испытывал по отношению к Крейсу. Единственной отдушиной для меня был мой блокнот. На исходе каждого дня я доставал его из тайника и изливал на его страницы яд своей души — очищался, так сказать. Мой блокнот стал хранилищем всего темного, что было во мне.

Иногда Крейс замечал мою угрюмость. Спрашивал, что со мной. Мне приходилось опускать глаза, чтобы скрыть свою ненависть. Я был хорошим актером, умел в мгновение ока притвориться радостным и обаятельно улыбнуться старику. Всегда объяснял свое состояние отрешенности проблемами, связанными с работой над книгой. «Нет вдохновения», — говорил я, и Крейс понимающе кивал. Советовал мне вести дневник, записывать в нем свои повседневные мысли и наблюдения. Он на собственном опыте убедился, что это хороший способ поддерживать творческую форму. И добавлял: сам он ни за что на свете не хотел бы снова публиковаться; скорее умрет, чем позволит напечатать свое имя на обложке новой книги.

Теперь, когда мне были известны обстоятельства, вынудившие Крейса бросить писательский труд, я должен был признать, что, несмотря на мое почти что патологическое отвращение к нему, я восхищался тем, что он не изменил своего решения. Интересно, знает ли он о том, что мать Криса умерла? В конце концов, она была единственным препятствием, мешавшим Крейсу опубликовать свою вторую книгу, ведь Крис в своем предсмертном письме матери сказал, как она должна поступить в том случае, если его бывший наставник и возлюбленный попытается напечатать роман «Учитель музыки». Думаю, Шоу большой опасности не представлял. Да, ему известно о существовании этого романа, но теперь, когда я купил его молчание, он вряд ли станет что-либо предпринимать. По сути, все карты на руках лишь у меня одного, будущее Крейса зависит только от меня. Я — знаток истории его жизни, его чревовещатель, его биограф.

Я сидел в постели, делал записи в своем блокноте и слушал шум дождя, хлеставшего в окно. После вкусной трапезы — на ужин я приготовил linguine di mare[34] — я с Крейсом немного почитал в гостиной, а потом, в одиннадцать часов, когда над Венецией уже бушевала непогода, он попросил, чтобы я, как обычно, принес ему стакан воды и две снотворные таблетки. Я в очередной раз посоветовал ему обратиться к врачу, он в очередной раз отказался. Ему невыносима сама мысль, заявил он, что чужой человек будет осматривать его, мять и щипать его тело. Крейс сказал, что за многие годы он скопил кучу таблеток, которых ему хватит до конца жизни. Интересно, зачем он вообще копил эти таблетки? Возможно, затем, чтобы в один прекрасный день покончить жизнь самоубийством. Это единственно разумное объяснение.

С тех пор как я вернулся из поездки, Крейс, казалось, без меня не мог и шагу ступить. Я опекал его круглые сутки. Утром готовил завтрак и стоял рядом, пока он одевался, днем читал ему или слушал, как он рассказывает о своей художественной коллекции, вечером помогал ему раздеться и лечь в постель, потом, по его настоянию, еще некоторое время сидел с ним, пока он не засыпал. Когда я говорил, что мне нужно сходить в магазин за продуктами, у него начинался приступ страха, который перерастал в истерику, если я не успокаивал его, уверяя, что вернусь по прошествии нескольких минут. Только когда Крейс засыпал, я получал возможность заниматься своими делами и делать записи в своем блокноте.

В тот вечер, после того, как я дал ему снотворное, он лег спать. Спустя два часа я вдруг услышал бессвязные, неразборчивые крики, доносившиеся из его комнаты. Может, вернулся бывший помощник Крейса? Я сунул блокнот под подушку и, как был в трусах и майке, выскочил в коридор и помчался в портего. Там я включил свет, озаривший каждый уголок холла, но никого не увидел. Из спальни Крейса по-прежнему доносились испуганные животные вопли. Я тихо постучал в его комнату; поскольку ответа не последовало, а жуткие стенания продолжали эхом разноситься по всему коридору, я открыл дверь и вошел. В спальне было темно. Крейс метался на кровати, дрыгал ногами и руками, сражаясь с бархатными занавесями. Было ясно, что ему снится кошмар.