Сильвана Мари - Последний орк Страница 8

Ему нравился ее запах.

Полная луна ярко освещала малышку. Ее маленькое лицо, опухшее и сморщенное, было таким же, как и накануне, разве что не такое красное. Но в этот раз Ранкстрайл подумал, что отец был прав. Хоть сказка об аисте так и осталась для него бессмысленной, но сестричка действительно была красавицей. Она появилась на свет из того же живота, что и он. Она будет называть отцом и матерью тех же людей, которых называл так он.

Она была его сестрой.

Сестра.

Сестричка.

Он вновь и вновь повторял про себя эти слова. Ранкстрайл знал, что он был не силен в словах, но чувствовал, что некоторые обладали каким-то необъяснимым волшебством. Слово «сестра» принадлежало к их числу. «Мама», «папа» и «сын» — тоже.

Ранкстрайл поклялся, что украдет весь мед у всех пчел в округе и, если нужно, дойдет до самых Черных гор. Если нужно, он готов и убить — пока он жив, никто не посмеет обидеть Вспышку. Пока он жив, его сестра никогда не будет страдать от голода. И если кому-нибудь придет на ум назвать его сестру уродкой, лучше, чтобы его, Ранкстрайла, не было поблизости.

Он не смел пошевелиться, боясь потерять близость этой теплой вспотевшей ладошки, этого рукопожатия, которое скрепляло для него этот договор на всю жизнь. Он так и остался неподвижно сидеть на коленях рядом с малышкой, пока личико Вспышки не начало морщиться. Он понял, что скоро она проснется от голода. Светало. Не дожидаясь ее плача, Ранкстрайл схватил свой мешок и выскользнул наружу, направляясь к рисовым полям навстречу новому дню в качестве вора.

В возрасте пяти лет, а может, и шести — примерно, поскольку, чтобы знать точный возраст, нужно уметь читать календарь, что было почти так же невероятно, как и иметь календарь, — Ранкстрайл превратился в лучшего вора меда во всем Внешнем кольце. Это стало их спасением, потому что вскоре после рождения Вспышки мама заболела и мед, разбавленный отваром розмарина, помогал ей от кашля.

Конечно, это было нелегко. Везение первого дня не баловало его слишком часто. Пчелы жили не в рисовых полях, а в лесах и на редких для этой местности пастбищах. Нужно было бродить несколько дней, чтобы наткнуться на них, и еще дольше, чтобы отыскать их дом — нечто вроде большой шишки, всегда высоко подвешенной и гудевшей множеством хорошо вооруженных крылатых защитников, справиться с которыми можно было лишь с помощью правильного сочетания мужества и терпения. Иначе — катастрофа. Соты легко можно было спрятать, а стражники у ворот были слишком заняты ухаживанием за девицами или ссорами между собой, чтобы обращать внимание на детей. Самой большой трудностью было избежать поникшего взгляда отца, который страдал от мысли, что его сын промышляет запретными делами. Но кашель есть кашель, и успокоить его мог только мед, не говоря уж о сказочном обмене на картошку, сыр и фасоль, в которые Вспышка впивалась своими розовыми деснами, уже слишком большая, чтобы питаться теми каплями молока, которые остались у мамы.

Отец не мог купить всего этого. Он опускал глаза, и Ранкстрайл чувствовал себя хуже, чем если бы его поймали и высекли стражники. Он клялся, что перестанет. Перестанет, как только сможет. А пока, в ожидании лучших времен, он расширил свою деятельность, превращаясь в настоящего эксперта и основного поставщика меда во Внешнем кольце.

Всегда находился кто-то, кого мучил кашель: одна из соседок, какой-нибудь старик, кто-то из ничейных ребятишек, игравших в грязи. Перед домом Ранкстрайла выстраивалась порой небольшая очередь. Вскоре их дом стал центром квартала.

Летними вечерами соседи обменивались прелестной и совершенно бесполезной болтовней и устраивали танцы — не под песню флейты, а под яростные звуки волынки и бой барабанов. Эта музыка, говорили, обладала силой вылечивать даже от укуса тарантула. Она нравилась Ранкстрайлу, эта музыка. Бой барабанов захватывал его, похожий на галоп скакуна по холмам. Кроме укуса тарантула, музыка вылечивала и грусть, а иногда даже кашель: случалось, что мама целыми вечерами сидела со Вспышкой на руках рядом с Ранкстрайлом и отцом на крыльце их дома, радостно смеясь и почти совсем не кашляя.

Все чаще Ранкстрайлу приходилось присматривать за сестричкой, Вспышкой. Изначальный страх матери перед его неуклюжестью и неловкостью прошел, когда однажды ночью она проснулась от приступа кашля и увидела Ранкстрайла, сидевшего на коленях рядом с плакавшей Вспышкой. Его грубые пальцы сплелись с пальчиками малышки, и он вполголоса напевал колыбельную, успокаивая сестру. Когда Вспышка начала улыбаться, то улыбки ее все чаще предназначались брату, а не больной матери, которая старалась поменьше брать ее на руки из-за страха заразить девочку кашлем. Ранкстрайлу Вспышка улыбалась и чаще, чем отцу, которому не всегда удавалось выбраться из своей грусти и поиграть с дочкой. Первым словом Вспышки стало «Айл», что отозвалось в сердце Ранкстрайла взрывом нежности. Чтобы развеселить или успокоить сестру, он взялся даже рассказывать ей сказку о принцессе и лягушонке. Рассказывал он быстро и монотонно, стараясь только передать суть, сократив все до нескольких коротких фраз, но даже так Вспышке нравилось. Ранкстрайл все-таки решил не рассказывать сказку про волка и козу — это было выше его сил. Но однажды, когда он попытался было ее рассказать, ему захотелось переделать конец: волк наконец-то вонзал свои зубы в козье мясо, перегрызая зубами хрящики и кости, и хоть один раз утолял вечно мучивший его голод. Рассказывая, Ранкстрайл случайно встретился глазами с остолбеневшей матерью и тотчас прекратил свой рассказ. Но в нем навсегда осталась глухая обида на неразумность этой сказки, в которой те же люди, что устраивали пир на весь мир, зажаривая козлят и объедаясь сосисками, радовались спасению козы, будто речь шла о родной дочери.

Ему нравилось, когда в доме были соты: это означало, что можно сидеть себе спокойно и смотреть на Вспышку, которая послушно и кротко, как ангел, высасывала из них мед, вытирая своими маленькими грязными ручками беззубо улыбающийся рот. Единственной заботой мальчика в тот момент было отгонять от нее мух и шмелей.

В возрасте примерно семи лет Ранкстрайл стал браконьером. В своих скитаниях среди цветущих миндальных деревьев мальчик наконец заметил, что в рисовых полях полным-полно серых и рыжих цапель — созданий, более-менее похожих на курицу. Он вспомнил свой визит в кухни сира Эрктора: на вертелах там крутились именно цапли. Наверняка и серых, и рыжих цапель, так же как и кур, можно было превратить в замечательное жаркое, или в бульон, или в гуляш. Рисовые поля так и кишели цаплями, одной больше, одной меньше — никто бы и не заметил, кроме разве что самой цапли и ее ближайших родственников, друзей и соседей (если таковые у цапель имелись).

В отличие от кур и медовых сот, цапли умели летать. Сначала мальчик попытался сбивать их камнями, но, несмотря на всю его силу, затея не удалась. Тогда он сделал вывод, что для охоты на цапель необходимо обзавестись метательным оружием — пращой, вроде тех, которые он случайно увидел под плащами у настоящих браконьеров. Еще тогда он сразу понял их назначение.

Ранкстрайл ни на миг не расставался со своей флейтой. Хоть он и не умел играть на ней и не испытывал ни малейшего желания научиться, присутствие флейты в мешке было материальным доказательством любви его отца, ее залогом длиной в двадцать дюймов.

Ранкстрайл вынул шнурок из плетеной кожи, которым был затянут его мешок, и пропустил через отверстия флейты, превращая ее в пращу. После первых же попыток он понял, что это было как раз то, что надо. Он провел остаток зимнего дня в ледяной воде, радуясь своим новым возможностям. У него было оружие. Ранкстрайлу пришлось немало попотеть, невзирая на холод, прежде чем он научился правильно направлять бросок и регулировать его силу, но к тому времени, как закат начал окрашивать золотом окрестности, он уже подбил свою первую цаплю. Сердце его преисполнилось радостью при виде окровавленных перьев, ведь это означало запах жаркого от их очага.

Снова Ранкстрайл представил себя воином, вооруженным пращой, в сражении с орками всего мира — орками, которые хотели убить Нереллу, искалечили маму и превратили отца из гордого и надежного кормильца семьи в побежденного человека, собственное существование которого зависело от браконьерства сына.

Все время, проведенное в рисовых полях, Ранкстрайл мечтал о том, как он вернет Народу Людей земли, завоеванные орками, ведь орки — это жестокие нелюди, которые убивают детей, наслаждаясь их криками и страданиями. Он решил, что будет искать этих нелюдей, сражаться с ними, преследовать до самого края земли, пока не уничтожит их всех, до последнего. Мальчик даже представил себе, как он, высокий и великолепный, в блестящей кирасе, с пращой в одной руке и с мечом в другой, презрительно окидывает взглядом своего врага, нелюдя, последнего орка, который на коленях просит его о милости, и кто знает — быть может, Ранкстрайл и помиловал бы его великодушно.