Андрей Салов - Мой друг Плешнер Страница 5

Кошка была любимицей у хозяев, пожилых и невежественных людей, вечно грохочущих и о чем-то спорящих, и что самое странное, никогда не поющих, одержимых совершенно иной страстью. Подобно оцепеневшим истуканам сидели они, застыв в самых нелепых и причудливых позах, уставившись в ящик с бегущими по нему картинками. Это был их бог, которому они поклонялись. Он тоже иногда пел, но Капе не нравились его песни, и она поспешно убегала прочь, и напевала песни свои, которые сама и сочинила, и было в них столько радости и света, что свет выплескивался наружу маленьким золотистым ручейком.

А когда люди погружались в сон, превращаясь в огромные, неподвижные и беззвучные глыбы, наступала иная жизнь. В это время Капа не переставала петь, но делала это очень тихо и исключительно про себя, чтобы не привлечь внимания тварей населяющих тьму.

Их было несколько. Старый, серый, обрюзгший и заплывший жиром кот не вызывал опасений, он был настолько же глуп, как и толст, и попасться в его лапы было весьма проблематично. Не раз и не два, ради забавы, Капа играла со старым плешивым котом, дразня его и убегая в самый последний момент. Не смотря на трепку, задаваемую ей каждый раз отцом, после того, как она проскальзывала в норку прямо перед носом взбешенного старого котяры. Ей нравилась эта игра, и она не находила в ней ничего опасного и предосудительного, вот только жаль, что развлекаться так ей приходилось не часто. Котяра редко оставался дома на ночь, чаще его, как ненужную вещь, бесцеремонно вышвыривали за дверь, обрекая на одинокие ночные странствия. Был за ним один грешок и не один раз, и вонял этот грех жуть как смрадно, что даже людям, этим огромным и непрошибаемым глыбам, обитающим в доме, становилось не по себе.

Была еще собачонка. Черное, лохматое и несуразное существо, невесть какой породы и совершенно безалаберное, которой было все равно кого гонять, ее, крошку Капу, или соседских кошек, лишь бы побегать сломя голову. Мышь всерьез сомневалась в ее умственных способностях, но одно знала наверняка: Ижорка не ее враг, она не убьет ее намеренно и хладнокровно, она может лишь помять ее, если Капа случайно станет предметом ее незатейливых игрищ.

Совсем другое дело Дарья, страшнее и злобнее зверя Капа не знала отродясь и искренне недоумевала, как можно любить, и лелеять этот комок, этот сгусток ненависти и жестокости. Но хозяева холили и лелеяли ее, и это было, по меньшей мере, странно.

Лишь один человек в доме, как и Капа, не любил кошку, он даже назвал ее Гнусей, что более соответствовало ее породе, чем данное другими людьми имя. Он не проходил мимо Гнуси просто так, награждая ее попутно пинками и затрещинами. Он был иным человеком, и он, как подспудно подозревала Капа, любил музыку и писал стихи. Их души были родственны и во многом сходны, они могли бы подружиться, если бы не были так далеки. Если бы он не спал темными ночами и хоть бы раз пришел к ее норке, и ее послушал песни. Но он был далеко, и ночь была целиком во власти демонов и главного беса по прозвищу Гнусь.

…Капа осмотрелась и прислушалась. В доме было тихо, лишь где-то вдалеке громыхал огромный белый шкаф, хранящий в себе, по рассказам отца, множество всяческих вкусностей. Помимо шкафа издавала странные рокочущие звуки одна из самых больших и неподвижных громадин.

Тишина. Ни звука. Капа бесшумно выскользнула из норки, прильнув к пыльному, давно немытому полу, чутко поводя ушами, в надежде услышать опасность. Но дом хранил сонное молчание. И она легко и неслышно побежала к столу, где ежедневно подбирала несколько крошек упавших со стола во время трапезы громадин-людей. Их можно унести в двух лапках прижав их к груди, это совсем немного, никто и не заметит их, а ей, Капе, хватит на целый длинный день, пока вновь не затихнут в доме ругань и крики.

Она нырнула к столу и подобрала крошку, крохотная лапка потянулась ко второй, и тут она испуганно замерла, оцепенело уставившись вдаль. Глаза. Пронзительно-зеленые и немигающие, вперились в нее, глаза, не раз посещавшие ее в жутких дремотных кошмарах. Это была Гнусь, это была сама смерть, взглянувшая на нее леденящим, мертвящим взором. Капа застыла на месте, не в силах пошевелить даже хвостом, не отводя взгляда от глаз, которые стали медленно приближаться. Что-то липкое и холодное подобралось к самому сердцу, сжимая его все сильнее и сильнее когтистой лапой. И, нет сил оторваться, и нет сил бежать.

Хлебная крошка, судорожно прижимаемая к груди, вдруг выпала и звонко стукнулась об пол, разорвав паутину смертоносного забытья, и Капа бросилась к норе. Но было поздно, наперерез ей метнулась зловещая тень. Путь домой для нее был отрезан. И она бежала сломя голову, не разбирая дороги, а по ее пятам также стремительно неслась смерть. Смерть гналась за ней семимильными шагами, расшвыривая все на своем пути, производя страшный грохот и переполох. Капа чувствовала на своей спине ее леденящее дыхание и вновь ускоряла и без того невозможный бег.

А дом просыпался, расцвечивался огнями и шумом голосов. Приближались шаги. В другое время Капа немедленно убралась бы прочь, но только не сейчас. По пятам за ней несется смерть, а ее заветная норка безнадежно далека и нет ей возврата назад, и все что ей оставалось в жизни, — это бегство по кругу в безумной надежде выжить.

Еще ярче полыхнул свет, и тут, о чудо, открылась дверь, ведущая наружу, в никуда, в пронизывающую и пугающую зимнюю ночь. И она рванула туда, вложив в последний рывок остаток сил. Ее маленькое нежное сердце было готово в любой момент вырваться из груди, но продолжало отчаянно биться, гоня по артериям наполненную адреналином кровь. Последний рывок и он действительно последний. Краем глаз она уловила, как взмыла в смертоносном прыжке Гнусь. Как в кошмарном сне, в замедленном темпе опускалась на нее с небес, несущая погибель тень. Она мчалась, что есть мочи, но в этом кошмаре ей казалось, что она стоит на месте и смерть надвигается на нее, медленно и неотвратимо. Она заметила, как в мертвенном лунном свете блеснули когти-лезвия, выскочившие из бархатистых подушечек лап. Она погибла, и лишь чудо может спасти ее, причем чудо немедленное. И оно свершилось. Хозяйская нога, появившаяся из ниоткуда, поддела опускающееся тело Гнуси, и смачным пинком швырнула его на забор.

Обалдевшая кошара метнулась влево, еще толком не поняв, что же произошло, что за неведомая сила стала между ней и дичью. А в это время Капа метнулась прочь, в сторону противоположную полету кошки. Нырнула с головой в сугроб, в его мягкую и зовущую глубь. Все глубже и глубже. Вот уже не слышно голосов, шума ветра, и есть только она одна, и белое безмолвие вокруг нее.

Назад путь отрезан, ведь где-то там, вдалеке, осталась Гнусь, еще более яростная и озлобленная, караулящая добычу, а здесь так тепло и уютно. Капа устроились поудобнее, подобрав под себя лапки и носик, и запела сама себе колыбельную песнь. А вокруг нее тишина и нежное ласкание снега, еще миг и замер последний звук в спокойной и умиротворяющей, безжизненной и бездонной белизне.

Пятница, 13-е

Прежде чем решиться на поступок, наш старый знакомый, кот Плешнер, долго и мучительно размышлял. Признаться честно, пятница, 13-е — не совсем хорошее число даже для далеко не суеверного, всю жизнь прожившего в доме с таким номером, кота. Быть может он бы и не рискнул на столь серьезный поступок в злополучный для всех живых существ день, но уж слишком сильны были доводы, толкающие его на такой серьезный шаг. Слишком велик был соблазн, совладать с которым было свыше слабых кошачьих сил.

Жирная, аппетитно подрумяненная котлета, в окружении полудюжины подобных ей, оставленные без хозяйского присмотра, аппетитно и весело шкворчали на сковороде, проверяя на прочность кошачью душу. А душа у старого, облезлого котяры, была на редкость слаба и податлива и на куда менее вкусные вещи, нежели те, чудесный запах которых, сводил его с ума.

И он решился, презрев страх, и плюя на суеверия. Медленно и неслышно взгромоздился он на высокий табурет расположенный вблизи газовой плиты. И тотчас же насторожился, чутко поводя вороватыми ушами. Все было тихо, лишь в отдалении слышались голоса хозяев, что указывало на то, что у него в запасе еще есть время и ему вряд ли кто собирается помешать. Он выпрямился в свой немалый кошачий рост, вытянулся, как мог он это делать, превратившись из старого и облезлого пенька с хвостом, в стройного, исполненного грации зверя. Его чутко подрагивающий нос оказался на уровне заветной сковороды, а парочка бесстыжих глаз, жадно вперилась в вожделенную котлету, весело потрескивающую в окружении игривых масляных пузырьков, не ведающую участи уготованной ей старым разбойником.

Он снова прислушался. Тишина. Осталась лишь самая малость — протянуть лапу и спихнуть на пол столь желанный, поджаренный кусок фарша, а затем быстренько запихать его под стол, где и можно будет в полной мере насладиться прекрасной и заслуженной добычей.