Геннадий Дмитрин - Леонардо да Винчи живет в твоем доме, или Быль о золотом ключике Страница 15

В предыдущих главах мы с вами уже не раз встречались с мужественными волевыми характерами, со множеством случаев дерзновенной «самоперестройки» личности. Для большей убедительности отстаиваемой автором идеи бездонности человеческих возможностей далее будут приведены примеры драматического плана, из круга вынужденных и, казалось бы, безвыходных ситуаций. Давайте вместе проследим поведение ряда лиц в трудный для них час, трудный, а наряду с тем победный, когда, проявив силу духа, волю в борьбе с тяжелыми обстоятельствами, они вызвали у себя новые способности взамен утраченных, или же необычайно развили уже имевшиеся. Всего несколько судеб, но представляется, многие из нас могут найти в них принципиальный, годящийся на острые случаи жизни урок, а более всего — урок на саму жизнь, на каждый ее день и час.

Когда Николай Островский написал роман «Как закалялась сталь», он скромно назвал его «попыткой передать былое литературным языком». Так он и понимал свою задачу в тот момент: рассказать новому комсомольскому поколению о жизни и делах тех парней и девчат, чья юность пришлась на годы революции и гражданской войны, с кем он сам делил труд, хлеб и патроны.

История определила действительное место этой книги — она стала знаменем советской молодежи и передовой молодежи других стран. Невозможно переоценить ее значение в политическом и нравственном воспитании миллионов молодых людей, в подготовке их к жизни и подвигу.

Но не только книга, а и сама подвижническая жизнь ее автора стала символом стойкости духа и непотухающей энергии, обращенной на пользу своему классу, партии. Островский противился отождествлению его личности с литературным образом Павки Корчагина. Но если про Корчагина говорят, что он «раскрыл нам тайну нашей силы», то в неменьшей мере это надо отнести и к самому писателю-большевику. Искалеченный болезнями, ослепший, прикованный к постели, он обратился к литературному труду, как к новой возможности остаться в общем строю, быть полезным людям.

«Никогда раньше не писал», — так сообщит он в автобиографии в 1932 году. Не писал и, кажется, не помышлял об этом. Но потребовалось, и он стал учиться писательству, как учатся любому другому делу, с той лишь разницей, что каналом живой связи с окружающим миром у него остался единственно слух и что ему надо было спешить… Откуда он черпал в тот драматический момент духовные и физические силы?

Вот что писал в те дни Островский о себе:

«То, что я сейчас прикован к постели, не значит, что я больной человек. Это неверно. Это чушь! Я совершенно здоровый парень. То, что у меня не двигаются ноги и я ни черта не вижу, — сплошное недоразумение, идиотская шутка сатанинская».

Островский делится мыслями с друзьями:

«Самое опасное для человека не его болезни. Слепота, конечно, страшна, но и ее можно преодолеть. Куда опаснее другое — лень, обыкновенная человеческая лень. Вот когда человек не испытывает потребности в труде, когда он внутренне опустошен, когда, ложась спать, он не может ответить на простой вопрос: «Что ты сделал за день?» — тогда это действительно опасно и страшно. Нужно срочно собирать консилиум и спасать человека, так как он гибнет. Ну, а если потребность в труде не потеряна и человек, несмотря ни на что, продолжает работать, то можно считать, что с ним все в порядке».

Этот предельно честный человек скажет корреспонденту зарубежной газеты:

«Я глубоко счастлив. Моя личная трагедия оттеснена изумительной, неповторимой радостью творчества и сознанием, что и твои руки кладут кирпичи для созидаемого нами прекрасного здания, имя которому — социализм».

Остро переживаемая радость творчества, осознание своей полезности, честно и до конца исполняемого долга — в этом, наверное, разгадка «секрета» Островского.

Николай Островский не знал и не мог знать, что его жизнь, такая, какой она состоялась, спасет впоследствии сотни и сотни человеческих жизней, вернет в строй множество попавших в беду людей. Вернет примером великой силы духа и железной воли, а еще — примером самораскрытия и смелого применения резервных способностей. А эти резервы есть у каждого.

Удивительно схожа с трудной и прекрасной своими свершениями судьбой Николая Островского судьба Ирины Триус. Схожа даже в деталях. В годы войны она, выпускница института инженеров железнодорожного транспорта, возглавила ударную строительную бригаду на прокладке узкоколейной ветви в Сибири. Но через недолгое время сказались ледяная болотная грязь, пронизывающий ветер, непросыхающая одежда… Недуг, против которого оказалась бессильной тогдашняя медицина, навсегда приковал Ирину к жесткой постели. Тягучая, постоянная, изматывающая боль, неподвижность и… насыщенная серьезными делами и заботами жизнь, удивляющая работоспособность, жадная любознательность, живой интерес к людям!

Не вставая с опостылевших «досок», закончила экономический факультет транспортного института, и это — в дополнение к диплому инженера-электромеханика. Основательно изучила пять (!) языков и стала штатным сотрудником НИИ. Два десятка лет без каких-либо самопоблажек выполняла технические переводы и другие служебные задания. Ее работа была отмечена орденом «Знак Почета», званием «Почетный железнодорожник», многими другими поощрениями.

Но и этих трудовых нагрузок показалось Ирине мало. Захотелось поделиться с людьми своими мыслями, настроением, приободрить тех, кто почему-либо опустил руки, разуверился в себе. Так появилась ее первая книга «Жить стоит», а за нею вторая — «Спасибо вам, люди». В них она вспоминает об истинах, казалось бы, так всем знакомых, но в устах человека, выстрадавшего эти истины своей судьбой, они звучат с новой силой:

«Мы с ученической скамьи усваиваем, что труд создал человека. И не задумываемся над этим особенно. Я испытала на себе, что труд, именно труд способен вернуть к жизни даже самых отчаявшихся».

Перекличка с Николаем Островским… Она в поведении Ирины Триус, в ее делах, в ее мировоззрении, в ее наблюдениях:

«Я по-прежнему верю, что счастье человека — в нем самом. И зависит не от того, как складывается судьба, а прежде всего от того, что представляет собой сам человек и его внутренний мир».

«Очарованная жизнью душа» — так назвала Ирину Триус одна из ее близких подруг, восхищенная оптимизмом и волей этого физически почти бездвижного человека, сумевшего, однако, не только уравнять себя с другими, здоровыми людьми, но и пойти дальше кого-то из них в делах и чувствах.

Обратим снова внимание на резервные способности, использованные человеком в драматической ситуации. Ирина Триус с детства мечтала стать железнодорожницей. Ее влек мир поездов, скоростей, непрестанного движения, мир колесной техники. Как и хотела, приобрела специальность инженера-движенца. Но пришлось, и выступила в новой для себя роли — переводчика-полиглота, специалиста в области технической информации. И еще — пришла к литературному творчеству.

Не скрою, собирая материал для этой главы, анализируя разрозненные поначалу факты, испытывал и продолжаю испытывать чувство благоговения перед людьми, сохранившими внутреннюю счастливость и работоспособность в самых, казалось бы, безнадежных положениях. Но сами они, эти подвижники, все как один требуют относиться к ним без подчеркнутого выделения из общего ряда, без умиления, говорят о своей жизни и работе, как о чем-то обыкновенном, разумеющемся. Нет, они не скрывают своей боли, своей трагедии, но и не хотят, чтобы их изображали мучениками, — ведь ко всему прочему это еще и очень гордые люди. И все же их духовная красота, душевная щедрость, страстное рвение к труду должны быть нами замечены и выделены, хотя бы уже ради напоминания о наших собственных внутренних силах и дарованиях.

Как не изумляться парадоксальным проявлениям человеческой талантливости?! Можно представить себе слепого музыканта. Можно представить себе математика с пораженным слухом. Как представить себе слепого художника? Но были и такие.

К балерине и хореографу Лине По, сверстнице Николая Островского, беда пришла в 1934 году, когда Павка Корчагин уже стал любимым героем молодежи, образцом воли и мужества. Молодая женщина в расцвете сил неожиданно заболевает энцефалитом. Полная потеря зрения без надежд на восстановление. Частичный паралич. Как жить дальше? Уныло тянуть дни? Прозябать в безделии? Она сказала себе:

«Смог же оглохший Бетховен писать музыку. Остужев, потеряв слух, остался выдающимся актером. Николай Островский сменил винтовку на перо писателя. Репин научился писать левой рукой, когда отнялась правая. Я должна преодолеть слепоту».

И преодолела!

Вспомнив свое прежнее увлечение искусством скульптуры, Лина всерьез занялась лепкой. Задуманные образы прорабатывались мысленно в мельчайших деталях, а затем уже натренированными, до предела чувствительными пальцами переводились в материал. Читатель может понять, что за этой короткой фразой, вряд ли объясняющей содержание всего творческого процесса, в действительности лежит огромное напряжение воли и огромное напряжение мысли. Потому что не поделки лепила Лина По, а настоящие, серьезные произведения искусства. От скульптурных «балетных» фигур к портретам Пушкина, Паганини, Чехова, от поэтических скульптур-раздумий к героической теме военной поры… Незрячая, она видела мир остро и объемно, как видит его далеко не каждый зрячий художник, поэт, артист.