Валерий Прохватилов - Снайпер должен стрелять Страница 55

— Доулинг у меня обедал, Андрей. Где-то в начале пятого внезапный телефонный звонок в самом буквальном смысле вырвал его из-за этого вот стола. Кажется, кому-то из его сотрудников удалось выйти на след убийцы.

— Но ведь вечером он в любом случае позвонит вам, как думаете?

— Разумеется, позвонит. Тем более что в этом деле возникла одна деталь, объяснить которую не в силах ни я, ни он. Я прошу вас, Андрей… соберитесь, проявите всю вашу интуицию, помогите мне.

— Я весь внимание, мистер Монд.

— Давайте представим себе картину. Доулинг в кабинете Роберта среди прочего обнаруживает календарный листок, на котором есть запись, сделанная рукой убитого. Запись довольно свежая. И при этом в ней точно указано время будущего убийства — девять и день убийства — среда.

Городецкий молчал.

— Главное же не в этом, — продолжил Монд. — Самое непостижимое заключается в том, что на этом же листочке стоит имя нашей Мари. То есть полностью запись выглядит так: «Мисс Мари Монд, в среду, в девять…»

— Доулинг вам показывал эту запись или привел по памяти?

— Показывал. Дело в том, что он вырвал этот календарный листок и сунул его в карман.

— Извините меня, мистер Монд, но, по счастью, особой интуиции здесь не требуется, — начал Андрей уверенно. — Жаль, что этой записи нет сейчас перед вами. Но и без того я знаю, что слово «девять» в данном случае надо читать как «семь».

— ?!

— От Мари мне известно, что сегодня вечером, в семь часов, Роберт Бэдфул должен был встретиться с ней и с ее друзьями в каком-то доме неподалеку, где они обычно собираются раз в неделю. Нечто вроде почетного гостя-оригинала на клубной сцене. Очевидно, эту запись Роберт сделал во время вчерашнего телефонного разговора с Мари, спешил. Так что я более чем уверен, «девять» — это недописанное «девятнадцать».

— Правильно, «Клуб по средам», как же я мог забыть! — удрученно промолвил Монд. Он достал из кармана платок, промокнул затылок. — Черт возьми, как все просто! Вот уж воистину — пуганая ворона куста боится! Вместо того чтобы заниматься делом, мы с беднягой Сэмом сидели, как два завзятых преферансиста, когда каждый из них блефует. Он не знал, что сказать мне, я не знал, что скажу Мари, и так далее. Надо было видеть, как он от смущения терзал бифштекс! А когда позвонили, исчез так стремительно, чуть ли не с салфеткой за лацканом и вилкой в левой руке!.. Разумеется, если бы дело не касалось Мари… В любом случае, я благодарю вас, Андрей… Господи, как все просто!

«Да, стареют отцы», — подумал Андрей скептически.

В это время в столовую вернулась Мари, чуть помедлила на пороге, сразу окинув обоих изучающе-быстрым взглядом, но, по счастью, откровенно воспрянувший духом Монд все же успел до этого одними глазами, незаметно как бы, сказать Андрею: «Умоляю, ни слова об этом!» Хотя точно знал, что при характере и общей сути жизненных принципов подобных предупреждений Городецкому давать не следовало.

Пообедали наспех, Монд допивал свой кофе. Мари нервничала, все время поглядывала на часы. Андрей наконец не выдержал, предложил свою помощь.

— Если ты опаздываешь, Мари, а встреча не отменяется, я тебя подвезу. У меня сегодня совершенно свободный вечер.

— Спасибо, Андрей. Я тебе сегодня и так обязана.

— Ничего, сочтемся еще, — улыбнулся Андрей. — Через десять минут я — внизу.

— Передай от меня привет твоим милым мальчикам, Мари, — сказал Монд.

— Хорошо, отец. Я сегодня не задержусь.

Небольшая компания, собиравшаяся по средам у Эрделюака, была в основном компанией сверстников. Все они здесь росли, вместе когда-то учились, сюда вернулись после окончания колледжей — в Бэдфул-каунти, город-спутник и город-спальню, как называл его Арри Хьюз. Ник Эрделюак к этому времени сделал имя и стал художником, картины которого все больше входили в моду и все охотнее раскупались. Его подруга Николь, еще в школе за свою хрупкость и малый рост получившая прозвище Кроха, была автором известной монографии «От Моне до Тулуз-Лотрека». Рядом с Ником она прошла весь его трудный путь, и, хотя брак их не был зарегистрирован, сам союз был прочен.

Третий в их компании — уже неоднократно упоминавшийся журналист Арри Хьюз, сделавший в свое время карьеру на теме борьбы с наркотиками. Он руководил корпунктом в местном отделении газеты «Дейли экспресс», сам как репортер был зубаст и порой нахален, но при этом настолько все же корректен и профессионально точен, что, на взгляд Мари, перспектива его роста была блестящей. Ибо в любом печатном издании, не желающем потерять подписчиков, из всех видов кредита ему как бы заранее открывался главный — кредит доверия.

Подлинным любимцем этого небольшого клуба безусловно считался Арбо, одаренный поэт, но в миру — бездельник, обжора, мот, мягкость характера и явно затянувшаяся инфантильность восприятия жизни которого принимались друзьями как нечто, заслуживающее, когда надо, понимания и поддержки, а когда надо — чуть ли даже не самого обычного отцовского подзатыльника. Он был тучен от природы, в делах доверчив, но, главное, никогда не впадал в отчаяние.

Как это бывает, кружок их составился постепенно — из каких-то случайных пересечений, встреч и, конечно, самого обычного человеческого интереса друг к другу, уходящего корнями в детство.

Старше остальных почти на двенадцать лет в их компании был доктор — тридцатишестилетний психиатр Джонатан М. Хестер, как значилось на его визитной карточке. Он попал в их клуб благодаря какому-то весьма стремительному и по-своему очень цепкому знакомству с Эрделюаком, мастерство которого доктор сумел оценить мгновенно. Время от времени, не скупясь, не торгуясь, он приобретал у Ника его работы, говоря при этом со всей серьезностью, что привык помещать капитал надежно, с хорошим процентом прибыли. Ника это ничуть не смущало, поскольку лишь он сам каждый раз решал, что он намеревается продавать, а что нет.

Наконец, последней участницей этого дружеского сообщества оказалась Вера, миловидная, почему-то очень всегда печальная девушка, двадцати двух лет, лишь недавно представленная доктором Хестером — вначале как его невеста, а затем уже и как миссис Хестер.

Едва ли будет ошибкой сказать, что все они, за исключением, может быть, доктора, были людьми среднего достатка и принадлежали к той части общества, из которой, пожалуй, чаще всего «выбиваются в люди» благодаря блестящему образованию и хорошим природным данным. Если бы пришлось говорить о какой-то их элитарности, то это была элитарность людей, объединившихся исключительно на основе духовной общности. В этом смысле каждый из них вносил в дружеское общение нечто свое, никому не свойственное. Это прежде всего и ценилось, хотя в спорах они далеко не всегда щадили друг друга. Всякое аргументированное несогласие допускалось, более того — поощрялось, что придавало их общению тот самый оттенок подлинности, который, как правило, неподделен, неповторим, а потому бесценен.

Они ехали в мастерскую Эрделюака на Кэлтон-роуд, и Мари понемногу рассказывала Андрею о членах клуба. Городецкий слушал вполуха, потому как долго не мог понять, зачем она это делает. Замечательные люди, с целым букетом веских достоинств каждый, но он из них никого не знает. И уж тем более из ее рассказа совсем непонятным оставалось главное: каким боком вписался бы в этот достаточно узкий круг приглашенный сегодня на вечер Бэдфул?

Тут-то Мари наконец рассказала Андрею о двух статьях Роберта Бэдфула, напечатанных им за последнее время в газете «Сан»: «Наша планета — космическая тюрьма» и «Побег с Земли». И хотя обе эти статьи были подписаны одними инициалами, титулованного автора быстро удалось «расшифровать» Арри Хьюзу, от которого среди журналистской братии, похоже, вообще ни у кого нет секретов. Хьюз был в Лондоне по своим делам — кто-то из репортеров газеты «Сан» за коктейлем назвал ему имя автора. Просто так, на уровне светской сплетни. Возвратившись домой, Арри Хьюз зацепил молодого, очень шустрого парня по имени Конрад Вильтон, состоящего на службе у графа Бэдфула кем-то вроде письмоводителя. Этот разговорчивый малый на известных условиях рассказал журналисту так много интересного о своем молодом хозяине, что Хьюз бросился тому звонить, в надежде сделать несколько репортажей для своей газеты, а если удастся, то и для телевидения. «Буржуа закоснели в своих гостиных, — резонерствовал Хьюз при этом, — мы им с графом быстро подсыпем в жаркое перцу!..»

Журналисту казалось весьма заманчивым поведать своим читателям о внезапном тибетском вояже выпускника одного из самых престижных университетов мира и к тому же — единственного наследника старинного рода Бэдфулов. Пусть, мол, беспристрастные судьи где-нибудь за утренней чашкой кофе оценят сами, сколь изящно и дерзко этот потомственный аристократ эпатирует публику даже не опровержением, а скорее странным продолжением теорий знаменитого Раймонда Моуди о перевоплощении человеческих душ во времени.