Яник Городецкий - Треугольник Страница 38

И вдруг я увидел трех человек возле небольшого памятника. Я их и со спины узнал, и мне ужасно захотелось убежать отсюда. Потому что их лица я не желал видеть и подавно. Я просто не вынесу этого.

Юлька тревожно посмотрела на меня.

— Придется идти, — то ли прошептал, то ли прохрипел я и пошел к ним.

— Мама, — тихо позвал я. — Я здесь, сзади. Мам, ну посмотри на меня…

Я постарался взять ее за руку, но у меня ничего не вышло. Только снова было жутко больно.

Отчим оглянулся на подошедших брата с сестрой.

— Вы? — удивился он. Мама с Глебом обернулись тоже. А я догадался, чего больше всего сейчас хочется Юльке и Пальме. Скорее всего, провалиться под землю. — Зачем… вы?

Пальма отвернулся.

— Мы его друзья, — сказала Юлька. Глеб подошел к ней и грустно улыбнулся.

— А я его брат, — сказал он и добавил: — Как же так, а?

Никакой оградки у меня, конечно, еще не было. Наверное, не соорудили за такое короткое время. И не надо.

Фотография тоже была не такая, как во сне. Правильно, откуда у меня фотки с короткими волосами. Я все время мохнатый. Я отвернулся. Мне тут ужасно не нравилось. Главное, дело было даже не в том, что у меня за спиной был мемориальный камешек с моим именем. Нет. Я просто задыхался в чужом горе. Все кругом пестрело памятниками и крестами, самых разных размеров и расцветок, но одинаковой беды и скорби. Разных следствий одной причины.

А я всем этим дышал. Не знаю, почему мне было так тяжело. Может, потому что я сам был таким же следствием?

Я посмотрел на табличку соседнего камня. Ярцев Николай Петрович. 1946 — 2003. Совсем недавно умер. Не по ошибке, а в самом деле. Похоже, от старости. Хотя не такой уж и старый он был. Я попытался представить себе Николая Петровича. Но у меня раскалилась голова. Я понял, что мне здесь не место. Надо уже уезжать отсюда.

Я обернулся ко всем. И увидел двойника. Он посмотрел на меня и развел руками. А когда я моргнул, его уже не было.

— Как думаешь, а вдруг он сейчас здесь? — спросила мама отчима и заплакала. Я присох к земле.

— Я здесь, мам, — прошептал я.

— Он здесь, — твердо сказал отчим. А Пальма с Юлькой обернулись ко мне. Я был бледный, как смерть.

— Я здесь, — повторил я.

Я больше не могу здесь находиться, не могу, не могу!

И вообще, кажется, я сейчас разревусь… Только этого не хватало, выть при Юльке…

— Ты сам виноват, — справедливо заметил Пальма, когда мы пришли домой. Кстати, домой нас домчал тот же самый браток, он ждал нас у выхода. — Это была твоя идея, туда ехать.

А я и не пытался это оспаривать.

— Я хочу спать, — сказал я убитым голосом. На самом деле я не хотел спать. Я просто хотел остаться один.

— Ты не хочешь спать, — сказала Юлька. — Ты просто хочешь остаться один.

Я приподнял брови. Вот так номер.

— А тебе нельзя одному, — мрачно констатировал Пальма. — Ты спятишь. Или поседеешь до конца. А тебе больше нельзя, ты и так уже почти белый. Знаешь… попробуй забыть все. Сотри это из головы. Это помогает иногда.

Я покачал головой. А потом достал из рюкзака рубашку и штаны. Они всегда лежали там, после того как Пальма заботливо их постирал, а я выгладил. Я снял "Калифорнию" и надел свою белую рубашку. И брюки.

Рукава немножко пообтрепались. Ну ладно, это можно будет срезать и перестрочить. Я и сам могу, кстати. Меня тетя Валя на машинке шить учила, когда мне одиннадцать было. Я даже прихватку сам сшил. Она у тети Вали на стене висит. Во всяком случае, раньше висела. Так что рубашку я и сам могу зашить.

Я подумал немного и повязал галстук. Ненавистный галстук, "удавку", как я его называл.

— Нет, Пальма. Я не могу. Если я сотру это, то для чего мне вообще… быть.

— Тогда не стирай, — согласился он.

Я молчал. Наверное, я молчал долго. Мне совсем не хотелось говорить.

— Может, ты есть хочешь? — довольно заботливо предложила Юлька. А я даже не понял ее сначала, настолько дикой мне показалась мысль о еде.

— Нет, спасибо.

— А чего ты хочешь? — устало спросил Пальма.

А я ничего не хотел. Совсем.

— Что за форма у Графика? — ни с того ни с сего поинтересовался я.

— "Манчестер Юнайтед", — ответил Пальма. — Он всем хвалится, что ему мяч Бэкхем подписал.

— Правда?

— Нет, конечно. Мечтает человек.

— Ну и пускай. Может, подпишет.

— Может. Может, лет через пятнадцать — двадцать он и сам подпишет.

Я улыбнулся, представив веснушчатого футболиста.

— А я хотел быть писателем, — вдруг признался я. — Писать интересные книжки.

— У тебя все шансы, — усмехнувшись, заметил Пальма. — А особенно если ты перескажешь все это.

Нет, это я пересказывать не буду. Ни за что.

Юлька выразительно посмотрела на брата.

— Март, врежь ему подушкой. Чтоб болтал поменьше.

Пальма протянул мне подушку и опустил голову. Я не удержался и улыбнулся.

— А я хотел быть путешественником. Открывать новые страны, — сказал мальчик. — Только все уже открыто. Кроме тропиков и Бермудского треугольника. Меня туда не тянет.

— Странно, треугольник — и не тянет, — сказала сестра. — Знаешь, Март, какая у них с геометрией любовь. Прямо страсть.

Я удивился. Пальма — и геометрия?!

— Да не такая геометрия, не как в учебнике, — объяснил мальчик. — То есть можно и как в учебнике, но чтобы ее не учить на оценку, а просто так читать. Понимаешь?

Нет. Не понимаю. Тоже мне, художественная литература.

— И часто ты ей зачитываешься?

— Нет. Я ее и не читаю почти. Просто в ней все логично, и это хорошо.

В геометрии все логично? Да там вообще никакой логики!

— Да вы ничего не понимаете. Ну вот, например: две прямые, параллельные третьей, параллельны. Логично?

— Логично, — согласился я. Подумаешь, нашел одну нормальную теорему.

— И ничего лишнего. Понимаешь?

— Ну… а ты в девятый класс заглядывал? Там была теорема косинусов. Жуть.

— Да, ее я тоже помню. Квадрат стороны треугольника равен сумме квадратов двух других сторон минус удвоенное произведение этих сторон на косинус угла между ними. Так?

Я испуганно посмотрел на Пальму.

— Ты что, все теоремы знаешь?

— Нет, конечно. Несколько. И без доказательств.

Еще не хватало с доказательствами.

— Ну разве не логично? Теорема косинусов? — засмеялся Пальма.

Логично, наверное. По крайней мере, если знаешь, что такое косинус.

— И ничего лишнего, — передразнил я. — Я ее с десяти раз не повторю.

— Повторишь. Ты ее просто не понимаешь.

Конечно, не понимаю. Это вообще девятый класс.

— Но мне косинусы не нравятся, — добавил Пальма. — Они неинтересные. Фигуры интересней.

— Особенно треугольники, — вставил я. — Эти три признака меня задолбали в прошлом году. Чушь такая.

— Особенно треугольники, — серьезно сказал Пальма. — Потому что в них тоже ничего лишнего. Три стороны и три угла. Меньше не бывает, а больше и не надо. Понимаешь, они как будто… ну это… ну, я не знаю. Они самые простые. Ведь нету двухугольников. А четырехугольники — это уже не то. Самые простые — треугольники. Самые ясные. Самые надежные.

— Ну все, его понесло, — предупредила меня девочка. — Ты сам его спровоцировал, теперь тебе придется все это слушать.

Я улыбнулся. А Пальма надулся и обиделся.

— Подумаешь, могу не рассказывать.

— Рассказывай, — попросил я. — Я тебя понял. То есть чем проще, тем лучше, так?

— Конечно. Надежнее. Треугольник — самый надежный. Трехногие табуретки самые устойчивые. Они почти никогда не падают.

— А у нас все стулья с четырьмя ножками, — вспомнил я.

— А вот нога, например. Мы же опираемся на три точки. Пятка там, и еще две косточки. Это же не зря придумано.

— Так у нас же две ноги, — не согласилась Юлька. А я уставился на свою ногу.

— Кстати да, — сказал я. — А на одной неудобно стоять. Так что твоя теория не подтвердилась.

— Подтвердилась. Просто площадь маленькая. Поэтому на одной ноге стоять неудобно. Все равно, это лучше, чем если бы она была четырехугольная. Ты вдумайся — три угла. Три стороны. Три точки. Просто, как все гениальное.

— Ну… наверное.

Сказать по правде, я не считал треугольник таким уж гениальным. Но в Пальминых словах логика была. Особенно если представить четырехугольную ногу.

— Значит, треугольник — самый великий, так? — не успокаивалась Юлька. — Ты это хотел сказать?

— Вроде того, — кивнул мальчик.

— Пальма, ты зануда, — мрачно подвела итог она.

— Это почему? — вяло поинтересовался Пальма. Ему явно не хотелось спорить.

— Да потому. Только зануды и ботаники боготворят геометрию. То, что ты ботаник — отпадает сразу. Стало быть, ты зануда. Логично? Логично. Что и требовалось доказать. Давай я тебе нарисую большой треугольник, а ты его на стену повесишь и будешь любоваться каждый день. Хочешь?