Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства Страница 78

— Не дождешься.

— Дождусь. Еще лет пять — и все будет о’кей! И так уже Вся эта команда трещит по швам.

— Не знаю. Просто мне кажется, что Россия — не Америка. У нас в крови ненависть к богатеям. В крови, понимаешь?! У нас хотят жить зажиточно, может быть, ко тех, кто нажился за чей-то счет не любят. И с россиянами такие шутки шутить опасно.

— У тебя это от старости. Ты закоснел, у тебя все еще стереотипно, как пять лет назад.

— Поссоримся мы с тобой, — вздохнул Серега.

— Ерунда, — произнесла Аля, — из-за политики?! Я вполне терпима. Я просто сочувствую тебе как обделенному жизнью человеку. Лучшие годы прожил под утюгом, тебя причесывали, равняли под гребенку — чего же удивительного? У тебя была своя вера, свои боги, а теперь их сковырнули, показали тебе в истинном виде. Ты не слепой, все видишь, но признаться самому себе, что верил в глиняных болванов, не хочешь. Вот черт, надо сбавлять…

Машины стали попадаться чаще, а дорога сузилась. Теперь Аля вынуждена была тянуться за впереди идущими, скорость упала до шестидесяти в час.

— Так и на кремацию не успеем.

— Куда спешить? — сказал Серега. — Не на свадьбу ведь.

— Неудобно, уж мне этого не простят. Ты, конечно, лицо постороннее, так скажем, а я-то для всех — его пассия.

— Зачем же ты меня везешь? Я хоть и однокурсник, но ведь не более того. А Ленка наверняка уже раззвонила всем о том, что ты и я…

— Нет, ты нужен. Они знают, что ты — нечто вроде непризнанного гения. После того как Мацуяма купил «Истину», о тебе уже много говорят. Тебе простят меня, а мне простят тебя. Вчера мне звонил Розенфельд и спрашивал, можно ли выставить тебя где-нибудь в столице.

— Интересно, что я буду выставлять? — хмыкнул Серега. — «Откровение»?

— «Откровение» в ближайшее время поедет в Японию. Не сразу, конечно, сперва Мацуяма еще разок прилетит. Мы ему позвонили, сообщили, он сказал: «Это Панаи-сан? Очинно хорошо. Мы будем и это смотреть». По идее, он даст за нее столько же, сколько за «Истину». Так что две штучки — миллион. Вот что ты стоишь, Панаев!

— Может, и за «Мечту» столько возьмем? Я уже начал помаленьку.

— Когда сделаешь, посмотрим.

— Посмотрим.

…Подъехали к Митину со стороны кольцевой дороги. Успели вовремя. Три автобуса «ПАЗ» с черными полосами на борту стояли задом к дверям крематория. Распорядительница уже приглашала пройти в зал. Аля и Серега тихо присоединились к небольшой толпе — человек в сто — и прошли в ярко, как-то уж очень жизнерадостно, освещенный зал. Три гроба стояли рядом, в одну шеренгу, один на постаменте, два — на каталках. Цветы, венки, крышки с православными крестами, нашитыми на голубой шелк. Покойники лежали в открытых гробах, головы их были туго обмотаны бинтами, и узнать, кто из них кто, было трудно. Кроме того, бинты делали их похожими на каких-то космонавтов, лежащих в своих ложементах перед запуском. Аля сказала траурную речь, выступили еще три оратора, затем родственники попрощались с усопшими, закрыли крышки, прихватив их гвоздями, и под звуки траурной мелодии поставили на транспортер гробы. Один за другим они исчезли в отверстии, задернутом бархатной шторой…

Серега вместе со всеми вышел на площадку и стал ждать Алю. Она вышла, держа под руку Лену, которая в полной прострации плелась рядом с ней, видимо, даже не слушая слов утешения. Потом Аля передала ее двум другим женщинам, а сама вместе с Серегой вернулась к «Волге».

— Ну все. Последний долг отдан, — вздохнула она с облегчением. — Король умер — да здравствует король! Поминки — это уже необязательное. Везу тебя домой, к себе.

«Волга», попетляв немного по московским улицам, свернула в высокую арку одного из массивных серых домов постройки еще пятидесятых годов. В нем было всего восемь этажей, но он был ровно вдвое выше любой из хрущевских пятиэтажек. В скверике, разбитом посреди двора, ходили несколько мам и бабушек с малышами.

Аля поставила «Волгу» в длинный ряд разноцветных машин и, взяв Серегу под руку, повела к подъезду. Это был черный ход, но дверь тем не менее была с кодовым замком. Аля упругими тычками набрала нужную комбинацию цифр — и дверь открылась. У лифта дежурила пожилая дама — консьержка, как в доброе старое время.

— С вами? — спросила она Алю, бесцеремонно указывая на Серегу.

— Так точно, — отвечала та.

Лифт довез их до седьмого этажа, не спеша, немного, поскрипывая и вибрируя. Старый был лифт, небось тоже еще пятидесятых годов.

Первое, что поразило Серегу, — он не увидел окурков на полу и мазни на стенах. Лестничная площадка представляла собой как бы небольшой холл, где лежал коврик, стояли столики и два кресла, на столике — пепельница. Бра освещало холл уютным неярким светом. На площадку выходило всего две двери — солидные обитые черным дермантином с медными ручками в виде львиных голов, держащих в зубах кольца. Аля повернула ключ, и дверь открылась, щелкнул выключатель, и неяркий, щадящий энергию свет залил огромный, длинный и широкий коридор, в который мог бы, наверное, въехать вагон метро.

— Заходи, — сказала Аля, захлопывая дверь. — Снимай ботинки, вот тебе дежурные тапки.

— Дворец! — восхищенно вздохнул Серега.

Вешалка, резная, мореная, была рассчитана человек на тридцать, но сейчас на ней висела только кожаная куртка — из тех, что носят летчики. Вообще, по всему было видно, что Алины дед и отец авиаторы. На стенах коридора висели эстампы, изображающие старинные самолеты, воздушные шары, под потолком на тонких нитках было подвешено десятка три самых разных моделей: самолеты, вертолеты, спутники и прочее. — Даже пузатый дирижабль с надписью «СССР В-б», зеркала в золоченых рамах, сверкающий как лед паркет, покрытый лаком, лепнина на потолке — всего этого Серега еще не видел в квартирах.

— Значит, так: ты посидишь немного один у меня в комнате, а я приготовлю перекусить. Не люблю, когда у меня за спиной сидит человек и вздыхает. Кухня — это святое. 

— А туалет у вас где? — спросил Серега.

— У нас их два: один для нижних чинов, другой — для господ офицеров. Для нижних чинов — рядом с кухней. Вот здесь.

Когда Серега вошел в кухню, Аля там уже возилась в переднике. Слепили белизной шкафы, сверкали медные самовары с росписью под Хохлому, декоративные ложки и половники, какие-то глиняные горшки…

— Ага. — Аля торопливо вышла из кухни, открыла Сереге дверь и впустила его в свою комнату. — Вот тут сиди и жди.

Потолок был высокий, под три с половиной метра. Одна стена вся целиком отдана книгам. Глаза разбегались — Гранат, Брокгауз и Ефрон, четырехтомный дореволюционный словарь Даля, «История русского искусства» Игоря Грабаря, «История искусства» Гнедича, французские, итальянские, немецкие альбомы репродукций… Целая полка иностранных изданий по дизайну. «Библиотека Мировой литературы» в 200 томах. Собрания сочинений: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Тургенев, Достоевский, Бунин, Мопассан, Горький, Брюсов — всех не перечтешь. Стена с дверью — тоже вся в книгах… Дверь, стеклянная, затянутая шелком с изображением драконов, как бы обрамлена с трех сторон книжными полками: Сэлинджер, Кафка, Камю, Шекспир, Уитмен, Марк Твен, Бальзак, братья Гримм, братья Стругацкие. Конечно, Булгаков, Платонов, Ахматова, Зощенко. «Всемирная история», Ленин, Сталин, Ким Ир Сен. Все в кучу…

Зачем ей это, интересно? У Сереги книг даже в Москве было мало, то, что лежало на полках, его не волновало, а то, что можно было достать с трудом, он доставать не хотел, да и не умел. В стене напротив двери было широкое окно и выход на балкон. Сквозь стекло виднелись пожухлые плети каких-то вьющихся растений, должно быть, летом балкон превращался как бы в шалаш… У этой же стены стояла какая-то необычная, должно быть, сделанная на заказ конструкция — не то шкаф, не то ' стенка с вмонтированными в нее японскими электронными часами, компактным телевизором, видеомагнитофоном, видеопроигрывателем, а также обычным приемником, проигрывателем и магнитофоном. Ниже и выше всей этой техники располагались объемистые шкафы с изящными латунными буквами-литерами латинского алфавита: «Фоно» на верхних и «Видео» на нижних. Четвертая стена была завешена огромным ковром, с пышными цветами и листьями. У этой стены стояли диван, гардероб, трельяж, а кроме того, в комнате еще умещались письменный стол с водруженным на него компьютером, два низких мягких кресла, небольшой столик типа журнального и небольшой бар-холодильник.

Кроме армянской люстры из пластмассового хрусталя, было еще несколько разнообразных ламп, бра и светильников, с помощью которых в комнате можно было создавать разные варианты освещения. На полу простирался еще один, мягчайший ворсистый ковер. На нем вполне можно было спать, ничего не подстилая. Во всяком случае, так показалось Сереге.