Огультэч Оразбердыева - Утро моей жизни Страница 10

Грибы выходят целыми семьями. Попадётся один — ищи поблизости его родню. У нас старое правило: кто первый найдёт грибное место, тот может очертить его кругом, и никто уже не должен переступать эту черту.

Чаще других везло Овезу, но он ведь такой непоследовательный: сначала начертит круг, а потом что соберёт — разделит на всех.

Как-то раз на большущий выводок наткнулся Агамурад. Он сразу заорал:

— Чур, моё!

Мы тоже стали искать, но, видно, в этом месте больше не было грибов. Тогда Овез вошёл в круг и говорит нам:

— Айда все!

— Эй, убери руки! — крикнул ему Агамурад.

— А что, грибы твой дедушка здесь посеял?

— Не дедушка, но я же очертил!

— Подумаешь, очертил! Ребята, налетай!

Агамурад рванул Овеза за рубашку. Овез толкнул Агамурада, тот упал.

— Ещё хочешь, мой хан? — спросил Овез.

Агамурад снова на него кинулся, но мы не дали им подраться — растащили. Тогда обиженный схватил своё ведро и, бормоча под нос сердитые слова, ушёл домой.

— Зря ты с ним связался, — сказала Нуртэч Овезу. — Вот посмотришь, наябедничает матери, и она прибежит к вам с бранью.

Вечером мать Агамурада действительно явилась скандалить к Овезу в дом.

— Попробуй тронь моего сына хоть пальцем! — кричала она. — А ты (это матери Овеза) смотри за своим щенком, не то пожалеешь!

Мать Овеза ничего ей не ответила, и она, покричав ещё немного, ушла.

На другой день Овез позвал нас за абрикосами к дальнему арыку, который между нашим колхозом и колхозом «Горельде». Идти туда долго. И абрикосы были совсем ещё маленькими, даже косточки не окрепли.

Овез забрался на дерево, рвал и кидал нам, мы наелись так, что зубы запыли от оскомины. Вдруг стал накрапывать дождь. Только тогда мы спохватились, что торчим здесь уже давно. И травы ещё не набрали.

Побежали в село. А дождь припустил и скоро полил ливнем. Домой мы пришли мокрые до нитки. Тут нас встретила разгневанная мама. Из-за дождя рано кончили работу. Мама думала, что мы сидим дома и на улицу носа не покажем — там ведь потоп настоящий, — но нас дома не застала. Подождала немного и отправилась на поиски; обошла чуть не всё село и нигде своих дочек не обнаружила. Ей стало страшно, всякие мысли полезли в голову. Кого спрашивать, куда бежать? И вдруг являются негодницы, мокрые, дрожат и зубами стучат.

Ох и задала она нам трёпку! Ругала и за то, что мы лебеды не набрали. Но даже я поняла, что трава тут ни при чём. Просто мама сильно за нас испугалась.

К середине мая солнце взялось печь совсем по-летнему. В считанные дни зелень в степи сгорела. Собирать нам стало нечего. Но уже желтел ячмень и начала колоситься озимая пшеница. Настроение у всех заметно улучшилось: скоро жатва, скоро мешки наполнятся зерном.

Как-то вечером к нам пришёл Силап. Я почему-то боялась этого человека. Нуртэч всерьёз уверяла, что глаза у него сделаны из камня. И ещё все считали, что у Силапа поганый рот. Даже жену он ругает грязными словами. Счастье её, что не обращает она внимания на брань.

Войдя в дом, Силап не сел на кошму, а остался стоять у порога.

— Огульджерен, этим летом тебе придётся смотреть за курами, — говорит он маме. — Завтра на работу не выходи, я с бригадиром договорился: готовься к переезду на ферму.

Мама не сразу ответила: видно, растерялась от неожиданности. Потом сказала тихо:

— Мне никогда не приходилось за птицей смотреть. Я, наверно, и не сумею.

— Сумеешь. Там с душой нужен человек, а то куры без конца болеют и дохнут.

На птицеферме

Перебравшись на ферму, мама первым делом навела везде порядок. Вычистила просторный курятник, подмела двор, выкопала яму и зарыла в неё мусор, вымыла желоба, из которых куры пили, и наполнила чистой водой.

Мы поселились в маленьком домике возле курятника. Теперь нас будили петухи. К их пению скоро привыкаешь, потому что если просыпаться каждый раз, как они закричат, то лучше не спать совсем.

Триста кур бродили где им вздумается и в курятник заходили только нестись. Забежит туда курица, покудахчет-покудахчет и выходит. Посмотришь, а там яйцо. Мы его сразу же забирали: придёт другая курица, может склевать или раздавить. Постоянно лежали в гнёздах только подкладыши. Нам нравилось собирать теплые свежие яйца. Но есть такие куры, которые норовят снестись в арыке или в кустах где-нибудь. Возни с ними хватало. Куда только не лазили мы с Нуртэч в поисках самодельных гнезд!

Недалеко от нашего жилища находилась свиноферма. Там работала толстая светловолосая женщина — тётя Маша. Руки у неё были всегда обнажены — она носила платье с короткими рукавчиками. Поверх платья у неё был подвязан фартук.

Старший сын тёти Маши, Сергей, воевал, как наш отец, а младший, Курба́н, жил вместе с ней при свиноферме. Тётя Маша пришла на другой день после нашего переезда, познакомилась с мамой и долго рассказывала ей, как надо ухаживать за курами.

Нам она понравилась. Через несколько дней мы отправились к ней с ответным визитом.

Жилище тёти Маши сильно отличалось от знакомых нам домов. Комнатка чистенькая и светлая, у стены большая кровать под покрывалом, посреди комнаты стол и стулья, а у окна ещё стол, очень маленький. На окне пёстренькие занавески, в углу — большое зеркало. Нам всё показалось красивым, хотя и странным.

А вот свиней, за которыми тётя Маша ухаживала, мы не любили. Вернее, их не любила наша мама.

Как-то тётя Маша затеяла чурек печь и пришла к нам одолжить закваски. Мама дала.

Заворачивая закваску в фартук, тётя Маша пообещала:

— Завтра верну.

— Нет-нет, не надо, — поспешно сказала мама. — Я себе новую сделаю.

— Что, — засмеялась тётя Маша, — моя закваска хара́м — поганая?

Мама покраснела и не сразу нашлась что ответить.

— Ты ухаживаешь за свиньями. Свиньи харам, — наконец смущённо пробормотала она.

Но тётя Маша всё же принесла закваску и вдобавок половину чурека. Закваску мама бросила курам, а душистый и тёплый хлеб уплели мы с Нуртэч.

Корма не хватало, и куры наши жили впроголодь.

— Нет сил смотреть на бедняжек, — сокрушалась мама.

Она несколько раз ходила к Силапу:

— Если ничего не сделаем, куры все до одной передохнут.

Было решено вывезти их на подножный корм — на люцерники. Там проходил полноводный арык, по берегам которого росла джида. Под деревьями мама с помощью арбакеша — возчика — устроила шалаш, чтобы жить, и насесты для кур.

Вдоль насестов натянули проволоку, по ней на длинной цепи ходил наш старый друг Конгурджа. И здесь он должен был воевать с шакалами: оказывается, они любят курятину не меньше, чем сладкие дыни. Нуртэч сооружала гнёзда с навесами, я ей помогала.

Спали в шалаше только мы с сестрой. Мама ложилась на открытом воздухе: так она скорее проснётся, если с курами что-то случится.

Вот где я по-настоящему настрадалась от петушиного крика. Казалось, всю ночь напролёт орут прямо в ухо. Уж и не знаю, как притерпелась в конце концов.

Люцерна цвела. Её сиреневые цветочки пахли мёдом. Со всех сторон к ним слетались пчёлы.

Тётя Маша показала нам, как плести из цветов венки и ожерелья. Мы с Нуртэч мастерили себе украшения не хуже, чем прошлогодние бусы.

Как только куры отъелись на воле, некоторым из них захотелось высиживать цыплят. Мама сделала специальные гнёзда, в которые положила по 10–15 яиц. Мы сыпали наседкам корм, приносили воду. Недели через три из яиц вылупились маленькие, пушистые, похожие на клубки цыплята. Клушки квохтаньем собирали их около себя, учили находить и склёвывать корм. А чуть что — распушат перья, крылья растопырят и спрячут малышей от опасности. На ночь тоже каждый выводок устраивался у мамаши под крылом. Но через месяц клушки уже гнали от себя цыплят: большие стали, пусть живут самостоятельно.

Мама каждый день ходила в село — отнести корзину яиц на склад и смолоть зерно. Уходя, ока просила нас на время оставить игры и зорко стеречь кур.

— Шакалам ничего не стоит и днём схватить курицу, бродящую в люцернике. А главное: смотрите, чтобы ворона или кобчик цыплят не потаскали.

Наш красный петух вдруг закричит престранным голосом: «Дыгг!», куры истошно закудахчут — тут уж немедленно выскакивай из шалаша: пожаловал какой-нибудь хищник. Мы начинали вопить, размахивать руками, и большая птица, испугавшись, взмывала в небо.

Созрела пшеница. Сняв урожай с нашего участка, мама отвезла зерно на сельскую мельницу и после этого уже редко отлучалась.

Яйца на колхозный склад стали носить мы с Нуртэч. Но однажды мама пошла сама и вскоре вернулась растревоженная. Ещё не отдышавшись, стала рассказывать:

— Влезли в дом к Солтангозель. Средь бела дня сломали замок и вытащили всё… Что творится на свете? Уж и так ничего не осталось, но и за последнее должен день и ночь беспокоиться! А у нас замок — одно название.