Сильвана Мари - Последний орк Страница 9

Все время, проведенное в рисовых полях, Ранкстрайл мечтал о том, как он вернет Народу Людей земли, завоеванные орками, ведь орки — это жестокие нелюди, которые убивают детей, наслаждаясь их криками и страданиями. Он решил, что будет искать этих нелюдей, сражаться с ними, преследовать до самого края земли, пока не уничтожит их всех, до последнего. Мальчик даже представил себе, как он, высокий и великолепный, в блестящей кирасе, с пращой в одной руке и с мечом в другой, презрительно окидывает взглядом своего врага, нелюдя, последнего орка, который на коленях просит его о милости, и кто знает — быть может, Ранкстрайл и помиловал бы его великодушно.

Ранкстрайл направился к Внешнему кольцу, хорошо спрятав мешок с цаплей и сотами под курткой. По дороге он обогнал новую толпу беженцев, бредших с южных равнин, где засуха и жара уничтожили урожай и сожгли леса и деревни. Во второй раз в своей жизни Ранкстрайл услышал ругательства и проклятия в адрес эльфов, которые всё могли, всё знали и, будучи непонятно по какой причине хозяевами всего мира, одни были виновны во всех напастях.

Войдя во Внешнее кольцо, Ранкстрайл наткнулся на не встречавшегося ему раньше бродягу, только что пришедшего из Далигара. Это был пучеглазый, беззубый человечек неопределенного возраста, который странно семенил ногами, подпрыгивая на каждом шагу.

— Благородные господа, проходящие по камням этой площади, вдыхающие эти пьянящие ароматы, жующие эти деликатесы, вид которых терзает меня до смерти, а запах воскрешает снова…

Ранкстрайл и не собирался останавливаться: он хотел как можно скорее прийти домой, и из всех возможных вещей его меньше всего интересовали жалобы нового попрошайки. Но краем глаза он заметил, как человечек указывал на свою одежду, цвет которой невозможно было определить из-за грязи, пота и крови, однако остатки бархата на рукавах свидетельствовали о былой роскоши.

— Взгляните, как висит на мне туника. Не похожа ли она на обвисший без ветра парус? В прошлом ее наполняла тучность моего благосостояния, теперь же она болтается на моей впалой груди…

Несмотря на необходимость поскорей добраться до дома и укрыть свою добычу от возможной проверки охранниками или егерями, Ранкстрайл остановился и прислушался. Это был пример, даже образец того, как не следовало просить милостыню. Не та публика: милостыню стоило просить в Среднем кольце или в Цитадели. Во Внешнем же кольце, где и своих попрошаек было достаточно, это считалось бестактным — помимо того, что не приносило никакой пользы. И намек на лучшее прошлое здесь, среди людей, постоянно благословлявших свое нищенское существование, дабы быстрее с ним свыкнуться, был ошибкой. Среди оборванной публики тут и там раздавались злобные смешки: сначала резкие и пронзительные, как скрип ворот, они вскоре слились воедино и перекрыли голос отчаявшегося человечка. Ранкстрайлу стало неуютно. Это было так же невежливо, как когда кто-то называл его мать уродкой. Человечка возмутили эти насмешки:

— Вы смеетесь надо мной? Надо мной?! Да мое ремесло было самым благородным из…

Несколько подростков стали бросать в него камни. Ранкстрайл пришел в бешенство. Приятным он был или нет, человечек не сделал никому ничего плохого. Ярость родилась в груди Ранкстрайла и обожгла голову. Он заслонил собой хромого и заявил тому, кто казался главарем банды, что переломает им все кости, если они не перестанут. Невероятно, но это сработало. Улица опустела, и так Ранкстрайл открыл для себя силу слова: тон голоса мог послужить таким же оружием, как и кулаки.

Человечек упал на землю. Ранкстрайл поднял его и снова поставил на ноги.

— Ты р-р-рыцарь? — недоуменно спросил мальчик. — У тебя был м-меч? И к-конь? Ты сражался с орками?

— Рыцарь?

— С-самое б-благородное ремесло… ты говорил…

— Сынок, я — писарь, и это единственное из всех ремесел, которое может сравниться с рыцарством, оно такое же благородное, такое же важное! Лишь боги… быть может… Писари сохраняют историю, а это благороднее, чем быть рыцарем, и намного важнее. Лишь тот, кто знает прошлое, может понять настоящее, и лишь тот, кто понимает настоящее, может определять будущее. Понимаешь?

— Конечно, — соврал Ранкстрайл и хотел незаметно улизнуть, но не успел. Человечек вцепился в него, и Ранкстрайл, не смея нарушить это шаткое равновесие, не решался использовать силу.

— Да, я сражался с орками…

Взгляд Ранкстрайла вновь зажегся интересом.

— …тем, что писал о них всю правду… писал правду о тех, кто по-настоящему сражался с ними… и о тех, кто вместо этого заключал с ними соглашения… И сейчас… именно сейчас… не может того быть, чтобы орки нападали на нас без пособников…

Взгляд Ранкстрайла вновь устремился в сторону дома, но человечек никак не отпускал своего спасителя.

— В Далигаре хотят уничтожить прошлое, стараются утопить его во лжи. Память о сире Ардуине уйдет в небытие, а с ней и наша честь. Старинное предсказание говорит о встрече последнего эльфа и последнего дракона… Ты знаешь, кто такой эльф, сынок?

— Конечно, — уверенно ответил Ранкстрайл, — т-такой, с хвостом, к-который делает, чтобы умерли м-матери принцев, и тогда н-никому не д-достанется м-марципана.

Человечек застонал, словно его ударили по лицу. И начал все сначала: он был писарем из Далигара, сбежавшим от одного из бесчисленных палачей, который, как без умолку рассказывал хромой направо и налево равнодушным прохожим, полностью рассчитался с ним за то, что он, писарь, посмел прочесть и поведать людям старинное предсказание сира Ардуина, Владыки света, Победителя орков и Спасителя чести людского племени. Пока человек бегал взад-вперед своей семенящей и подпрыгивающей походкой, по которой Ранкстрайл научился безошибочно определять тех, чьи ноги побывали в руках палача, слова писаря снова утонули в смехе ватаги подростков, оставшихся слушать неподалеку. Они не смели больше бросать камни из уважения к скверному характеру Ранкстрайла, но присвоили человечку прозвище Свихнувшийся Писарь, или, проще говоря, Придурок.

Ранкстрайл дал человечку половину сот и вновь попытался попасть домой.

Благословения Свихнувшегося Писаря еще долго преследовали его. В знак благодарности калека пообещал научить Ранкстрайла писать — нет, он потребовал, чтобы мальчик сейчас же вернулся обратно, и не отпускал его до тех пор, пока тот не начал узнавать и писать на земле первую букву своего имени. И пока Ранкстрайл писал свою первую Р, человечек открыл ему предсказание: когда опасность и враг вновь покажутся на горизонте, последний и самый могучий из эльфийских воинов найдет королеву-воительницу с утренним светом в имени, и мир будет спасен. Писарь наказал Ранкстрайлу не верить в небылицы про эльфов или, по крайней мере, сомневаться в них и повторил, что из всех подлостей тех людей, которые, не зная прошлого, отказываются от будущего, ненависть к эльфам — самая позорная и жестокая.

Ранкстрайл дослушал до конца, помня наставления родителей не оскорблять никого невежливостью, даже того, кто говорит глупости, и наконец смог пойти своей дорогой.

Вернувшись домой, он столкнулся с безмерной болью отца и со столь же безмерной радостью остальных оттого, что цапля стала супом: мясо и бульон были благословением для его матери и успокоили на несколько дней ее кашель. Перьями и пухом были подбиты старые башмаки Вспышки, которая наконец-то перестала чихать.

Ночью, когда все, прежде всего отец, заснули, Ранкстрайл поднялся и вырезал на флейте-праще букву Р, которой научил его писарь. Потом он добавил различные орнаменты, но это были не птицы и цветы, каких делал его отец, а странные геометрические фигуры, пересекавшиеся друг с другом. От этой работы на Ранкстрайла нашла какая-то спокойная удовлетворенность. У него была праща, и не просто праща, а с именем, пусть имя это и обозначалось всего лишь одной буквой, и со своей историей — как оружие настоящих воинов, сражавшихся за Мир Людей и спасших этот мир от опасности.

Охотиться днем, как скоро убедился Ранкстрайл, было слишком рискованно. Насколько бы поразительной ни была его способность определять местонахождение егерей, угадывая их передвижения по внезапному взлету птиц, опасность все равно была велика. Кроме того, ночью ему не приходилось чувствовать на себе взгляд отца. Ранкстрайл привык жертвовать короткими часами отдыха, в одиночку пробираясь сквозь темноту, когда дарующий тепло и утешение сон обволакивал всех взрослых, кроме стражников на воротах, и всех детей, кроме него. Цапли тоже спали, в гнездах, спрятанных в тростнике у основания земляного вала. Единственный способ найти их — стоять неподвижно, ночь за ночью, в ожидании удачи: полета совы или филина, которые привели бы его к добыче.

Глава третья