Игорь Резун - Свидание на Аламуте Страница 71

Какой-то невысокий человек в стеганом халате с колокольчиками на поясе сидит на корточках перед лежащей и издает горлом низкий, переливающийся оттенками звук. Руки его заняты бубном — вот они, ритмичные удары! Лица его тоже не видно — на косматой, седой голове маска египетского бога Тота. Перед ним — что-то бесформенное; с трудом можно узнать распотрошенную тушу какого-то животного.

А у стены еще двое узкоглазых и плосколицых в черных балахонах замерли у стоящих на коленях людей. Медный с ужасом узнает склоненную голову Мириклы, тоненькую фигурку Патрины и сжавшиеся комочки детей — Данилы и Яны. Они не шевелятся; их лица измазаны кровью — видно, как алое блестит на светлых волосиках девочки. Белое платье Мириклы разорвано на плечах, висит лохмотьями, и грудь женщины бесстыдно обнажена; полуголой сидит и юная цыганка, дерзко выпрямившись и выставив вперед выпуклости своей фигурки. Не тронули только детей. Они остались в своей одежде: малыш — в шортиках, маленькая девочка — в джинсах с жемчужинками, и оба — в футболках. Они либо спят, либо находятся в каком-то оцепенении; рот девочки приоткрыт…

Медный не успевает испугаться. Он уже заметил крупного, голого по пояс мужчину, который стоит на коленях в последнем углу этого треугольника. На его могучей спине в свете факелов чернеют рубцы — то ли от палок, то ли от плети. Голова его с неаккуратно, наскоро выбритой макушкой склонилась над большим чаном с чем-то черным. В самом углу, у статуи Озириса, лежат испачканные все той же кровью ветвистые рога. Кровь жертвенного оленя страшным заклятием связала всех — и этого большого сильного мужчину с опущенной головой, и погруженных в прострацию детей, и цыганок.

Медный узнал человека, стоящего на коленях. Это был Алехан!

Шаман, продолжающий издавать вибрирующие ноты горлового пения, поднимается. Коричневая его рука, едва видная в рукаве халата, мерно бьет в бубен. Затем он откладывает его и берет другой — с колокольчиками; те начинают позвякивать. Покачиваясь и пританцовывая, шаман обходит лежащую белую мумию. В другой его руке появляется что-то вроде большой малярной кисти, видимо, сплетенной из конской гривы. Шаман приплясывает и вокруг обритого мужчины. Горловое пение сменяется гортанным бормотанием. Кисть с шипением погружается в чан с оленьей кровью и смачным шлепком опускается на голову Алехана. Струи крови текут по его большой спине, обгоняя друг друга. Шаман продолжает размахивать кистью. Вот он подскакивает к сидящим и с ожесточением тычет кровавой кистью в голую грудь Мириклы, мажет Патрину, касается этой страшной краской лиц детей… Он подскакивает, бьет себя кистью по щекам, разбрасывая брызги, и страшная его маска странно темнеет. Шаман оставляет большой бубен, но звук ударов не исчезает, а заполняет это помещение, дрожит в воздухе, и Медный с ужасом ощущает, что эти удары сливаются с биением его сердца, заставляя его с болью сокращаться, выпрыгивать из груди. Гарь факелов и жертвенного огня режет глаза.

— …О, восстань, Сутимозу! Помоги ей Озирис, оживленный Изидой и Анубисом! Соединитесь, части Хетт, Ба, Хайбет, Рен, и да придет божественное Ка! Приди, Эрлик-хан, за царицей Египта, дай ей прежнюю силу, отпусти на священную землю Ала-ту…

Медный не сразу понял, что «рация» заработала. Голос, которым говорил шаман, вряд ли ему принадлежал. Нет, мозг улавливал голос другой, отдаленно похожий на бас Кроу. И это был даже не голос. Это была трансляция, подобная синхронному переводу, и наверняка она являлась плодом коллективной работы, исходя из энергоинформационного поля, который создали два мощных источника слева и справа — Лис и Шкипер.

— …О, Хетт, Тело, которое давно разрушено, прими новую форму, прими кровь сильного оленя, пусть она течет в твоих жилах, согревая его! О Ба, Вечная Душа, сойди с Небес, возродись в Хетт, что питается жертвой Крови и Огня. О Хайбет, Тень, следуй за Хетт и Ба из подземного царства, получая разрешение Эрлик-хана, взойди из тьмы! О, Рен, Имя, вернись в мир, царица Ала-ту, царевна Укок, родись в новом теле для силы и мести, для могущества народа твоего! Я нашел тебе Ка, твой двойник здесь, и он ждет тебя. Прими его тело, прими его душу, прими его имя, прими его тень, стань Царицей Укок Ала-ту, заклинаю тебя, о, Сутимозу…

Медного пробрала крупная дрожь. Он не ощущал жесткости камня, на котором лежал. Только пульсировал в его голове канал связи с Лис, Шкипером и даже Кроу, сознание которого было растеряно, неясно, но, тем не менее, и оно болталось на краю энергоинформационной цепочки.

Шаман вернулся к лежащей. Из-за камня-ложа он достал, видимо, заранее приготовленную птицу. Это был сокол со связанными лапами и с головой, замотанной тряпкой. Шаман сорвал накидку с сокола и подбросил его вверх.

Растормошенная птица, оказавшись в полете, кувыркнулась, но захлопала крыльями и повисла в воздухе. Тут же один из стоящих у лестницы метнул свой охотничий нож. В свете факелов блеснуло широкое лезвие. Обезглавленная тушка со шлепком рухнула на черепки. Шаман метнулся к ней и, схватив комок перьев с бьющей фонтаном кровью, заклекотал сам как птица, а затем швырнул мертвого сокола на обнаженное тело лежащей. Его горло снова издало низкий гудящий звук. Держа истекающую красным птицу, как чайничек, он брызгал рубиновыми каплями на эту белую кожу, и, смешиваясь с маслом, кровь образовывала мраморные разводы, прожилки и стекала с плоского живота.

Огонь жертвенника, казалось, тоже был самостоятельным, живым. Он затрещал, начал разгораться, бросать искры, поднимаясь вверх острыми кинжалами языков пламени.

Шкипер передал: «Лис берет на себя двух стражей, а я положу тех, кто по краям. Вали ближнего. Стреляй в живот. Только в живот, понял! Шаман пока не опасен, он камлает, он пуст. Поднимаемся одновременно». Медный вздрогнул и стиснул пистолет в руках, стараясь не стукнуть им о камни.

Факелы в углах зала внезапно рванулись вверх протуберанцами. Фигура на ложе зашевелилась. Ее бледные тонкие руки вдруг пошли в стороны, отлипая от тела, казалось, с трудом. Огонь на жертвеннике метал искры. Шаман запрокинул голову. Маска с глухим стуком свалилась с его лица, оголив еще одну маску, почти высохшую, с провалившимся носом и огромными бельмами вместо глаз, затянутыми наглухо белесой пленкой, с недоразвитыми остатками ушей и парой седых косм, вытянувшихся по голому, бугристому черепу…

Он закричал.

Ребята быстро поднялись.

Их заметили в тот же момент, но было уже поздно. Медный опять вошел в это необычное, раздвоенное состояние. Часть его души взлетела во мрак, наблюдая все происходящее; мозаично складывались отдельные, вроде бы не связанные детали…

Адский грохот и белое крошево, пеной брызнувшее из статуй.

Распластавшаяся над детьми фигура Мириклы в изорванном платье — ее широкая, темная спина и черно-седые волосы на плечах.

Пистолет Шкипера, который тот держал обеими руками.

Гильзы, пляшущие у босых ног Лис с резко обозначившимися мускулами выпуклых икр и рельефными косточками на щиколотках.

Оскаленный рот-провал шамана, воздевшего руки к темному потолку.

Биение какой-то фиолетовой жилки под коленкой у девушки, уже изменившей позу на ложе и свернувшейся, как человеческий зародыш; скрюченные в судороге рождения пальцы ее ступней — белые черви в золотых колечках.

Борода Кроу с застрявшими в ней комками плесени.

И страшный сгусток темной, звериной ненависти, рванувшийся на него оттуда, из зала.

Он слышал: «Стреляй только в СВОЕГО!» И этот «свой» уже обернулся, он выкинул руку с ножом… Медный видел летящий клинок, видел, как тяжелые пули «маузера» отбрасывают его в сторону… И вот уже изменилась траектория полета…

Они светились, будто трассирующие, эти пули Медного, и, как очередь из авиационного пулемета в компьютерной игре-имитации, уходили в центр. Теперь он понял, отчего нужно было стрелять в живот: у стража именно там, невидимые обычному глазу, пламенели и скручивались вихри Точки Сборки — пурпурные, изумрудные и белые. Пистолет бросало в руках Медного, и импульсы ненависти били по его голове. Из ушей потекло что-то теплое, липкое, но он стискивал зубы и гвоздил, гвоздил пулями. Когда семь девятимиллиметровых пуль ушло в этот огненный центр, Медный рухнул на колени. Его сознание затягивалось серым туманом, но в руках очутился второй магазин, и он неизвестно когда заученным движением перезарядил «маузер». Снова раздался грохот… И над всем этим на одной визжащей ноте — дикий крик шамана, ультразвук из раззявленного беззубого рта, как сполох молнии…

Лис стреляла с двух рук — из своей «Гюрзы» и из «Целиски» Кроу. Сначала один страж, отделившийся от стены и шедший на них неумолимо и страшно, вдруг вспыхнул голубым спиртовочным пламенем и моментально раскатился по полу на пылающие головни; потом второй полыхнул и распался на кубики, словно домик из конструктора. Потом ослепила на миг другая вспышка — это загорелся противник Шкипера…