Дэвид Моррелл - Защитник Страница 56

— В данный момент мы в безопасности.

— Я не об этом.

Они, как всегда, выбрали угловой столик и сидели спиной к стене. Столики рядом были свободны, но даже несмотря на это, Джэми старалась говорить тише.

— Теперь за тобой не охотятся. Ты не выполняешь приказ в боевой обстановке. То, что ты делаешь, — не самооборона. Теперь ты стал охотником. Я беспокоюсь насчет того, в какую сторону ты изменишься, если добьешься своего.

— Прескотт задавал мне похожий вопрос.

Джэми с удивлением посмотрела на Кавано.

— Когда я вытаскивал его с того заброшенного склада, мы чуть не попали в ловушку. В торговом центре. Наши преследователи оставили свою машину снаружи. Я ухитрился незаметно подкрасться к ней и приказал водителю бежать. Он был слишком ошеломлен моим появлением и не сдвинулся с места. Чтобы заставить его ноги работать, мне пришлось выстрелить в крышу машины над его головой. После этого Прескотт спросил, почему я попросту не убил водителя.

— И что ты ответил?

— Что он не дал мне повода к этому, что я защитник, а не...

Продолжения не требовалось. Джэми прекрасно все поняла.

— Интересно. Рассчитывает ли Прескотт на это и в будущем? — с горечью произнес Кавано. — Он не может быть совершенно уверен в моей смерти там, в доме Карен, во время пожара. Любопытно. Не думает ли этот сукин сын, что мой склад характера исключительно оборонительный и я не стану охотиться на него, несмотря на то, что он подставил меня и моих друзей?

Джэми промолчала.

— Он должен был позаботиться об изменении внешности. Возможно, он носит очки. У него было достаточно времени, чтобы отпустить бороду. Он мог даже обратиться к услугам косметической хирургии. Однако его телосложение будет сложно замаскировать.

Джэми снова принялась за яичницу. Разговор не придал ей спокойствия.

Кавано посмотрел на телевизор, висевший позади прилавка. Показывали рекламу очередного препарата для избавления от избыточного веса. На фотографиях был заснят человек, до и после использования средства. На первой фотографии он был тучным, на второй — неестественно худым.

— Когда я появился на складе, я увидел на полках самые что ни на есть калорийные продукты. Макароны, сыр, лазанья, равиоли, картофельные чипсы, коробки с печеньем и шоколадом. Кока-колу, обычную, не диетическую.

— Хороший способ набирать вес больше и больше.

— Предположим, он сел на жесткую диету.

Джэми оторвала взгляд от тарелки.

— С тех пор, как я последний раз видел его, прошло почти три недели, — продолжал Кавано. — Если он начал морить себя голодом и глушить воду тоннами, чтобы устроить организму промывание...

— Такой целеустремленный человек, как Прескотт... — Джэми кивнула. — Конечно, для здоровья это не слишком хорошо, но он может сбрасывать по килограмму в день.

— Боже, — вздохнул Кавано. — Скоро он изменится настолько, что я просто не смогу его узнать.

— Да. А вот ты, несмотря на выросшую бороду, все равно останешься вполне узнаваемым. Прескотт сможет затеряться в толпе и без особого труда выследит тебя.

— Но не тебя, — сказал Кавано.

— Что ты имеешь в виду?

— Он не знает тебя в лицо, он не знает, что ты со мной. Он будет смотреть на тебя в упор и никогда не догадается, что ты охотишься за ним.

— Это ты за ним охотишься, — возразила Джэми.

5

Оушн-авеню была единственной улицей в Кармеле, напрямик соединяющей шоссе и побережье. Вдоль нее стояли несколько кварталов невысоких домов, посередине шла разделительная полоса, засаженная деревьями и кустами, дающими спасительную тень. Вдоль причудливых витрин магазинов неторопливо прогуливались туристы.

Джэми вела машину. Кавано всматривался в идущих по тротуарам людей, думая, повезет ли ему настолько, чтобы обнаружить среди них Прескотта.

Но этого не произошло.

Спустившись с холма, они выехали на берег. Волны набегали одна за другой на засыпанный ослепительно белым песком пляж, тянувшийся на мили в обе стороны. Как на рекламной открытке. Местами сквозь песок проступали камни скального основания бухты. Кипарисы раскинули свои ветви, похожие на гигантский папоротник. Двое серфингистов в гидрокостюмах катались на досках среди пенных гребней волн. В прибрежном прибое резвились собаки. Их хозяева прогуливались рядом. Кричали чайки.

Кавано рассматривал людей на пляже, но ни один из них даже отдаленно не напоминал Прескотта.

Джэми повернула руль влево, и они поехали по живописной дороге, идущей вдоль моря. По ее сторонам стояли дома из грубо отесанного камня, окруженные деревьями. Монтеррейские сосны, как было написано в путеводителе. И старые дубы со стволами и ветвями, перекрученными морскими ветрами.

Джэми показала на скальный уступ справа:

— Вот дом, который мы видели в «Саммер-Плэйс».

Он действительно походил на корабль. Волны, постоянно омывавшие скалы перед домом, явно не пошли ему на пользу.

— Похоже, заброшенный, — сказал Кавано и вновь начал всматриваться в лица людей, гуляющих по пляжу и обочине дороги.

Прескотта среди них не было.

6

Они остановились на узкой тихой улочке, по обеим сторонам которой росли деревья. Когда Робинсон Джефферс и Уна обосновались в Кармеле, ее еще не было. Пройдя по мощеной дороге, они открыли деревянную дверь и зашли во двор.

Кавано прочел об этом месте очень много. Худой долговязый ирландец приложил титанические усилия, пытаясь построить здесь сооружение, словно сошедшее со страниц эпоса. Но, оказавшись здесь, Кавано с удивлением понял, насколько тут уютно. Яркие цветы и кустарник напоминали сад в английской деревне. Слева стояло каменное сооружение высотой в двенадцать метров. Джефферс назвал его «Башней Сокола». В ней были и винтовая лестница, и бойницы, и зубчатая стена наверху, с торчащим посередине дымоходом. Справа расположился невысокий каменный дом с аккуратной дощатой крышей и дымоходом из камня.

Мощенный кирпичами тротуар привел их к дверям дома. Внутри сидел пожилой мужчина. Он объяснил, что является сотрудником фонда, владеющего этой усадьбой.

— Хотите экскурсию? — спросил он.

— С удовольствием.

— Вы попали в аварию? — сочувственно спросил седой мужчина, посмотрев на лицо Кавано.

— Упал. Взял небольшой отпуск, чтобы выздороветь.

— Кармель прекрасно подходит для этого.

Комнаты дома, с таким трудом построенного Джефферсом, были небольшими и в то же время почему-то казались просторными. Вес камней, из которых он сложил дом, казалось, сжимал воздух внутри. От обшитых деревом стен шел холодок. Войдя в гостиную, Кавано начал рассматривать каменный камин, стоявший справа, а потом увидел стоящее в дальнем углу пианино. Из окон открывался вид на океан.

Экскурсовод провел их через комнату для гостей, кухню и ванную на первом этаже. Потом они стали осматривать спальни в мансарде. Робинсон любил сидеть здесь, когда писал стихи.

— Робин, мы здесь так его зовем, построил не слишком большой дом, чтобы он выдержал штормовой ветер, дующий с океана. У них с Уной были сыновья-двойняшки. Можете себе представить, насколько надо было любить друг друга, чтобы счастливо жить в такой тесноте и неудобстве. Они намеренно не проводили в дом электричество, вплоть до 1949 года. К тому времени они уже прожили здесь тридцать лет.

Кавано с удивлением почувствовал, что у него сжало горло.

— Обратите внимание на стихи, которые Робин выбил на этой балке. Это, правда, не его, а Спенсера. Любимые его строки, из «Королевы фей».

Как отдых средь трудов,

Как гавань средь морей,

Смерть упокоит дух

Уставший от скорбей[3].

Кавано почувствовал себя опустошенным.

— Пойдемте, если хотите, в Башню Сокола.

Размышляя о превалирующей в творчестве Джефферса безрадостной теме хрупкости человеческого существа в противовес мощи сил природы, Кавано удивлялся. Как могла у Джефферса возникнуть столь причудливая мысль, приведшая его к постройке этой башни? Он построил ее как место уединения для Уны и игровую площадку для своих сыновей, с подземельем и потайной винтовой лестницей, где дети могли бы прятаться. Из узких окон на верхнем этаже открывался вид на море.

— Уна умерла в 1950-м году от рака, Робин — в 1962-м, от множества различных болезней, — рассказывал экскурсовод. — Робин много курил, поэтому у него были больные легкие и кровеносные сосуды, но на самом деле он просто так и не оправился от смерти Уны. Я всегда считал, что истинной причиной смерти было его разбитое сердце. Уна умерла в шестьдесят шесть, Робин — в семьдесят пять. Кто-то может сказать, что они умерли рано, но они прожили наполненную жизнь. Я не рассказываю это детям, которых учителя приводят сюда на экскурсии, но вам расскажу. В молодости Робин и Уна отправляли детей спать в одну из спален в мансарде, а потом занимались любовью в комнате для гостей, на первом этаже, прежде чем оправиться спать во вторую спальню в мансарде. Они считали, что в той кровати, в которой они это делали, им когда-нибудь предстоит встретить смерть. И после смерти они покоятся вместе. Их прах похоронен в углу сада.