Дороти Эдвардс - Шалунья-cестричка

Дороти Эдвардс

Шалунья-сестричка

Вот послушайте, как всё это получилось. Когда мне было лет шесть, мама позвала меня однажды в свою комнату и показала маленькую-маленькую девочку: она лежала в колыбели, укрытая розовым одеялом. Волосики у неё были короткие и рыжие, ручки и ножки крохотные, нос — круглый и розовый, а вот глаза — большие, весёлые и любопытные.

— Знаешь, это твоя сестричка, — сказала мама, — смотри, ты очень похожа на неё.

Только вы не верьте: это она была очень на меня похожа!

Кто бы мог подумать, что совсем скоро она превратится в такую шалунью и упрямицу? Сестричка никогда, ну просто никогда не делала того, о чем её попросишь. Если бы вы сказали ей: «Здравствуй, Шалунья! Улыбнись, пожалуйста!» — она обязательно ответила бы: «Не хочу!»

Но вот если её угощали ириской, или печеньем, или, лучше всего, мороженым, она нараспев тянула: «Спа-си-бо»! — и улыбалась до самого вечера.

Такой я вижу её и сейчас — с ириской за щекой и мороженым в руке.

А теперь я расскажу вам несколько историй про неё.

У фотографа

Как-то мама сшила нам новые пальтишки: красные, с чёрными пуговицами, а чтоб теплее было, приладила воротники из чёрного, в завитках меха.

Мы даже носы задирали, когда натягивали обновки, — до того нарядными мы себе казались.

Мама тоже радовалась — ведь она никогда прежде не шила пальтишек.

— Что я придумала! — сказала она однажды. — Надо вас сфотографировать. Пусть останутся на память две маленькие девочки в новых пальтишках.

И мама, очень довольная, повела нас к фотографу.

У фотографа голова оказалась вся в чёрных кудряшках, как на наших воротниках. В петлице его пиджака торчал розовый цветок, и он то и дело взмахивал у нас перед носом жёлтым платком.

В мастерской на стенах висело много фотографий: нарядные невесты, ревущие малыши, разные тёти и дяди. Кто-то снял своего пушистого кота и даже кроликов в чёрных и белых пятнышках.

И всё это сделал он, кудрявый-прекудрявый фотограф!

Он разрешил нам ходить по мастерской, пока сам разговаривал с мамой, и я тут же побежала рассматривать фотографии на стенах. А Шалунья и с места не тронулась, Она стояла, не шелохнувшись, рядом с мамой и даже зачем-то прикрыла глаза.

Правда, правда! Она ни на что не хотела смотреть.

— Ну что, начнём? — спросил фотограф.

— Нет! — быстро выпалила Сестричка и зажмурилась. Мама погладила её по голове.

— А мне казалось, что ты хотела пойти сюда, — сказала она.

Сестричка зажмурила глаза ещё крепче, даже нос у неё сморщился, и громко сказала:

— Не хочу! Не буду!

— Нельзя отнимать у человека столько времени, — спокойно сказала мама, — пусть у нас будет только один снимок.

Фотограф велел мне залезть на возвышение, опереться рукой на столик, стоять ровно-ровно и улыбаться.

У меня за спиной на картине был нарисован сад. И на снимке потом я вышла среди густых кустов.

Я вытянулась ровно-ровно и стала улыбаться. Даже щёки немножко устали.

Фотограф придвинул ко мне огромный чёрный аппарат на ножках, достал жёлтый платочек и пообещал:

— Сейчас вылетит птичка!

Пока он выдвигал аппарат, вставлял стёкла, примеривался так и сяк, разглядывал меня прямо и сбоку, Сестричка приоткрыла один глаз. Она увидела, как я ровно-ровно стою в своей обновке, потом услышала про птичку, и глаза её от ожидания стали большими и круглыми.

Щёлк! — раздалось из аппарата, и он надёжно спрятал внутри мой снимок. Птички никакой не вылетело.

— Вот и всё! — сказал фотограф и помог мне спуститься. — Страшно было? — спросил меня фотограф.

— Нисколечко, — ответила я, — спасибо.

Заметив, что Сестричка смотрит во все глаза, фотограф подошёл к ней:

— Может, передумала, малышка?

И она вдруг так вежливо-вежливо ответила:

— Да, пожалуйста.

А секрет был прост: она ни разу прежде не бывала у фотографа и очень испугалась, когда пришла в мастерскую. А потом весь страх у неё пропал.

Сестричка была мала ростом, до стола не дотягивалась, и фотограф усадил её в кресло, протянув ей плюшевого мишку.

— Ну, улыбнись хорошенько! Сейчас вылетит птичка, — пообещал фотограф и взмахнул жёлтым платком.

Щёлк! — и Сестричку тоже сняли.

Когда, спустя некоторое время, фотографии были готовы, мы увидели, что Шалунья вышла насупленной и сердитой.

— Ведь тебя просили улыбнуться! — огорчилась мама.

— А птичка так и не вылетела, — быстро проговорила Сестричка.

— Ну и упрямица, — вздохнула мама, — придётся снова идти к фотографу.

— Зачем? — удивился папа. — Мне этот снимок очень нравится. Дочка получилась здесь просто чудесно!

И папа долго-долго смеялся.

Кукла-Фея

Когда я была маленькой, мне подарили куклу-фею, такую необычною, что я даже не решалась играть с ней. На голове у неё сверкала корона, за спиной поблёскивали маленькие крылья, а в руке — волшебная палочка. Расшитое золотыми звёздами, топорщилось платье. Но совсем как простая кукла, она тянула тоненько «ма-ма».

Я редко вынимала куклу из коробки, которая хранилась в одном из ящиков маминого шкафа. Едва касаясь куклы, я разглядывала её со всех сторон и снова осторожно прятала.

У Шалуньи тоже была кукла. Она звалась Розой. У неё была ссадина на носу, и она смотрела на мир единственным голубым глазом. Сестричка укладывала Розу с собой спать, а когда бывала не в духе, шлёпала её и даже выбрасывала из кровати.

Однажды мама увидала это, подняла куклу и сказала:

— Роза поживёт у меня, пока ты не научишься быть доброй девочкой.

— Не научусь, — донеслось из-под одеяла Шалуньи. Мама унесла куклу.

На следующий день шёл дождь. Под вечер мама гладила бельё и вдруг спросила:

— Где наша проказница? Слишком уж тихо в доме.

Она оставила утюг и пошла в сад. Там было пусто. В сарае тоже никого. Нашлась Шалунья в маминой комнате. Ящик шкафа был выдвинут, коробка — на полу, а кукла-фея в руках Сестрички прыгала то вниз, то вверх — туда-сюда: «ма-ма», «ма-ма»…

— Как ты могла, — рассердилась не на шутку мама, — взять куклу без спросу? Ведь это не твоя игрушка!

— А я хочу! — Шалунья склонила голову набок.

— Положи её на кровать! — сказала мама совсем чужим голосом.

— Не положу, вот.

Мама хотела отобрать у Шалуньи куклу, но тут кукла-фея вылетела в окно… Не потому, что у неё были крылышки. Это Шалунья швырнула её туда. Фея угодила головой прямо в лужу. В ту же минуту Сестричку отправили спать. На неё никто больше не смотрел, словно у нас в семье и не было маленькой девочки.

Мы бросились в сад. Голова у куклы треснула, обломились крылья, а про платье и говорить было нечего. Я заплакала. У меня никогда в жизни не было такой красивой куклы, и я ещё с ней почти не играла.

Когда мы вернулись в комнату, скрипнула дверь и показался курносый нос Шалуньи. Разглядев, что стряслось, Шалунья ушла в коридор и плакала так горько, как могла плакать только очень виноватая девочка. И мы простили её.

— Обещай быть доброй, получишь назад свою Розу, — сказала мама.

Сестричка часто-часто закивала головой. На следующий день мама отнесла обеих кукол в кукольную больницу. Когда их вернули, мы с Сестричкой очень удивились: Роза смотрела на нас большими карими глазами, её светлые локоны были завиты. Сказать правду, Сестричка привыкла к Розе, лишь когда у той снова вылезли волосы и стерся нос. Но уже никто больше не слышал сердитого голоса Шалуньи.

А я сразу полюбила свою куклу. Она перестала быть феей. Мама сшила ей желтое платье и капор и белый передник. Я придумала ей имя — Анабелла, ведь у феи даже имени не было.

И главное, я теперь играла с ней сколько хотела!

Сестричка и трубочист

Однажды мы проснулись и не узнали наш дом — в нём всё было вверх тормашками: на столе под большой старой простынёй громоздились стулья, занавески с окон исчезли. Куда-то пропали стенные часы и две картины…

— Какой у нас сегодня дом чудно-ой! — пропела Сестричка.

— Скоро придёт трубочист, вот я и подготовила всё, — объяснила мама.

Сестричка ещё никогда не видела трубочиста. Она стала прыгать по комнате и приговаривать:

— Трубо-чист, трубо-чист! К нам приедет трубо-чист! Немного погодя она вдруг спохватилась: — А завтрак всё-таки будет?

— Сегодня тепло, — улыбнулась мама, — давайте позавтракаем в саду.

Мы сели на ступеньки чёрного хода, стали уплетать хлеб с крутым яйцом и запивать молоком.