Елена Костюкович - Цвингер Страница 93

— О смертельном исходе, — вступает Ребека. Она, оказывается, и по этой теме имеет что ответить. — Я сама видела недавно, ужас, как в «Бенихане» живого краба режут прямо перед клиентом на ломти. В каком-то, не помню, в китайском по залу ходят коровы, цесарки, утки мандаринки, о них обратиться бы в защиту животных, что они могут заболеть и даже умереть от табачного дыма.

— По «Шинку» в середине девяностых гуляла корова. Интересно, чем пахло у нее молоко — тютюном или горилкой.

Ребека лучше Виктора знает русские рестораны и Россию. Она наезжает в Москву три или четыре раза в год. Столь богатый русский язык, правильный, чуточку деревянный, есть только у гэдээровцев. Только у «осси». Которые учились в советские времена в Пскове, в Воронеже. Теперь все это у них принято скрывать. Но не от Виктора же скрывать все-таки! Он сам типичный осси, всем оссям осси.

С ними легко говорить. Бывшие гэдээровцы понимают эзопов язык, риторику умолчаний, недоговоренностей. Они, как и русские, подкожной памятью помнят, как о многих вещах вроде не «запрещено было знать», но «нельзя было упоминать». В СССР не допускались упоминания о тех, кто сгублен в двадцатые — пятидесятые годы. Даже если было признано — сгублен безвинно. Но пишущие понимали, что не ляпнешь: «незаконно репрессирован» или «уничтожен». Ну, ляпнешь, если ты диссидент. А в официальной печати — ни-ни. Время от времени этикет менялся. В начале шестидесятых можно было еще: «стал жертвой нарушений социалистической законности». А уже с конца шестидесятых и до самого конца Советской власти приходилось просто обрывать рассказ, оставляя во мраке вопрос: куда же вдруг делся герой — утерялся в тумане, в ночи?

— А у нас вообще этих людей не упоминали, — сказала Ребека.

— Вот, Ребека, я хотел давно спросить. О вашем самиздате. Как выглядел ваш самиздат?

— Преимущественно тамиздат. Криминалом были все книги, изданные в той Германии. Что печаталось в Западной Германии, не продавалось в Восточной. Даже классика — нет. Даже переводные с английского или французского. Немецкий язык, конечно, и там и тут. Однако после раздела страны главный вопрос для любой публикации был: это капиталистический извод или социалистический? О каждом тексте, написанном по-немецки, вставал вопрос: он по-немецки, но по-каковски по-немецки? Вот, например, в ФРГ выходили книги мировых звезд, таких как Габриэль Гарсия Маркес. Виктор, представляете ли вы, что у нас, в ГДР, Маркес был запрещен. Его книги продавались только в ФРГ. Капиталистические издания к нам не знали дороги…

Оба опять жуют что-то без внимания. Вино пьет, похоже, только Виктор. У Ребеки нетронутый бокал. На столе фуа-гра и пюре из картофеля и такого количества взбитых сливок, что еда немилосердно щекочет горло.

— Опять о кулинарном аспекте. Куда деваться, если сегодня вокруг кухни целая книжная индустрия. У меня есть, так сказать, кулинарный нуар.

— О вегетарианских вкусах Гитлера? Это та самая…

— Да нет, кое-что позакидонистей.

Да уж, ее русский — это и впрямь русский. Даже слишком.

Оказывается, есть новонайденные воспоминания повара немецкого генерального штаба.

— Чувствую, надо брать для «Омнибуса» опцион на эту рукопись.

— Думаю, да. Посмотрите кусочек, поймете жанр.

20 апреля сорок четвертого, в день рождения фюрера: подавали отступающим немцам знаменитое блюдо «Силезское царствие небесное». Нежные клецки из дрожжевого теста, с припущенными сливами и фруктовым салатом и тонкими ломтиками копченого мяса. Лозунг на этом празднике (пили много!): «Наслаждайся войной, мир будет ужасен».

Много такого в последнее время выныривает. Старые люди писали, но по разным причинам так и не донесли свои писания до издательств. А теперь перемерли, семьи избавляются от бумаг.

— Вот и я подумал. В пандан к этому могу предложить памятку советского пищевого наркома, Микояна, писанную в мае сорок пятого, о тяжелом продовольственном положении в Германии. Он там технично указывает, как разделывать дохлых лошадей, оставляя лишь головы, ребра да хвосты.

— Это тот самый Микоян, вдохновитель бессмертной книги о вкусной и здоровой пище? Вам, Виктор, это отвратительно, понимаю. Мне тоже. Не будем говорить о рукописи генштабовского повара. Мне предлагали еще, как вы и спрашивали, «Кухню Гитлера» вегетарианскую. Я ее и в руки брать-то отказалась. Правильно?

— Разумеется, Ребека. Я уже о «Кухне Гитлера» слышал от двоих скаутов. И я ее не желаю видеть. Нет, а повара, наоборот, берем! Куда деваться, работа есть работа. Берем и разработаем эту историю как следует. Отпечатайте мне и на него, пожалуйста, досье.

— А у вас что нового?

— Покажу каталог. А где он? Куда подевался? Я его на кресле в фойе оставил, дурья голова. Ну хорошо, придется на пальцах объяснять. Пока послушаю, что у вас еще было заготовлено.

— Еще записки сотрудника Штази…

— Ну, уж это, мягко говоря, не раритет…

Они с усмешкой вспомнили, как после краха СССР и ГДР во все агентства мира сыпались горы подобных документов. В результате люстраций и гласности тайное становилось явным. Об осведомителях, шпионах. Разоблачения. «Омнибус» тогда работал в пять расчетных сил. Сортировать архивные сенсации и отбраковывать те, из-за которых не стоит кого-то морально клеймить, потому что сексотовская тема — обоюдоострое оружие. Архивщик становился и омбудсменом, и судьей, и прокурором, и шерлокхолмсом в едином облике.

— Ну, вы помните дневник, из которого узнали, что главный герой венгерского восстания — Имре Надь — хотя и погиб от советских палачей, но служил осведомителем и был штатным работником НКВД с двадцатых годов под кличкой «Володя». И выдал Варгу, Ноймана, Габора, Фаркаша…

— Да. Публиковалось в «Источнике», в девяносто третьем, в номере первом.

Есть новости действительно интересные. В «Зуркампе», говорит Ребека, готовится к выходу книга-сценарий. Называться будет «Жизнь других», Das Leben der Anderen. И книга и фильм появятся в марте. Там отлично показано, как все, буквально все в стране было просвечено, пронюхано секретными службами. Доносили почти все. Доносили на собственную семью.

— В основном все заняты Штази, это естественно. Материалы по Штази совсем недавно вошли в оборот. Тема свежа. Но не хотелось бы, чтоб Aufarbeitung der Vergangenheit, «переработка прошлого», к одной коммунистической диктатуре сводилась. Не терять внимания к диктатуре наци. И к тому, что ее сменило. Ее ведь не в минуту изжили… «Наслаждайся войной, мир будет ужасен». Исследовать, как устаивался ужасный мирный мир. Зализывание ран, заживление язв.

Виктор слушает — какое совпадение с направлением его мыслей. Дальше… дальше обмирает, и у него плывет в глазах. Надо же, не думал совсем об этом… А ведь именно Ребека и есть тот человек, с которым он может поговорить об архиве, о предложении болгар! О Дрездене!

Читала она книгу Жалусского «Семь ночей»?

— Да, конечно, читала. В ранней молодости, на русском. Существовал и плоховатый немецкий перевод. Но я по-русски практиковалась. Это ваш дед, я в курсе, вы говорили. Совсем недавно брала эту книгу для работы. Для каталога Дрезденской галереи.

— Как, вы работали над каталогом Дрезденской?

— Конечно. Делала эдитинг. И я пишу там в примечании к «Семи ночам», что в книге не очень много фактов. Хотя и чувствуется, что автор знал факты в гораздо большем объеме. Наши исследователи имеют претензии. Я предлагаю обоснование…

— Какое?

— Что касается умолчаний о знаменитых «Грюнес Гевёльбе», о «Купферштихкабинет» и прочих коллекциях — умолчания понятны. Судьба коллекций документировалась секретным порядком. Как многие другие темы. Оккупировав Германию, победители получили многие нацистские разработки и повели их дальше. Были очень интересные манипуляции с золотыми и платиновыми запасами, с «тяжелой водой», секретными научными исследованиями, с подземными заводами. Все эти операции, включая и дрезденские дела, проходили и в СССР и в Германии под грифом «сверхсекретно». А Дрезден… Учитывая, что на самом деле эти штольни… Вы понимаете?

— Ребека, к сожалению, не вполне понимаю.

— Как? Штольни в Рудных горах. Вы не знаете, что такое Рудные горы? Не читали Карлша и Земана «Урановые тайны»? Ну, помните «Висмут»?

— Да, «Висмут» помню. В Саксонии секретное советско-немецкое предприятие. Ну да, уран.

— Видите, в Саксонии. Вы не задумывались? Это же они и есть, урановые копи. Те самые, где гитлеровцы добывали сырье для «сверхоружия». Американцы и англичане не заинтересовались этими рудниками: залежи в Саксонии бедные, у них в Бельгийском Конго гораздо богаче. А СССР там устроило нечто вроде новой Колымы. Трудом военнопленных и заключенных. Многие гибли в забоях. В первые годы туда погнали бывших нацистов. А также полуподневольных рабочих, бежавших оттуда десятками. До того, в конце войны, те самые отработанные штольни употребили под коллекции искусства. Прятали и в замках и в подвалах. Но в штольнях же секретнее. И сохраннее от бомбежек… По крайней мере, у меня эта гипотеза. Официально не подтвержденная. Но я сама из Карл-Маркс-Штадта. У нас шептались об этом, много версий я слышала, догадок. В эти шурфы кто-то лезет. Ищут еврейское серебро из Кенигсберга. Что-то возле Дойчнойдорфа… Говорят, на стенах выбиты какие-то эсэсовские руны. Вот туда везли картины. В металлические ящики — и туда, в пряничные домики, там еще во время войны работали французские пленные. А многие штольни заливались водой. Кто найдет…