Илона Волынская - Князь оборотней Страница 41

Хап-Хара распластался по земле, точно шкура на полу. Мяч со свистом пронесся над ним… прямо к крыше полуземлянки, где стояли Хадамаховы товарищи! С торжествующим ревом братец Хап-Хара вскочил и всей громадой медвежьей туши навис над Хадамахой!

— И-и-и-эх! — взлетевшая наперерез каменному мячу Аякчан со всей силы размахнулась и врезала по обкатанной каменюке сцепленными руками. Мяч ухнул от удара и, вихляясь в воздухе, полетел обратно. Почуяв опасность за спиной, Хап-Хара дернулся вбок… и мяч просвистел у него над плечом.

Из плотной толпы родовичей вырвался разочарованный вой…

Хадамаха перехватил гладкий камень, крутанулся на пятке… и с разворота влепил каменюку Хап-Хару в ухо. Бурый медведь закачался на подгибающихся лапах… И с глухим «фуххх!» осел на землю.

— Как же я ненавижу каменный мяч! — с чувством простонала Аякчан, тряся ушибленными руками.

— Я не знал, что ты вообще умеешь в него играть, — потрясенно пробормотал Хакмар.

— Так нас же в Школе богатырству учили! — досадливо бросила она и добавила, специально для ошалело поглядывающих на нее Мапа: — Одна тигрица, между прочим!

— Первый раз смотрю, как медведи мячик гоняют, — вздохнул довольно лыбящийся Донгар.

На площадке перед шаманским чумом валялись стонущие медведи.

— Сам ты хулиган, Хадамаха, вот ты кто! А еще мальчики мои ему не нравятся! На себя посмотри, медвежья твоя морда… — тетя Хая склонилась над жалобно воющим сыночком и пыталась выдернуть самописку из его носа. Сынок скулил и не давался.

— Спокойно, тетя Хая! — рассеянно отозвался Хадамаха, не сводя глаз с застывшего посреди площади старшего брата Биату. Так и не перекинувшийся старший шало глядел на свое побитое войско. Хадамаха звучно ляснул себя ладонью по лбу. — Вспомнил! Ты ж тот мальчонка, который перекидываться не мог! Ну и куда ж ты полез, всех куниц начальник, облезлых белок командир? Сам влип и дружков подставил.

— Ну и что, что перекидываться не умею? — выкрикнул старший брат. — Главное, чтобы душа была медвежья, а не как ты… Человек в медвежьей шкуре! Как же я таких, как ты, ненавижу! — Борец за медвежьи права повернулся и скорее оленьим, чем медвежьим прыжком ринулся в тайгу.

— Догнать? Я могу! — отрывисто спросила метнувшаяся к Хадамахе Аякчан.

— Пусть идет! — быстро шепнул он. — Охота мне потом понюхать — куда он пойдет? И откуда у них такая ладная одежа, у всех одинаковая? Этих — в амбар! И не надо выть, тетя Хая, не надо, и когти выпускать тоже, раньше думать следовало! Запереть как следует, спрошу, если что! — скомандовал он… и только потом испугался. Да кто он такой, чтобы его приказа старшие родовичи слушались, чтобы он с них спрашивал? Хоть и сказал, что стражник…

— Слышали, что мой сын сказал! — рыкнул, выпрямляясь во весь рост, отец.

И только тогда Хадамаха шагнул к смирно пролежавшему всю схватку связанному медведю.

Хлоп! — затяжная петля лопнула под ударом ножа. Теньк! — щелкнули нити сетки. Медведь неспешно, даже с некоторой солидностью поднялся, встряхнулся, расшвыривая обрывки сети. И вдруг взревел и сгреб Хадамаху могучими лапищами.

Аякчан отчаянно вскрикнула. Поднял колотушку Донгар, Хакмар схватился за меч.

— Спо… кой… но… — прохрипел Хадамаха из глубины медвежьих объятий. И сам изо всех сил вцепился медведю в шею. — Я тоже рад тебя видеть, Брат! — потерся щекой о жесткий мех и прошептал, глядя на прислонившуюся к плечу отца маму: — Ну что ты плачешь, мам! Вот же, я вернулся. Как обещал…

Свиток 22,

о простых медвежьих радостях и проблемах

Хадамаха был на Верхних небесах. Может, для кого Верхние небеса — в голубизне и золоте, сладко пахнет цветочными ароматами, и порхают Небесные девы-аи, стройные, как сосны, и округлые притом, как… как миски небось, чего еще круглое бывает? На Хадамахиных личных Верхних небесах порхала мама. Ну, порхать не порхала, порхающая медвежья женка — такой страх ежели над тобой пролетит, до конца Дней заикой станешь! Принаряженная, какой Хадамаха привык ее видеть, мама бегала между землянкой и разожженным у входа костерком. На его Верхних небесах у него забрали насквозь мокрые штаны из Огненного шелка и выдали нормальные, из ровдуги. И куртку, расшитую материнской рукой, и рубаху, и торбаза. Одежу пришлось брать не свою, а отцовскую — за прошедшие Ночь и День Хадамаха раздался в плечах так, что в собственное старье не влез вовсе.

В старые Хадамахины вещи обрядили Хакмара. Куртка села на широкие плечи кузнеца, а штаны пришлось утягивать вдвое, чтобы мешком на заднице не висели. До скрипа отмытый, обмазанный Донгаровыми снадобьями, перевязанный чистым полотном и укутанный в шкуры Хакмар безмятежно дрых по другую сторону чувала. Донгар восседал на нарах для почетных гостей — напротив входа — и с интересом разглядывал нашитых по рукавам короткого халата-энгерэгда матерчатых рыбок. А чего он хотел, единственный энгерэгда, который не свалился с его тощей фигуры, мать Хадамахе на девятидневье вышила! Рыбки — еще ничего, где-то по коробам хранятся птички, медвежата и зайчики. Великий Черный Шаман, гроза Нижнего мира — в рубахе с зайчиками! Хана всем нижним авахи, и камлать не придется — так сдохнут.

Притулившийся у Хадамахиного бока Брат сел, едва не стукнувшись головой о крышу полуземлянки, и, широко разевая плохо приспособленную для человеческих слов пасть, рыкнул:

— Этот… кто?

Хадамаха лениво приподнялся.

— Аа-а-а… Вспомни зайца, он и появится…

Вообще-то, поговорка про волка, но какая разница… Заяц спокойно позволил ухватить себя за уши и повис тушкой, кося вокруг непроницаемыми черными глазенками. Совсем обнаглел! — хмыкнул Хадамаха и сунул зайца Брату. Неужто и тут не испугается?

— Варить? — обхватывая невозмутимую зверушку лапами, рыкнул Брат.

— Зачем варить? Женись! — предложил Хадамаха. — Говорят, из зайцев — лучшие жены.

Брат повертел зайца туда-сюда, понюхал… Морда разочарованно вытянулась.

— Заяц… Мужик… — прохрипел Брат.

— А мужики такие пушистые бывают? — сделал круглые глаза Хадамаха. — Я думал, только лохматые вроде тебя.

— Никто зайца варить не будет. А жениться — тем более! — объявила Аякчан, забирая зайца из медвежьих лап. И, поймав на себе по-человечески заинтересованный взгляд Брата, внушительно добавила: — Ни на ком из присутствующих!

На Аякчан красовался мамин праздничный халат. Всем халатам халат, крытый шелком, подбитый соболями, расшитый цветными нитками и крохотными шариками серебра. Только подол и рукава пришлось подколоть, чтобы не волочились, а по ширине Аякчан в него можно было закатать, как в ковер. Даже трижды обернутый вокруг талии пояс не спасал.

— Не такую одежду госпожа привыкла носить, — в очередной раз извинилась мама. — Что ж поделать, если бабы у нас все как одна — у-у-у! — медведицы! Ничего… — мама улыбнулась. — Госпожу жрицу подкормить — и халат сядет, и замуж можно.

— Жрицам замуж нельзя, — холодно бросила Аякчан.

— Совсем? — удивилась мама. — А как же… — Она покосилась на дремлющего Хакмара.

— Что? — еще холоднее переспросила Аякчан.

— Ничего. — Мама поглядела на Аякчан жалостливо. — Я, госпожа жрица, для вас самое вкусненькое… — И, не закончив фразы, торопливо выскочила из землянки.

— Твоя мама меня жалеет, — изумленно пробормотала Аякчан.

— Хотя жалеть надо нас, — позевывая, заворочался у чувала Хакмар.

— Сильно страдаешь, что не можешь на мне жениться, а, Хакмарчик? — поинтересовалась ехидная голубоволосая ведьма.

Хакмар начал медленно краснеть — точно жар чувала переливался ему в щеки. Аякчан злорадно захихикала и величественной походкой прирожденной жрицы двинулась к выходу. У корьевой заслонки она остановилась:

— Кстати, Хадамаха… Если из-за твоей выдумки мне и правда придется здешние чувалы проверять, я буду это делать в халате твоей мамы!

— Я скажу, что тебе взятку дал, — буркнул Хадамаха.

— Вот так и возникают истории о продажности Храма! — скривила губы мать-основательница.

— Так что — не возьмешь? — опять округлил глаза Хадамаха.

Аякчан гневно фыркнула, взмахнула широком рукавом и повернулась к выходу. Величественность ее ухода подпортил халат, свалившийся с плеч чуть не до самого пояса. Мучительно покраснев, Аякчан стянула его у горла и выскочила вон. Заяц выпрыгнул следом.

— Я вовсе и не собирался жениться, — пробормотал красный, как его Огонь, Хакмар.

— Вр-ря? — вопросительно рыкнул Брат. И протянул: — Кр-р-расивая…

— Не лезь к людям в души, ты, медведь таежный, — ткнул его локтем в бок Хадамаха. — Есть пошли!

На костре у входа в землянку жарилась рыба. В котелке кипел дзёри — суп из сушеной икры. На воткнутых вокруг костра палочках-селоу покрывались золотистой корочкой кусочки мяса — склонившийся над ними отец улыбнулся и принялся поворачивать палочки, следя, чтобы жарилось со всех боков.