Илийка. Не смолкает прибой - Анастасия Антоновна Зорич

Анастасия Антоновна Зорич

Илийка. Не смолкает прибой

Илийка

Друзья готовятся к побегу

Под кривобоким канделябром, в котором теплилось несколько тоненьких восковых свечей, на коленях стоял Илийка. Мерцающий свет тускло освещал деву Марию с розовым упитанным младенцем на руках. На щеках девы алели круглые красные пятна. Глаза начинались у переносицы и тянулись к вискам, чуть ли не до самых корней волос… Сделать бы глаза поменьше, а рот побольше, немного шире скулы. И пятна со щек стереть. Обязательно. Тогда лицо оживет.

Илийка Крецу хорошо представлял себе, как исправить икону. Однако размышления эти ничуть не заглушали нестерпимой боли в коленях. С чего это люди придумали такое неудобство для бесед с богом?

Оглядевшись по сторонам, Илийка присел на пятки. Колени теперь только чуть-чуть касались пола и почти не болели. А вдруг мама заметит?

Но его мать Ануца, склонив голову набок, полузакрыв глаза, слушала протяжное пение церковного хора. Морщины на ее худом, изможденном лице разгладились, и поэтому она казалась немного чужой. Мать никого не замечала, словно была одна в церкви. Видно, думала она о чем-то очень хорошем, чего-то ждала.

Дремота подобралась к Илийке незаметно. Борясь с ней, он таращил глаза, щурился, быстро-быстро моргал ресницами. Ничего не помогало. Сон одолевал.

Вдруг Илийка вздрогнул — все вокруг поднимались с колен. Он с трудом встал — по ногам будто бегали острые иголочки. Теперь ему была видна седая голова моша[1] Ротару. Старик тяжело опирался на палку. Широкая белая борода закрывала ему грудь. Ротару изредка расправлял устало опущенные плечи и тогда сразу становился выше, моложе. Илийке всегда казалось, что кто-то хотел придавить Ротару к земле, да так и не смог.

Сегодня, по случаю праздника, служба была большая, и, как Илийка не упирался, мать взяла его с собой. Здесь все уже надоело. Иконы он давно рассмотрел: лица одинаковые, длинные и унылые, такие только в церкви и увидишь. Куда интереснее смотреть на прихожан — они все разные — и угадывать, кто о чем просит бога.

Илийка не молился. Зачем молиться? В прошлом году он долго и упрямо просил у бога краски для себя и пальто для матери. Прошло лето, вернулась зима — мать по-прежнему мерзнет в старом жакетике. С красками тоже ничего не вышло. Нет, бог совсем не так добр, как думает мама. Во всяком случае, до Илийки ему дела нет.

В монотонное пение хора влился чистый, высокий голос. Казалось, ему тесно в полутемной церкви, и он рвется на простор. Илийка прислушался. Ему нравилось, когда пел Антон — тщедушный шестнадцатилетний рабочий с завода Думитриу.

Голос Антона замер где-то под темными закопченными сводами. Теперь слышнее стало бормотание священника и Илийку опять разморило. Он смотрел себе под ноги, не в силах поднять отяжелевших век, и тут заметил на каменном полу что-то блестящее. Пуговица. Отличная роговая пуговица. Илийка поднял ее и осмотрелся, кому бы показать находку.

Впереди, там, где молились хорошо одетые прихожане, рядом со своей матерью стоял его соученик-Иордан Думитриу. Священник случайно взглянул в сторону Иордана. Тот несколько раз набожно перекрестился, поправил серый каракулевый воротник своего нового пальто, смахнул с рукава пылинку и теперь смотрел по сторонам.

Илийка скорчил гримасу. Иордан ответил тем же. Илийка показал пуговицу. Иордан, украдкой расстегнув пальто, вынул из кармана пероxинный ножик. Потом оба не спеша направились в дальний угол церкви, куда не проникал свет лампад, и присели под большой иконой. Илийка полез, было в карман, но запутался: куртка была с чужого плеча. Совсем незаметно он подвернул рукава и извлек из карманов свои богатства: пуговицу, несколько до блеска отполированных водами Днестра камешков, гайку и замечательную граненую пробку — и разложил их перед Думитриу.

Иордан внимательно все осмотрел и покачал головой.

Пришлось добавить коробочку из-под леденцов.

В ответ — презрительная ухмылка.

Немного поколебавшись, Илийка достал последнее сокровище — футляр от часов с длинной медной цепочкой.

Нахмурив тонкие очень черные брови, Иордан тщательно обследовал футляр, подергал цепочку — крепка ли, и наконец, утвердительно кивнул. Обмен состоялся. Ножик перешел в руки Илийки. Как он ему был нужен!

Тем временем служба кончилась.

— Пойдем, Илийка, — позвала мать, направляясь к выходу.

У дверей они встретили Антона.

— Вот и ты мог бы петь в хоре или прислуживать в церкви, — мечтательно произнесла Ануца, когда они очутились на улице.

Илийка щурился от света. После церковной полутьмы слепил даже сегодняшний пасмурный день.

— Я не умею петь, — рассеянно ответил мальчик.

Сейчас мама добрая. Она всегда добрая, когда возвращается из церкви. Самое время спросить об отце.

Но пока он раздумывал, мать строго проговорила:

— О чем это ты шептался с Иорданом?

— Мы менялись.

— В церкви?! — ужаснулась Ануца. — Как можно? Тебя бог накажет.

— А мы ему не мешали, мы тихо…

Илийка плотнее запахнул куртку. Ну и ветрище!..

Бог… Бог вообще ни во что не вмешивается. Вчера на уроке закона божьего весь класс соврал священнику, что он забыл задать урок, — и ничего, обошлось.

Из-за туч выглянуло солнце.

— Посмотри, как красиво! — схватив мать за руку, даже приостановился Илийка. Обледенелые ветви акаций казались стеклянными, кусты, толстые стволы каштанов — все было стеклянным. Все горело на солнце, а верхушка ореха отливала разноцветными огнями.

— Плохая примета, — встревожилась Ануца, — не дай бог, еще хлеба померзнут. Тогда опять голод…

— Мама, где мой отец? — неожиданно спросил Илийка.

Ануца вздрогнула и ничего не ответила, но сын увидел, что лицо ее стало испуганно жалким.

Она пошла быстрее, высоко подняв плечи, съежившись в своем ветхом жакетике.

Медленно гасла верхушка ореха. Солнце опять ушло за тучи. Все вокруг стало скучным, унылым.

Нет, больше он не будет спрашивать. Они молчат, всегда молчат — и мать, и сестра. Молчат и смотрят куда-то в сторону. Но он все равно узнает, где отец, и найдет его.

Они вошли через калитку в небольшой дворик.

— Иди в дом, мама, а я снег уберу, — хмуро проговорил Илийка. — Вон сколько нанесло.

Ануца улыбнулась: вспомнила, как однажды колола дрова. Сын вышел на крыльцо. Ему тогда только минуло семь лет. Вдруг он подошел и,