Валентин Головин - Сто затей двух друзей. Приятели-изобрететели Страница 37

Говорят, для всякой охоты — свои заботы. Ромашкин намотал на круглую палку плотную бумагу и склеил одну за другой две трубы так, чтобы они легко вдвигались одна в другую. Изнутри трубу пришлось покрасить черной гуашью.

Тушь чересчур блестела, а эта краска была матовой. Когда Пуговкин зашел к нему,

Мишка из толстой доски стамеской с трудом вырубал ружейный приклад.

— А я бы стал его делать иначе, — посоветовал Витька. — Для моего фоккадного пистолета тоже была нужна рукоятка. Я ее сначала также выкроил из подходящей деревяшки, а потом стал сбоку долбить гнезда для запасных фотокассет. Но она треснула.

Пришлось ее выкинуть и взамен сбить пистолетную ручку из двух фанерок. Конечно, их пришлось сперва выпилить лобзиком. В мою рукоятку можно, как в футляр, легко заложить несколько патронов, вернее, кассет с негативной пленкой.

Стоит ли говорить, что Ромашкин тут же бросил свою неподатливую доску и тоже стал выпиливать себе легкий, удобный фанерный приклад.

— Ну, а как ты собираешься укрепить линзу в стволе фоторужья? — полюбопытствовал Пуговкин.

— Тут способ один: как при изготовлении подзорной трубы, наклеить из плотной бумаги кольца и вложить между ними объектив. А есть ли в твоем фотопистолете курок и прицел?

— Курок есть — от фотокамеры у меня отходит головка спускового тросика прямо в курковую скобу. А вот прицела в моем пистолете нет.

— Значит, что ни бац, то мимо? — съехидничал Мишка.

— Наоборот, что ни бац, то в цель! — И тут Витька объяснил поподробней, как устроен его фоторевольвер.

К объективу своего «Зоркого» он прикрепил с помощью бумажных колец линзу вроде лупы, с фокусом в пять сантиметров. Видоискателем этого оптического устройства являлся прозрачный цилиндр без дна. Этот цилиндр он склеил из пленки, промытой в горячей воде. Затем прикрепил тугими резиновыми кольцами к фотоаппарату рукоятку с курком, и фотопистолет был готов.

— Вот так пистолетище! Калибр как у миномета! — смеялся Ромашкин. — Небось из такой пушки и по воробьям можно палить?

— Ну, если тебе хочется иметь воробьиный портрет, пожалуйста, — миролюбиво ответил Витька. — Только сперва ты этого воробья излови, затем придвинь его головку к переднему срезу цилиндра и фотографируй на здоровье.

Мой «фоккад» способен заснять любую мелочь как есть, в масштабе один к одному. И каждый фотоохотник, если есть охота, может «настрелять» из такого пистолета множество занятных, но близких предметов, например алмазную росу на капустном листе, пчелу на ромашке, коллекционные марки, детали часов и… всего не перечислишь…

— А я своим фоторужьем любого воробья засниму без хлопот, да так незаметно, издали или из-за укрытия, что он и ухом не поведет, — радовался Ромашкин.

Но первые пробные фотопристрелки показали, что радоваться пока еще рановато.

Пришлось ему придумать к своему оружью ряд усовершенствований. На конец дула Мишка надвинул короткую черную трубку из бумаги. Фотографы зовут ее блендой. Затем на объектив фоторужья надел желтый светофильтр. И бленда и фильтр давали на негативах более сочные, контрастные изображения.

Потом он наклеил на обе трубки объектива толстые бумажные кольца. В них упиралась широкая упругая пружина.

Если переднюю трубку тянуть за длинный рычажок курковой скобки, то эта пружина помогала наводке на фокус.

Не дремал и Пуговкин. Ему удалось вовсе обойтись без особой короткофокусной линзы для «фоккада». Он склеил два цилиндра длиной по пять сантиметров. Только один цилиндр был из плотной черной бумаги, а другой из прочной пленки.

Первый цилиндр он вставил между камерой и объективом. А другой нацепил на оправу объектива. Оказалось, что и такой усовершенствованный им «фоккад» действовал нисколько не хуже прежнего. Затем Витька соорудил себе фоторужье, да не такое одноствольное, как у Ромашкина, а «двустволку». Он припомнил совет Александра Ивановича и попробовал снимать своим «Зорким» через бинокль.

Оказалось, что бинокль способен сильно увеличивать изображение далекой цели на негативах. Оставалось лишь пристроить его окуляр к объективу камеры. Виктор взял несколько толстых колец из резиновых трубок и с их помощью соединил камеру и бинокль. Вторая труба бинокля явилась видоискателем. Он ловил в нее цель, а поймав, плавно, без рывка нажимал головку спускового тросика.

И вот день фотострельб настал. Однако штаб похода решил проверить боевую готовность не только фотооружия, но и всего туристского снаряжения.

Через два дня после этого в главном школьном коридоре около двух больших стендов затолпились ребята. На одном была надпись: «Мы — в поход готовы!» На другом: «Наши охотничьи фотографии». Каких только лесных обитателей здесь не было! А рядом стояли довольные Пуговкин и Ромашкин и с удовольствием давали пояснения.

— Не думайте, что все эти снимки достались нам легко. Эту фотодичь пришлось подолгу искать, выслеживать, подстерегать. Порой тихонько, на цыпочках, не дыша подкрадываться. Иногда устраивать засаду — сидеть, затаившись в кустах, или надевать маскировки на себя — «живой» костюм из веток, листьев, трав и цветов. Словом, точь-в-точь как в доподлинной, настоящей охоте…

А как быть, если у меня нет ни «Зоркого», ни «Зенита», а есть камера «Смена»? — спросил кто-то.

— Ну что ж? Горевать не стоит, — ответил Ромашкин. — С очковыми стеклами, насадочными линзами, переходными кольцами и цилиндрами, биноклями фотооружие вроде нашего можно смастерить из любой малоформатной камеры.

Главное — была бы охота! Обзавелся фоторужьем или фотопистолетом — айда в леса и поля! Наша охота без жертв и без промаха!

Мебель — дочь леса

Семь раз примерь — один отрежь.

Поговорка

Штаб похода решил устроить обед и ночевку на безлюдном берегу, где рос высокий сосняк. Но не успела еще пришвартоваться к берегу целиком вся юнизовская флотилия, как появился первый посетитель. Это был юркий худощавый паренек с быстрыми голубыми глазами и задорным белобрысым хохолком. Его не интересовали наши гребцы. Он прошел мимо них к лодкам.

— Как тебя зовут? Откуда ты? — приветливо спросил его Ромашкин.

— Я Окуньков. А зовут меня Петя, — с достоинством ответил мальчик. — Я юный техник из соседнего лагеря сельского интерната. Наши палатки вон там, за вторым поворотом. Айда к нам в гости. Обед и ужин сготовите себе в наших печушках.

— Это что за печки? — спросил Глеб.

— Да я их вырыл лопатой в речном откосе. И трубы и сами печи. А чтоб дождь не мочил поваров, пристроил над кухней навес. И сухих дровишек у нас припасено вдосталь.

Приглашение всем понравилось. Петю торжественно посадили на головной флагман юнизовской флотилии и тронулись в путь.

Сельского юного техника интересовало все. Он поминутно оглядывался по сторонам. С любопытством осмотрел бинокль, подзорную трубу, компас и карту, по которой штурман похода Пуговкин отмечал пройденное расстояние и все путевые происшествия.

Впервые он узнал про маску, трубку с нагубником и ласты для подводного плавания. Пришлось даже на пять минут сделать остановку, чтобы Петя смог разок поглядеть на речное подводное царство.

Однако, внимательно осмотрев небывалые сооружения, на которых плыли юнизы, он вдруг хитро улыбнулся и не без лукавства сказал:

— А мне вот дали задание— сделать для лагеря всякую переносную мебель. Только я не знаю, как к ней приступить. Может, вы мне поможете?

Юнизы притихли. Вопрос Пети всех застал врасплох. Как можно помочь сельским ребятам, когда ни верстаков, ни пил, ни рубанков, ни стамесок, ни брусков, ни досок, ни клея, ни гвоздей у них с собой в походе не было?

Первым молчание нарушил Грачев:

— Знаю я кое-какую подходящую на этот случай мебель. Можно ее сделать за один-два дня. Скрывается она в лесу. Только взять ее надо умеючи.

Тут он подплыл к Ромашкину и что-то ему горячо зашептал. После этих тихих переговоров Мишка взял рупор и закричал нарочитым командирским баском:

— Свистать всех наверх! Идем парадной колонной. Поднять паруса! Развернуть флаги расцвечивания. На флагмане вывесить флаг адмирала. Полный вперед! Курс — лагерь интерната! Там привал на сутки, а то и больше…

По этой команде экипажи катамаранов выстроились друг за другом на равном расстоянии. Подняли паруса. Впрочем, эти паруса имели много назначений: в ветер — паруса, в жару — навес, в дождь — крыша, ночью — простыня.

Паруса и пестрые, разноцветные флажки расцвечивания сразу придали флотилии нарядный, праздничный вид. Но этого было мало. Метров за двести до лагеря снова послышался новый приказ «адмирала»: