Олимпиад Иоффе - Избранные труды. Том IV Страница 13

Ввиду этого, мы полагаем, что в общей характеристике понятия субъективного права нужно учитывать его значение и в качестве меры возможного поведения самого управомоченного и в качестве средства обеспечения должного поведения обязанных лиц[53]. Тогда мы получим такое определение субъективного права, которое будет применимым в равной степени к правоотношениям различного типа и позволит вместе с тем в процессе анализа каждого отдельного правоотношения выявить, какой из моментов, характеризующих субъективное право, является существенно важным в данном конкретном случае.

4

Едва ли не самым спорным в общем учении о правоотношении является вопрос об объекте правоотношения. Правда, теперь уже почти не приходится встречаться с поддержкой в литературе тезиса о том, что объект – не элемент, а всего лишь возможная, хотя и не необходимая, предпосылка правоотношения[54]. Все как будто бы согласны с тем, что безобъектных прав и правоотношений существовать не может. Все реже также в печати воспроизводится имевшее в прошлом широкое распространение определение объекта, которое гласило: «Объектом права называется то, по поводу чего субъекты права вступают в правоотношение…»[55] Теперь почти везде объект определяется как то, на что направлено правоотношение, на что направлены права и обязанности его субъектов[56]. Но вопрос о том, какие явления внешнего мира могут выступать в качестве объектов правоотношения, продолжает оставаться остро дискуссионным.

Еще в 20-х годах в работе «Советское хозяйственное право», а также в некоторых предшествовавших ее опубликованию статьях Я. М. Магазинер высказал мысль о том, что единственно возможным объектом правоотношения является поведение людей. Признавая правильной эту идею, мы пытались в работе, опубликованной в 1949 г. («Правоотношение по советскому гражданскому праву», гл. IV), привести дополнительные аргументы в ее обоснование. Она получила поддержку и в других литературных источниках – как в советских[57] так и в некоторых работах юристов стран народной демократии[58]. Отдельные авторы испытывали в ее оценке значительные колебания. Так, Н. Г. Александров в 1950 г. говорил, что правильно определять «…объект как то, на что воздействует правоотношение. Правоотношение же воздействует всегда на обязанное лицо. Поэтому объектом правоотношения является поведение людей, участвующих в данном правоотношении»[59]. В 1954 г. Н. Г. Александров выступил против этой точки зрения, заявив, что «…объектом права является… имущество…» и что «…теория, отбрасывающая имущественные объекты, воспроизводит буржуазную теорию, согласно которой все граждане, и бедняк и капиталист, имеют равные права, поскольку объект права – не имущество, а действие или воздержание от действий, и, следовательно, уже не имеет значения вопрос о том, какая собственность у бедняка и у капиталиста»[60]. Наконец, многие авторы выступили с самого начала со всей решительностью против теории объекта как действия обязанного лица.

Многочисленные возражения, накопившиеся за истекшие годы, сводятся в основном к следующему.

а) Теория действия не представляет собой чего-либо нового, а воспроизводит соответствующую буржуазную «теорию», направленную на затушевывание эксплуататорской сущности капиталистических отношений, прежде всего эксплуататорской сущности капиталистической собственности (Н. Г. Александров)[61].

б) Эта теория, объявляя объектом права поведение, фактически превращает в объект самого человека, что находится в явном противоречии с подлинной сущностью социалистических общественных отношений и социалистического демократизма (И. В. Павлов)[62].

в) Она не учитывает того, что «…нельзя отрывать производственные отношения от объектов правоотношений. Производственные отношения – это прежде всего отношения по поводу средств производства. В юридических отношениях средства производства – это объекты правоотношений» (Н. Г. Александров)[63].

г) Неубедительны и аргументы, приводимые в обоснование этой теории, сводящиеся к тому, что объектом правового воздействия может быть лишь поведение людей. За этими аргументами, «…по-видимому, скрывается неправильное распространение бесспорного положения, что правоотношение возможно только между людьми, также и на понятие “воздействия”. Между тем “воздействие” есть отношение фактическое; “воздействовать” можно и на вещь (например, посредством использования, уничтожения вещи и т. д.)» (И. Б. Новицкий)[64].

д) Теория действия не выдерживает критики с практической точки зрения. «Когда мы говорим об объекте правоотношения, надо прежде всего исходить из потребностей практики. А с этой точки зрения объектом права собственности явится всегда вещь, а не воздержание» (С. Н. Братусь)[65].

Обратимся к анализу этих возражений. Верно ли, что теория действия в том виде, в каком ее формулируют советские авторы, воспроизводит одноименную буржуазную теорию? Если Н. Г. Александров приходит к такому выводу только потому, что о действии как единственно возможном объекте говорили некоторые буржуазные ученые, то и взгляд на объект, им отстаиваемый, мог бы вызвать аналогичные упреки. Действительно, многие буржуазные авторы признают объектом правоотношений только имущество, вещи. Мы далеки, однако, от мысли упрекать Н. Г. Александрова в воссоздании буржуазных концепций, ибо отдаем себе ясный отчет в том, что основной аргумент о неразрывной связи правоотношений с производственными отношениями как отношениями людей по поводу средств производства он не мог заимствовать ни у Вендта, ни у Леонгарда, ни у других буржуазных юристов. Но разве буржуазные юристы, выдвигавшие концепцию объекта-действия, полагали в ее основу общефилософское понимание объекта в марксизме, систему связи между нормами права, идеологическими отношениями, производственными отношениями и производственной деятельностью людей, т. е. все тe социально-политические, методологические и практические аргументы, авторами которых являются советские, и только советские, юристы? Какое же здесь заимствование?

Конечно, концепция объекта-действия служит в буржуазной юриспруденции маскировочным целям. Ну, а концепция объекта-вещивтойжебуржуазной юриспруденции служит иным, разоблачительным целям? У бедняка право на действие и у капиталиста право на действие, следовательно они равны, – так критикует эту теорию Н. Г. Александров. Но если бы мы то же самое сказали о вещи («у бедняка право на вещь и у капиталиста право на вещь»), Н. Г. Александров, вероятно, потребовал бы, чтобы было указано, о каких именно вещах идет речь, – закономерный вопрос в устах советского юриста-марксиста, отстаивающего свою собственную, ни у кого не заимствованную теорию объекта-вещи! Но ведь тот же вопрос нужно ставить и в отношении действия! На какие действия трудящихся приобретает право капиталист? На их трудовую деятельность, создающую капиталисту прибавочную стоимость, – закономерный ответ в устах советских юристов-марксистов, отстаивающих свою собственную, ни у кого не заимствованную теорию объекта-действия! Далее, верно ли, что, признав объектом правоотношения поведение обязанного лица, мы тем самым превращаем в объект самого человека? Предполагая возможность подобного упрека, мы отмечали в свое время, что, во-первых, человек и его поведение – не одно и то же; во-вторых, объектом каждого данного правоотношения является не поведение человека в целом, а лишь то единичное действие или их совокупность, на которые вправе притязать управомоченный; в-третьих, даже авторы, не разделяющие данной теории, не могут не признать, что в ряде случаев объектом правоотношения бесспорно являются действия[67], что было бы невозможно, если бы подобная позиция приводила к превращению в объект права самого человека[68]. Все эти соображения не произвели впечатления на И. В. Павлова. Во всяком случае он их обходит молчанием. К ним следует, однако, присовокупить ссылку еще на одно в высшей степени важное обстоятельство. Сторонники теории объекта-действия считают, что поскольку правоотношения являются не отношениями человека к вещи, а отношениями между людьми, то и их объектом может быть лишь поведение людей, а не вещи. Стало быть, необходимой предпосылкой признания поведения объектом является признание носителя этого поведения – человека субъектом права. В тех же общественно-экономических формациях, в которых человек объявлялся объектом права, он приравнивался к вещи, а не к поведению. Servi res sunt, – говорили римляне. В буржуазной юриспруденции человека также иногда объявляли объектом права те авторы, которые основное место среди правовых объектов отводили вещам. Так, среди четырех групп объектов, перечисленных Беккером, на первом месте фигурируют люди[69], а Барон делит все возможные объекты правоотношения на две группы: «а) собственная личность каждого человека… б) все, что следует отличать от личности управомоченного…»[70], куда относятся и вещи. Все эти обстоятельства нужно принять во внимание, прежде чем выдвигать против теории объекта-действия обвинения, которые с гораздо большим успехом могли бы быть выдвинуты против теории объекта-вещи.