Эндрю Клейвен - Час зверя Страница 61

— Мистер Муллиген велел позвонить ему сразу же, как мне станет что-нибудь известно, — трещала старуха, словно прочитав мысли внука. — Все так необычно. Просил позвонить ему, если выяснится, где сейчас Зах. А я говорю: «Зах? Зачем вам понадобился Зах? Зах ничего не знает». А детектив ответил, что он просто обязан поговорить с ним, так полагается по протоколу. Я этого не понимаю, Олли. Что за протокол? Я ему прямо сказала: «Мистер Муллиген, — говорю, — у меня слабое сердце, меня очень легко расстроить, а вы меня так просто напугали». Тогда он говорит, что нет, мне-де не о чем беспокоиться, но, разумеется, это же невозможно, как я могу не беспокоиться?

Перкинс снова сглотнул. Он по-прежнему не отводил глаз от Тиффани. Та тоже смотрела на него, карауля каждое движение.

— Только не сходи с ума, — хрипло посоветовал Перкинс. Произнося эти слова, он продолжал следить за девушкой. Откашлялся и заставил себя посмотреть прямо в глаза старухе. Утратившее очертания тельце трепещет. Чашка слегка дребезжит, постукивая о блюдце. В любой момент, в любой момент, как казалось Перкинсу, она может потерять сознание. Сползет на пол. И все же ему мерещилась какая-то чертовщинка в ее глазах.

— Зах в порядке, — подбодрил он бабушку, — я виделся с ним, он в полном порядке. Ясно? Не тревожься о нем.

Бабушка прижала руку к груди. Перкинс гадал: этот жест выражает облегчение или близится Последний Удар?

— Зах в порядке? — переспросила она. Перкинс заколебался. Кровь обратилась в серную кислоту, губы горели от прикосновения языка. «Нет, — мысленно ответил он. — Нет, с Захом беда. Большая беда, и Тиффани знает, в чем дело. Надо выдать ее полиции, ба. В это дело вмешаются копы, все будет уродливо, мерзко, выплывет, что я сделал с Тиффани, и ты узнаешь, и Зах. Но иначе они убьют его…» Перкинс приоткрыл рот, словно собираясь заговорить, но молчание все длилось, бабушка выжидающе глядела на него, пальцы прижаты к груди, в другой руке дрожит чашечка на блюдце. Перкинс глянул в сторону, на эту чашку.

— Мне пора идти, — пропела Тиффани, поднимаясь. Перевела взгляд с Оливера на старуху. — Извините. У меня назначена встреча. Надо спешить.

Она легким движением опустила блюдце на мраморный столик, расправила цветную лоскутную рубашку. Даже в сумраке пестрые заплаты выступали дерзким и сочным пятном на фоне старинного, ветхого убранства комнаты. «Почему они вырядились так похоже? — удивился Перкинс. — Почему они всегда одеваются почти одинаково?»

— Тиффани, Тиффани, дорогая, — захлопотала старуха, — ты же только что пришла. Не оставляй меня в одиночестве, я так волнуюсь, я не в состоянии справиться со всем этим.

Тиффани поглядела на нее, потом на Оливера. Снова на бабушку. Губы ее двигались беззвучно, пока ей не удалось наконец выдавить:

— Ба, мне, право, неловко, но у меня встреча. Я должна идти, непременно. Извини, ба.

С этими словами она выбежала из комнаты. Словно молния промчалась по коридору.

«Задняя дверь!» — вспомнил Перкинс. Внизу, наискосок от спальни, дверь черного хода. Тиффани выскочит через тот выход и воспользуется лестницей или грузовым лифтом.

— Извини, ба, я на минутку, — пробормотал Оливер. Ставя чашку на стол, он вновь расплескал чай. Поднялся на ноги и устремился в погоню за Тиффани.

— Что случилось? — пролепетала старуха.

Но Перкинс уже выскочил в коридор.

Сперва ему показалось, что Тиффани ускользнула. Справа Перкинс увидел тяжелую металлическую дверь с огромной задвижкой. Слева дверь в затемненную спальню. «Ушла, она уже ушла», — запаниковал он, но, подскочив к двери спальни, неожиданно разглядел там Тиффани.

Нагнувшись, она пыталась нашарить что-то в темноте возле постели бабушки. Выпрямилась, и Перкинс увидел у нее в руках сумку, матерчатую сумку, точно такую же, как у Заха. Девушка повернулась, обеими руками удерживая свой багаж. Шагнула к двери и только тут заметила Перкинса.

Задыхаясь, она прошептала:

— Выпусти меня, Олли.

Перкинс шагнул к ней.

— Сперва ты расскажешь всю правду.

— Ты и сам знаешь правду. Ты просто не хочешь поверить. Дай мне пройти.

Девушка с вызовом глянула на него. Ринулась к двери, размахивая сумкой, наклонив голову, точно бодаться собралась.

На этот раз Перкинс не дрогнул, застыл в дверях. Сердце бешено колотилось. Страх все больше овладевал им. Тиффани едва не налетела на него, запрокинула голову, сверкнула серебристая прядь в волосах, отражая свет коридорной лампочки, сверкнули белые зубы, сверкнули глаза.

— Дай мне пройти, черт побери! Теперь уже поздно! Ничего не изменишь. Господи! — вскрикнула она. — Почему это случилось со мной? Господи, Господи!

— Я звоню в полицию, Тиффани. — Больше он ничего не надумал, больше ничего не получалось. Страх все нарастал, и Оливер мог лишь твердить про себя: «Это же я сломал машинку. Это я». — Сейчас я позвоню Муллигену.

В первую секунду Тиффани лишь безмолвно качнула головой. Он слышал, как воздух с хрипом вырывается из ее глотки, как девушка борется со слезами.

— Давай же, — сквозь зубы пробормотала она. — Ради Христа, ради Иисуса сладчайшего, давай же, давай!

Еще мгновение, бесконечное мгновение, они стояли лицом друг к другу в дверях спальни. Перкинс не мог стронуться с места, не мог уступить ей дорогу. Он хотел протянуть руку, крепко сдавить плечи Тиффани, трясти ее, трясти до тех пор, пока она все не выложит, пока не подтвердит, что Зах невиновен. Зах невиновен! Она должна признать! Кулаки сжимались и разжимались, но поднять на нее руку Оливер так и не посмел, он не посмел вновь коснуться ее, не желал вновь ощутить хрупкие плечи под своими ладонями.

Перкинс отвернулся. У кровати ждал телефон, старомодный, неуклюжий, на низконогом ночном столике. Оливер помнил, где стоит телефон, но почему-то на этот раз не догадался им воспользоваться. Как-то не пришло в голову. Вместо этого он развернулся и побрел по коридору. Вернулся в гостиную.

— Олли? — донесся из кресла голос бабушки.

Оливер прошел мимо нее, прямиком в кухню. Там тоже имелся телефон, висел на стене возле холодильника. Оливер снял трубку, приложил ее к уху. Постоял, глядя на кнопки с цифрами. Потянулся к ним, намереваясь набрать номер.

И все же он так и не нажал на нужные кнопки. Просто стоял, уставившись на них, прижимая к уху телефонную трубку, вслушиваясь в долгий гудок. Краем глаза он вбирал всю кухню, задумчивый блеск медной посуды, зеленый линолеум на полу. Смотрел на телефон и ждал, пока гудок не прервался. Послышался механический голос: «Если вы намерены позвонить, опустите, пожалуйста, трубку, а затем снимите снова и наберите номер…»

Тогда Перкинс осторожно опустил трубку на рычаг и вновь уставился на телефон. Внутри чернота и муть, в мозгу затаилась неожиданная мысль, он внезапно подумал: «Сегодня я умру. Они убьют меня». Оливер мгновенно уверился в правоте собственного предчувствия — они его убьют. И потом, это же не просто предчувствие, это вполне разумное предположение. Раз Тиффани и ее напарник решили подставить Оливера, им придется его убить, разве не так? Иначе он сумеет оправдаться, сумеет убедить полицию в своей невиновности, а если они его прикончат — подстроят что-то вроде самоубийства или несчастного случая, — вот тогда они и в самом деле смогут все свалить на него…

И на Заха!

«И на Заха!» — подумал он. Вот так-то. Заха они тоже убьют.

Оливер все еще глядел на телефон. Руки, прижатые к бокам, задрожали. Страх, прежде подобный запертому мотыльку, превратился в огромную летучую мышь, затрепыхался где-то внизу живота, забил огромными крылами. Хочет расправить крылья, хочет взлететь…

Ты и сам знаешь правду. Ты просто не хочешь поверить.

Перкинс глядел на телефон и дрожал все сильнее. Он сам не понимал, почему не решился позвонить.

Я все расскажу.

Почему, почему он не подошел к телефону сразу же, в спальне? Почему вместо этого потащился на кухню?

Перкинс прикрыл глаза, сердце тяжело ухнуло. Летучая мышь, поселившаяся в его внутренностях, испытывала крепость своих крыльев, била ими о его ребра, норовя вспорхнуть. Вот-вот вырвется на волю. Перкинс всегда знал, если он забудется хоть на минутку, «оно» вырвется, завизжит, заухает. Нельзя распускаться. Думать тоже нельзя. Нельзя оставаться трезвым, нельзя влюбляться, нельзя писать стихи…

Страх вырвется и разрушит все, уничтожит всех, кем он дорожил.

Ты и сам знаешь правду. Ты просто не хочешь поверить.

Перкинс с трудом приподнял голову. Повернулся и осмотрел коридор. Он догадывался, что там увидит.

Металлическая дверь напротив спальни распахнута. Задняя дверь. Задвижка сорвана, с площадки в щель между краем тяжелой двери и ее рамой льется серебристый свет. Перкинс застыл на месте, тупо уставившись на открытую дверь. В глубине его желудка ворочалась черная тварь, ширяла крылами, красным огнем горели голодные глаза. Дожидается своего часа.