Автор неизвестен - Знаменитые собаки Страница 11

Зуав, на обязанности которого лежала забота о Сольферино в мирное время, прохаживаясь с ним по улицам Парижа, рассказывал всем желающим послушать о подвигах этого умного животного.

Пленник Св. Елены в скучные дни своего заточенья любил вспоминать свое славное прошлое.

Граф Лас Казес, сопутствовавший Наполеону I в его заточении и возвратившийся оттуда в 1816 г., издал потом «Дневник Св. Елены». Вот что мы можем прочитать в этом дневнике. Вспоминая о своих великих подвигах в Италии, Наполеон I однажды рассказал следующее.

«Была прекрасная, безмолвная лунная ночь. В сопровождении нескольких товарищей я переходил поле битвы, с которого не успели еще убрать мертвых. Вдруг собака выскочила из-под одежды одного трупа, бросилась к нам и почти в ту же минуту с грустным воем возвратилась на прежнее место; она по очереди то лизала лицо своего хозяина, то бросалась к нам; она как будто просила о помощи и в то же время домогалась мести».

«Расположение ли духа в эту минуту, — продолжал император, — или место, час, ночное время, действие само по себе или, наконец, я не знаю что, но дело в том, что ничто ни на одном поле битвы не произвело на меня подобного впечатления!..

Я невольно остановился и смотрел на это зрелище. У этого человека, думал я, есть, может быть, друзья в лагере или в его роте, а он лежит тут, покинутый всеми, кроме его собаки!..

Какой назидательный урок дает нам природа посредством этого животного! Что такое человек! И как объяснить тайну его впечатлений! Я без душевного волнения назначал сражения, которые должны были решить участь целой армии; я хладнокровно видел исполнение приказаний, влекущих за собою погибель многих из нас, а тут я был взволнован, я был растроган криками и горем собаки!

Верно то, что я в эту минуту был снисходительнее к просьбе неприятеля, я лучше стал понимать Ахиллеса, отдающего тело Гектора плачущему Приаму».

Во время Итальянской войны (окончившейся при Сольферино в 1859 г.) один полк французских солдат сел на суда в Алжире, чтобы отправиться в Геную, но при этом представилось следующее затруднение.

Было строго запрещено брать на суда собак; загоревали солдаты, имевшие любимых собак. Трудно было обмануть бдительность начальства.

Известно, что при переходе на судно солдаты идут следом друг за другом, по выкличке; почти не было никакой возможности перейти на судно незамеченным, однако придумали следующее средство, чтобы переправить собак.

Барабанщики разобрали свои барабаны и спрятали в них лучших и, разумеется, самых крошечных собачек испанской породы.

Туту попала в это число за свои заслуги и по своему росту. Эти бедные животные, свернувшись клубочком, едва дышали спертым воздухом, проходившим в небольшие отверстия, находившиеся возле веревочек, натянутых на ослиную кожу.

Полк выступил. По обыкновению по доске проходили без музыки. При такой отправке идут вольнее и каждый барабанщик или трубач, вместо того чтобы идти впереди полка, становится в свою роту. Но полковнику захотелось проститься с Африкой при звуках музыки.

Дали приказ всем трубачам и барабанщикам стать впереди колонны и сыграть веселую пьесу. Можете себе представить, какое лицо сделали барабанщики, имевшие в барабанах собак. Заиграли одни трубы; полковник удивляется и требует, чтобы им аккомпанировали и барабаны, но барабанщики стоят неподвижно. Полковник сердится. Надобно повиноваться! Множество народа прощалось с солдатами громкими восклицаниями «виват!» Самое приличное прощанье с людьми, идущими навстречу смерти. Старший барабанщик, заметив, что полковник нахмурился, понял, что шутить нельзя… по данному знаку начинается барабанная дробь.

Но, о удивление! Среди барабанного правильного боя раздается страшный вой собак. Начинают осматриваться — ничего не видно. Барабанщики, раз начавши, не останавливаются, и чем громче раздается лай, тем сильнее они барабанят; это был просто адский шум.

Все начали отыскивать воющих собак, но их нигде не было видно. Наконец, к общему изумлению, выпадает из одного барабана собака и, перевернувшись, стремглав убегает; испуганная до безумия, она прорвала когтями кожу барабана, чтобы выскочить вон.

Зрители начали хохотать до упаду.

Офицеры поняли, что это значило, но сделали вид, что ничего не замечают. Барабаны смолкли, и так дошли до набережной. Но весть о происшедшем уже достигла судна прежде прихода батальона. Поэтому, как скоро подходил барабанщик, его заставляли барабанить; если раздавался лай, спрятанную собаку выпускали из заключения и прогоняли на берег.

Одна только собачка попала на судно, Туту! Она не шелохнулась, она не пискнула. Туту лежала смирнехонько!

Во время войны французов с китайским императором одна собака, принадлежавшая жене пекинского мандарина, целый день ела лакомства, которыми наделяла ее молодая ее хозяйка. Вышедши однажды из дома, она прельстилась военной ловкостью одного из французских тамбур-мажоров и пошла за ним в полковую квартиру. Полковой обед не понравился собаке, и ей стало жаль лакомств жены мандарина. Но так как она не знала улиц в таком большом городе, как Пекин, то, боясь попасть в худшие руки, примирилась поневоле со своей судьбой.

Наступило время выступления французских войск. Собака, которой согласно ее происхождению дали имя Пекин, полюбила военную жизнь. Она была везде: на парадах, при обеде и ужине, при работах, даже в музыке она хотела принимать участие, вытягивая самую высокую ноту, когда раздавался звук трубы.

За любовь, которую солдаты оказывали Пекину, он платил им такой же любовью. Он действительно сделался полковой собакой. Вот пришло приказание садиться на суда. По уставу присутствие собак на судне не допускается. Что делать? Красивому тамбур-мажору пришла в голову мысль запрятать Пекина в свою мохнатую шапку. Как могла уместиться там собака — непонятно!.. Однако это было так. Когда на море собака была выпущена, то капитан хотел бросить ее за борт. Его упросили, и Пекин был спасен.

Итак, Пекин явился в Париже. Хозяин собачки, получив отпуск, вздумал жениться, а невеста его ненавидела собак.

Любовь взяла верх над дружбой, и Пекин был продан в табачную лавку, где новый хозяин тотчас выучил собачку держать в зубах трубку.

Какой переход! Собака, сперва любимица знатной госпожи, потом шествующая впереди французского полка и, наконец, стала служить вывеской!

В Пруссии жила собака Генгиск, которую следовало бы, по всей справедливости, наградить военной медалью; но, как это часто случается, истинные полковые служаки чаще всего обносятся наградами, крестами и медалями. Генгиск любил служить, а не прислуживаться, что делали разные шавки, принадлежавшие женам офицеров, служивших в штабе. Генгиск родился и вырос в той части команды, на которой исключительно лежало исполнение приказаний начальства, где военная дисциплина стояла на первом плане.

Среди таких солдат и Генгиск усвоил себе чувство слепого исполнения чужой воли, да, быть может, такие неоцененные солдатские качества перешли еще и по наследству к нему от родителей, тоже живших и служивших в этом же полку. Вся фигура Генгиска выражала собой одно лишь слово «слушаю-с!»

Во время войны с Данией ни одна вылазка не обходилась без этой собаки.

Обладая удивительным чутьем, она легко открывала присутствие неприятеля. Когда один из ее друзей падал, пораженный пулей, собака принимала на себя роль хирурга и, прилегши около раненого, лизала его раны, не отходила от него до тех пор, пока его не уносили с поля сражения. В продолжение всей кампании Генгиск не получил ни одной царапины: он чувствовал приближение ядер и быстрым прыжком избавлялся от них.

Во время взятия Дюппеля, в ту минуту, когда войска бросились в атаку, собака бежала впереди своего батальона и первая взлетела на высоты, к великому изумлению неприятеля. Она лаяла в знак победы, вертела хвостом и как будто говорила: «Я здесь, выручайте меня». Так, действительно, и случилось.

При переправе через Альзен, не захотев занять место солдата в маленьких лодках, она пустилась за своими товарищами вплавь и первой явилась на другом берегу, отряхиваясь перед самым неприятелем и ожидая случая встретиться с новой опасностью. Собака покоилась на лаврах в Берлине и, подобно старому служаке, всегда вздрагивала при звуках барабана и рожка. Она как будто говорила всякому проходящему полку: «Я тоже была при взятии Дюппеля!»

Жизнь этой знаменитой собаки описана одним прусским ветераном, сослуживцем ее по полковой службе. Милло была большая легавая собака, черная с белыми пятнами. Кому она принадлежала в молодости — осталось неизвестным. Собака пристала случайно к одной роте, расположившейся было на отдых, во время похода, близ большой дороги. Солдаты сидели за трапезой, когда к ним подбежала собака, сильно прихрамывая на одну ногу и с пеной у рта. Все солдаты разбежались, предполагая, что к ним подошла бешеная собака, и лишь один фланговый молодой солдатик остался на месте. У ног этого-то солдата по имени Милло и прилегла собака. По выражению глаз ее было видно, что она голодна и сильно страдает от какой-то боли. Милло подал собаке кусочек хлеба, и та с жадностью его проглотила. Принесли воды, и она алчно вылакала ее всю до дна чашки. Это успокоило солдат: они увидели, что собака не страдает водобоязнью, следовательно, не бешеная. Осмотрев больную ногу собаки, заметили большую занозу, которую сейчас же и вынули; затем, очистив рану от нагноения, наложили повязку. С этой минуты благодарная собака уж не отходила от команды, а так как она больше всех полюбила солдата Милло, то ей и было дано такое же имя.