Илона Волынская - Князь оборотней Страница 43

— Да кто его обидит! Погостит у нас в стойбище, — твердо, как об окончательном решении, сообщил отец. — Чтобы когда река вскроется, его мамаша Золотая нам вместо рыбной ловли тут охоту не устроила!

— Как жрица я не могу этого одобрить, — начала Аякчан.

— Госпожа жрица! — перебил ее отец. — Вы сюда чувалы прилетели проверять? Вот и проверяйте! И летите себе… дальше. — Он повернулся и нырнул в полуземлянку. И заслонку из коры за собой задвинул.

— Тебе не кажется, что в твоем племени с сестрами Храма обращаются… излишне вольно? — надменно поинтересовалась у Хадамахи Аякчан.

— А мне здесь нравится, — твердо сказал Хакмар. — Все, кроме того, что они собираются сделать с тигренком.

— Ты же знаешь, Хадамаха, если отец решил… — мама успокаивающе положила ему руку на сгиб локтя.

— Я знаю, — сжимая мамины пальцы, глухо сказал Хадамаха. — Это отец еще не знает: теперь, прежде чем решать, надо спрашивать меня.

Свиток 23,

в котором Хадамахе пришлось спорить с отцом

Хадамаха тихо отодвинул заслонку и выбрался наружу. Воздух был сладким, так что хотелось кусать его всей пастью, как медовую лепешку, пах влагой и хвоей. Хадамаха уселся на приступке возле поленницы и запрокинул голову, глядя в небо. Рассвет окончательно победил Ночь, небо было серым, как плохо стиранные онучи. Скоро эту серость сменит пронзительная голубизна — совсем как Пламя Храма, — а в зените на весь Долгий День откроется пылающее око Хотал-эквы, Хозяйки Солнца. Папоротники пойдут, черемуха зацветет… Хорошо!

Из землянки выползла встрепанная Аякчан, мутно поглядела на Хадамаху заплывшими от сна глазами и убрела умываться. За ней показались Донгар с Хакмаром, сели на колоду для рубки дров и занялись Хакмаровыми ожогами — мазь класть, перевязывать наново.

— Дети! Вы чего не спите? — из землянки выглянула удивленная мама.

— Идти далеко… — судорожно зевая, пробормотала вернувшаяся Аякчан. — Да, Хадамаха?

Он никому не говорил, что рано вставать и далеко идти, но вот они трое здесь, зевают, потягиваются и собираются в дорогу. Видно, такая их жизнь теперь. Можно дразнить Аякчан, ругаться с Хакмаром, подшучивать над Донгаром. Но когда нужно будет, они без слов, без расспросов окажутся где надо и сделают что надо. Как Аякчан с тем мячом.

— Ты нам позавтракать дашь, мам? — тоже позевывая, спросил Хадамаха. — И вот ей можно вместо халата какие штаны? — кивая на Аякчан, спросил он. Девушка благодарно улыбнулась.

— Не понимаю, куда это вы собрались… — Мамины глаза вдруг расширились, будто она змею увидела! Она торопливо выбралась наружу и плотно задвинула за собой заслонку, точно ограждая спящую землянку от происходящего снаружи. И, уперев руки в бока, встала над Хадамахой. — Ты что же это… К тиграм наладился?

— Тигренка будить уже или пускай спит, пока собираемся? — невозмутимо поинтересовался Хадамаха.

Мама шумно выдохнула, точно перекипающий чайник.

— Отец запретил.

— Оно конечно… — степенно согласился Хадамаха. — Мам, а ты по Сюр-гуду такого Пыу помнишь? Вместе с дядькой в страже служит, на щипаного вороненка похож. Говорит, на тебе жениться хотел.

— Пыу? — сбитая с намеченной мысли, мама недоуменно нахмурилась. — Какой еще… На мне многие хотели жениться — всех твоя бабушка отвадила!

— Выкуп маленький давали? — поинтересовался Хадамаха.

— Сюр-гуд все-таки город, а не тундровое стойбище, мои подружки и без выкупа замуж шли, был бы человек хороший. Да и выкуп давали немаленький… Что ж я, по-твоему, ни денег, ни шкурок не стоила?

— Вы и сейчас стоите всех шкур Сивира, драгоценная енге, — поклонился Хакмар.

Мама слегка закраснелась.

— Какие у тебя любезные друзья, Хадамаха, — смущенно хмыкнула она и принялась разводить костер для завтрака. — Только бабушке твоей нужен был послушный зять! Ради моей же пользы. Потому как она точно знала — ежели она не станет над моей семьей начальствовать, с нами одни сплошные беды приключатся, а уж с детьми мы вовсе невесть что сотворим! Наверное, что вы с Братом оказались живы-здоровы — самое большое разочарование ее жизни!

— Не волнуйся, — насмешливо утешил ее Хадамаха. — Она искренне думает, что у тебя было десять детей, а мы с Братом — те, которые по случайности выжили.

Мама аж в костре шуровать перестала:

— Хвала Эндури, что у меня хватило сил и упрямства сбежать от нее и сделать по-своему! — выдохнула она… и вдруг яростно поглядела на Хадамаху: — Это что ты себе удумал? Если я мать свою не послушала, так и ты можешь от отцовского приказа морду воротить?

— Ты такая умная, мам.

Мама вовсе не закраснелась и не растаяла снежной бабой в полдень, как после слов Хакмара. Хадамаха всегда знал, что у горца есть какой-то секрет!

— Нашел кого сравнивать! Бабку твою, колмасам скандальную, и отца! Он вожак Мапа дольше, чем ты живешь! Ты что, лучше его знаешь, что делать?

— Я знаю, что малышей мучить нехорошо, — кротко сказал Хадамаха. — Золотая тигрица, опять же, волнуется.

— Ну… да… — Мама замерла с ножом в одной руке и рыбиной в другой. Потом резко мотнула головой: — Мы должны защищать наше племя! И что с тигренком сделается? С ребятней нашей поиграет. Если мамаша его длиннохвостая к нам не сунется, ничего с ним не станется!

— А если она не поверит? Вот ты поверила бы тем, кто твоего сына украл?

— Хозяин леса с тобой, что ты несешь! — мама замахнулась на Хадамаху рыбиной. — И ты решил тайком утащить тигренка обратно к Амба?

— Почему тайком? — вяло воспротивился Хадамаха. — С завтраком…

— Даже не скрываешь, что приказы мои ни в битую беличью шкурку не ставишь? Тайком от отца поперек его слова идти и то чести не оказываешь? — отец подошел к костру.

Грустно. Хадамаха нахохлился, будто он не медведь, а мокрый вороненок. Наверное, раньше он бы не понял. До службы в городской страже, до встречи с господином Советником, даже… до знакомства с собственной неумной скандальной бабушкой. Каждый хочет быть… кем-то. Большим, значительным, главным… Чтобы можно было приказывать. Пусть хотя бы одному, но чтобы был кто-то ниже тебя. Кем ты можешь распоряжаться. А если этот, который ниже тебя, начинает из-под твоей власти выходить… да еще сам власть проявлять пытается, это… будто он от тебя куски отгрызает. И тебя становится меньше, меньше… и ты чувствуешь, что вот-вот исчезнешь совсем.

— Запрещаешь тигренка домой возвращать — оставлю. — Хадамаха хлопнул ладонями по коленкам. — Говори, где наших малышей весь День прятать будем?

— Зачем их прятать? — опередив отца, быстро спросила мама.

— Если эти недоделанные медведи, братья Биату, сумели захватить сына Золотой тигрицы, то уж мягколапые Амба по нашему стойбищу прогуляются и наших мальцов из землянок повыдергивают, как рыбу с нереста лапой.

— Ты не сдаешься, да, Хадамаха? — хмыкнул отец. — Не так, так эдак на меня надавить пытаешься.

Грустно. Если уж ты привык приказывать, то больше всего не любишь тех, кто твои приказы оспорить пытается. А ежели разобраться — за что любить-то? За попытку сделать тебя меньше, чем ты есть? Хадамаха знал, что настоит на своем. Только вот любимого папы, защитника и покровителя, у него больше не будет. Он столько шел сюда, домой, дошел — и тут же потеряет часть этого дома навсегда. А по-другому-то как? Нельзя по-другому: ошибается отец и все племя от той ошибки пропасть может.

— Еще люди… — отводя взгляд от разгневанного лица отца, упрямо продолжал Хадамаха. — Ты не был в селении, а мы были — они и правда нас ненавидят.

— Да за что бы им… — начал отец.

— Я не знаю — за что! — взорвался Хадамаха. — Я знаю, что я уезжал — не было, а теперь — есть. Я уезжал — Амба наших не жгли, не умели, а теперь, выходит, научились. Я уезжал — медведи под хвост пятидневному тигренку всем племенем не прятались, а теперь вот стали.

Отец начал медленно подниматься, и его лицо было страшным.

«Сейчас он меня ударит, — понял Хадамаха. — Ударит за то, что я пытаюсь быть правым там, где должен быть прав он. И мы этого друг другу никогда не забудем».

— Эгулэ… — тихо окликнула мама.

Отец навис над Хадамахой, пронзительно глядя в глаза.

— Вернешь тигренка мамке его длиннохвостой… — вдруг хрипло, точно каждое слово протискивалось сквозь перехваченное яростью горло, сказал он. — Думаешь, Золотая не станет нам мстить?

— Я с ней поговорю. — Хадамаха чувствовал, как жалко это звучит. Такой вот он, необыкновенный, заявится, а Золотая тигрица сразу на хвост сядет и давай его в оба уха слушать! На самом деле было у него словечко для Золотой тигрицы — только вот рассказывать об этом отцу он не имел права. — Может, договоримся, может, нет. «Может быть» — это немножко лучше, чем «точно нападет».