Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном - Алекс Белл Страница 44

– Цезарь, простите, я не упомянул еще одну важную вещь. Через несколько дней – ваш день рождения. Сенаторы просили меня узнать, какой подарок вы сочли бы достойным?

– Хочешь сделать человеку самый ценный подарок – подари ему побольше свободного времени. Мне не нужны драгоценности, виллы, золото. Я хотел бы просто подольше побыть сам с собой. Увы, как раз этой возможности мне никто не подарит, слишком много забот у императора. Передайте, чтобы от моего имени беднякам и в Риме, и в провинциях раздали лучшего свежего хлеба.

Наконец я взял себя в руки и задал Марку Аврелию вопрос, ради которого все и затевалось.

– Простите меня великодушно, цезарь. Сенат прислал меня также и с тайной миссией, на которую меня уполномочило большинство его членов. Все крайне обеспокоены тем, что Коммод, ваш сын, станет следующим императором в случае вашей кончины. Вам не кажется, что особенно сейчас, когда империя в опасности, он – совсем не тот человек, который справится с управлением ею? Он взбалмошен, резок, жесток, не разбирается в политике, все свое время проводит в глупых бессмысленных развлечениях.

– Этот вопрос, признаюсь, беспокоит и меня самого. Когда Коммод был ребенком, я стремился воспитать его как должно. Но я слишком редко видел его, он вырос почти без меня. И все же он – сильная, волевая личность и отличный воин, что важно в наши дни. Остальное, надеюсь, к нему придет.

– Цезарь, и еще. Все шепотом говорят о том, что он – не ваш настоящий сын. Вашу жену в долгие месяцы вашего отсутствия в Риме не раз видели вечерами в обществе разных мужчин. А по ночам к ней приводили самых сильных и красивых гладиаторов, и от ее сладострастных криков и стонов стены дворца сотрясались до самого утра. Посмотрите на Коммода – эти огромные плечи, бычья шея, пустые бездумные глаза. И, главное, характером он ваша полная противоположность.

– Фаустина все то время, что я был с ней, любила меня, поддерживала всегда и во всем. Она красива, умна, и она дочь предыдущего императора, Пия. Юпитер даровал нам 14 детей. Многие были слабы здоровьем и умерли. Теперь их шестеро: пять девочек и Коммод. Мой он сын или нет – о том известно одним лишь богам. Не ты первый, кто говорит мне об этом. Но ведь и я не был родным сыном Адриана, а лишь приемным. Фаустине я верю, несмотря ни на что, а она мне поклялась всеми богами, что хоть она мне и изменяла, находясь в тоске в мои отъезды, но Коммод все же мой сын. Я должен верить ей, так как исхожу из того, что человек, тем более самый близкий, не лжет, если не доказано иное. Я сделал его своим соправителем. Тогда мне казалось, что он смел, решителен, предприимчив, и в целом достоин стать моим преемником. Теперь же я все больше сомневаюсь. Но могу ли я нарушить давно данное ему мое отцовское обещание? Это было бы недостойно.

– Вы не боитесь того, что можете умереть неожиданно, скоропостижно?

– Я делаю то, что надлежит делать, и об остальном не беспокоюсь. Я никогда ничего не боюсь. Ни с кем не случается ничего, что он не мог бы вынести. Не думай о плохом. Что представляешь себе, то и сбудется. Мысли наши почти всегда становятся реальностью.

– Но что если одно лишь его безрассудство разрушит все, что вы создавали долгие годы?

– Не переживай раньше времени о том, что еще не случилось. В последнее время меня мучают боли в боку, и это вполне может быть началом конца. Пока, впрочем, они не настолько сильны, так что я надеюсь, что еще год-другой в запасе у меня есть.

Марк Аврелий прошелся по комнате, как если бы хотел сделать паузу перед чем-то важным.

– Главная же трагедия нашей ситуации заключается в том, что все, сделанное мной, и так разрушится неминуемо, причем относительно скоро. С Коммодом на троне или с кем угодно другим.

– Что вы имеете в виду? Неужели слава и доблесть Рима не вечны?

– Я провел в этих местах много лет и внимательно наблюдал за здешними народами. Они и вправду полудикие. Отстают от нас на пятьсот, а может, и на тысячу лет. Но зато сколько в них страсти, и как плодовиты их женщины: умирают в тридцать лет, но всякая успевает родить не меньше десятерых. То ли дело – изнеженные римские матроны. Они не хотят или не могут родить больше двоих-троих; их богатым мужьям до детей тоже дела нет: куда интереснее игры гладиаторов, хмельные пиры, стройные мальчики и другие того же рода удовольствия. Половина полей Италии даже не засеяны, а у этих германцев и расчищенная от леса поляна на вес золота. Год за годом мы жестоко убиваем их тысячами, а их становится все больше. Рано или поздно, и это не зависит от добродетели будущих императоров, наша империя не выдержит их мощного натиска с севера. В этом, как ни противься – сама логика природы вещей.

– Но ведь Рим – это свет цивилизации, который должен указывать путь варварам.

– Посмотри на римлян со стороны. Мы все время пируем, предаемся похоти, нападаем на соседей, до упаду пьем прокисшую виноградную жижу, аплодируем убийствам людей на арене. Неужто в этом заключается цивилизация и добродетель? А может, наоборот, это путь в никуда?

– Император, я смотрю на вас, и вижу напротив себя почти собственного двойника. Но с одним различием: я бы не доверил империю сыну, если бы он был таким, как Коммод.

Я вздохнул. Марк Аврелий уделил мне много внимания. Конечно, я не мог его переубедить. На прощание он сказал:

– Я вижу в тебе положительную склонность к размышлениям и искренний интерес к философии. В любом римском городе все похоже: и площади, и амфитеатры. Так же и жизнь: с какой стороны на нее ни взгляни, всюду одни и те же правила. Что ни случается – все знакомо, как розы по весне или фрукты летом. Кто хорошо видит нынешнее, тот понимает прошлое и предвидит будущее. Философия на деле проста и хочет лишь того же, что и природа.

Затем написал несколько слов на пергаменте и протянул его мне на память. Я прочитал написанное, уже выйдя от философа на троне.

«Собственного гения храни в чистоте».

Почему-то мне было грустно, ведь я знал, что произойдет дальше.

Менее чем через месяц римляне одержат решающую победу в той войне, а вот Марку Аврелию суждено будет скончаться. По версии историков,