Огультэч Оразбердыева - Утро моей жизни Страница 9

Мы, разумеется, за ним; даже самые нерешительные не отставали.

Первое строение было когда-то школой. Здесь сказалось не меньше сорока келий. На стенках некоторых сохранилась глазурь, кое-где были глиняные лежанки и подставки для книг. Всюду полумрак и какая-то неживая тишина. Не знаю, как другим, а мне было жутковато.

— Тут муллы учились.

— Нет, тут жили те, кто приехал издалека, а учились вон в той большой комнате.

Заглянули в центральный зал. Там было гораздо светлее. Купол обвалился, и сквозь дыру светило солнце. Посреди зала возвышался глиняный помост.

— Для учителя, — сказал кто-то.

— Интересно, где они парты ставили? — спросил один школьник.

— Они занимались, сидя на полу, — ответил другой и добавил: — Мой дедушка здесь учился; говорил, если не приготовишь урока, мулла бил палкой.

— Вах-эй!..

На свет мы выбрались молчаливые, задумчивые.

— Что с того, что мы сегодня рано пошли, — в школу-то всё равно опоздаем? — спохватились ребята.

— Не бойтесь, ханы мои, учитель не мулла, он не отлупит вас палкой, — утешал их Овез.

— Зато будет ругать, если узнает, что мы опоздали из-за какой-то поганой мечети.

— И нет, и нет? Недавно учительница истории приводила сюда пятиклассников. Экскурсия была.

На исходе зимы у нас кончилась ковурма. Вот когда дала о себе знать голодуха! Мама варила болтушку с хлопковым маслом, но от неё только в кишках урчало, а сытости никакой. Пшеницу приходилось молоть каждый вечер. Зерна выдавали понемножку, и никто не ходил на механическую мельницу — все пользовались домашней, ручкой. День и ночь не смолкал её гул в доме Огульбостан-эдже. Желающий приносил чашку с пшеницей и ставил в ряд с другими. Когда подходила очередь — шли крутить тяжёлый жёрнов.

Мама днём работала, поэтому молоть зерно ходила по вечерам или даже ночью. Хорошо, если мы к тому времени засыпали. А если нет — страшно дома сидеть одним. Особенно стали бояться, когда услышали, что в селе появился вор. Правда, мама запирала дверь снаружи, но мы всё равно боялись.

В тот день мы, как всегда, до полудня собирали дрова. Вернулись и увидели миску с пшеницей. Значит, ночью мама опять уйдёт. Нуртэч сказала:

— А что, если нам самим смолоть? Вот мама обрадуется! И вечером дома будет.

Мельница, на наше счастье, оказалась свободной. Днём вообще приходило меньше народу. Огульбостан-эдже похвалила нас:

— Не сглазить бы, так и будьте опорой своей матери.

Она помогла наладить мельницу. Нуртэч села справа, я слева. Рядом с собой сестра поставила миску с пшеницей — так сподручней насыпать зерно. Не знаю, был от меня толк или нет. Если Нуртэч снимала руку с жёрнова, я, сколько ни пыталась, крутить его не могла. Через каждые две-три минуты нужно было подсыпать зерно. Скоро из-под жёрнова стала струиться мука. Когда пшеница в миске кончилась, мы изнемогали от усталости. Вокруг жёрнова набралось муки порядочно. Нуртэч смела её в миску метёлочкой. Получилось с краями. Довольные и гордые, мы понесли муку домой.

Вечером мама сказала:

— Я и не заметила, как ты выросла, моя Нуртэч. Совсем ведь недавно лежала в люльке, а теперь забираешь из моих рук всю домашнюю работу.

В тот вечер мы разрезали арбуз, который берегли до папиного приезда. Больше его нельзя было держать: внутри опала бы мякоть и всё стало бы как каша. Ели арбуз опечаленные. Когда же, ну когда приедет наш отец?

Ходжамурад-ага зарезал барана. Большой кусок мяса Огульбостан-эдже дала нам. Мама подвесила его под потолком, чтобы кошка не достала.

Мы принесли дрова и зашли в дом погреться. Мой взгляд наткнулся на узелок с мясом. Вот бы отрезать кусочек, посолить и поджарить на углях! У меня потекли слюнки. Сколько ни пыталась я прогнать видение, оно не уходило.

— Нуртэч, а Нуртэч! Что скажу…

— Чего?

— Ай, не скажу.

— Скажи!

— А если скажу, ты сделаешь?

— Сначала скажи.

— Нет, ты скажи — сделаешь?

— Ладно, сделаю.

— Давай съедим мясо…

Нуртэч уставилась на меня с удивлением. Не ожидала, видно, такой прыти.

— Его же не достать.

— А мы подставим что-нибудь.

Сложили под узелком все подушки — мало. Сняли верхнее одеяло со шкафчика, свернули вчетверо. Нуртэч взобралась на эту груду, дотянулась до узелка.

Мясо не поджарилось на наших жиденьких дровишках. Зря только вываляли в золе. Вдобавок Нуртэч обожгла руку. Мы съели это полусырое мясо и поплатились: у нас разболелись животы.

Мама не бранилась. Только сказала, кроша остатки мяса в казан:

— Всё до последнего кусочка оно предназначалось вам. Сама я даже пробовать его не хотела.

Ох, лучше бы она нас отлупила! До сих пор, как вспомню этот случай, от стыда жарко становится.

В конце февраля ветер принёс первые запахи весны — влажной земли и свежей травки. Зелень пробивалась по берегам арыков, на южных склонах барханов. Мама посоветовала за дровами больше не ходить — мы их достаточно запасли, — а собирать люцерну. Всё-таки еда.

Люцерна у нас растёт на полпути к бахче, которую мы в прошлом году охраняли. Мы пришли с ведёрком и стали срезать стебельки подлиннее. Но и они были ещё такие маленькие — не ухватишь. Чуть ли не целый день наполняли ведёрко.

Мама перебрала люцерну, выкинула сор, в трёх водах помыла её и мелко искрошила. Потом посолила, поджарила на прокалённом масле, замесила тесто, раскатала, нарезала кусочками. На каждый кусочек положила жареной люцерны и слепила. Получились пирожки в форме полумесяца. Осталось их испечь. Мы с сестрой глотали слюнки в ожидании.

Чтобы пирожки пропеклись как следует, мама то и дело их переворачивала. Наконец сняла с печки первый пирожок, разломила пополам — так быстрее остынет — и положила на крышку казана.

Мы с Нуртэч не дали ему остыть, схватили по половинке и, обжигаясь, съели. До чего же вкусны пироги с молоденькой люцерной! Точь-в-точь как ишлекли́ — пирожки с мясом. Но зато потом мы всю ночь ковша из рук не выпускали — жажда мучила.

Барханы зазеленели сплошь. Абрикосовые деревья покрылись белыми цветами. Когда проходишь мимо них, слышно, как жужжат пчёлы. Почки на джиде и винограде вот-вот лопнут. А тал уже выпустил листочки.

Повыползали из нор термиты и чёрные муравьи, над люцерной носились бабочки, какие-то невидимые насекомые звонко свиристели по вечерам.

Весна здорово облегчила нам жизнь. Во-первых, всё вокруг сделалось красивым; во-вторых, можно было сбросить опостылевшие халаты и туфли со стоптанными задниками, ходить в одном платье и босиком. В-третьих, люцерна так подросла, что нарвать её стало делом нескольких минут. А потом можешь в своё удовольствие гоняться за бабочками.

Правда, приходилось каждый день молоть зерно, и это была изнуряющая работа, но зато, когда она уже сделана, на душе становится так хорошо!

Теперь мама отваривала люцерну, прежде чем положить её в пироги, иначе долго не пропекутся. В таком виде они нам тоже нравились, только подавай!

Раз, набрав полное ведро люцерны, мы присели у арыка вымыть руки — от травы они стали тёмно-зелёными. Нуртэч старалась вовсю.

— В этом году пойду в школу, — говорила она. — Нужно руки отмыть дочиста. Я слышала, что с грязными в класс не пускают.

— Нас хотели в прошлом году записать, но не записали, сказали: если будет много учеников, придётся лишний класс открывать, а учителей не хватает, — сообщил Овез.

— А вдруг и меня не возьмут?

Эта забота надолго овладела сестрой.

Не только мы собирали зелень, и мама тоже. Она приносила с поля съедобные травы керты́к и акпамы́к. Маленькие резные листочки кертыка приятно-острые на вкус, зато акпамык — ни то ни сё. Почему он считался питательным, не знаю.

На севе хлопчатника взрослые работали с рассвета до темпа, и маме не всегда удавалось набрать травы. Главными поставщиками оставались Нуртэч и я. За люцерной мы больше не ходили: она сделалась жёсткой. Теперь мы собирали сельме́ — лебеду. Песчаная лебеда стелется по барханам, листочки у неё сверху серебристые, а снизу красные. Нарвать её не трудно, но вот сколько ни мои, всё равно, когда ешь, песок хрустит на зубах, почему и предпочитали мы чёрную лебеду, которая растёт на глинистых участках.

Поздняя весна наряднее ранней — в её одежде красные, зелёные, голубые, лиловые цвета. От пустыни глаз не отведёшь — маки, тюльпаны, колокольчики. Маки пылают по утрам, а к середине дня исчезают. Только внимательный взгляд отыщет бутоны. Мы их срывали и спрашивали друг у друга: дочь или сын? Если в бутоне красно — дочь, если лепестки еще белёсые — сын.

Чёрной лебеды было много у развалин мечети, и мы теперь туда часто наведывались. Там ещё ж грибы попадались. Увидишь бугорок — копай: это гриб растёт. Но можно и ошибиться. Расковыряешь землю, а там тебя ждёт не дождётся жёлтый скорпион с воинственно задранным хвостом.