Жаклин Уилсон - Уроки любви Страница 13

Меня никто не трогал до половины шестого, когда мама закрыла магазин. За весь день к нам не зашел ни один покупатель, и все же мама ждала, пока часы не покажут точно пять тридцать.

– Собирайтесь, девочки, мы идем к папе, – позвала она.

Мы умоляюще посмотрели на нее.

– Мама, а нам обязательно ходить к нему каждый день? – спросила я.

– Ну конечно! – ответила мама. – Подумай, он ведь там лежит и дожидается нас! Даже представить невозможно, каково будет вашему бедному папе, если мы вдруг возьмем и не придем! Кроме того, мне нужно отнести ему чистую пижаму и кусок клубничного торта.

– Мама, мне будут звонить Ижка и Фижка, чтобы помочь с заданием. Я с ним правда не справлюсь сама, оно страшно трудное.

Грейс закатила глаза и патетически вздернула плечи.

– Перестань дергаться, Грейс, разговаривай нормально! И не вздумай кривляться при отце – ты же знаешь, он придет в бешенство.

– Он придет в бешенство, что бы я ни сделала, – протянула Грейс. – Вообще ему, наверное, вредно меня видеть. Я думаю, он не обидится, если вы с Пру навестите его без меня, а я останусь дома. Он будет даже рад.

Я во все глаза глядела на нее. Еще не хватало, чтоб меня запрягли таскаться с мамой к отцу, а Грейс спокойно сидела дома.

– Я его тоже раздражаю. Это из-за меня его хватил удар.

– Перестань, Пру, – сказала мама. – Не говори ерунды. Я уверена, что ты здесь ни при чем. Давайте-ка собирайтесь быстро обе. И ни слова папе про школу – это действительно может ему повредить.

Мы поплелись к автобусной остановке и поехали в больницу. Когда мы вошли, отец дремал, похрапывая, с открытым ртом, из которого выскальзывала вставная челюсть, так что он был похож на Дракулу. Мы придвинули стулья к его кровати и стали ждать, пока он проснется.

– Может, потрясти его? – предложила я.

– Ну что ты, зачем, он так мирно спит… – сказала мама.

Похоже, ей нравилось просто смотреть на него, как в телевизор. Мы с Грейс вертелись на оранжевых пластмассовых стульях. Мне вовсе не казалось, что папа мирно спит. Он что-то бормотал и мычал, его здоровые нога и рука подергивались. Я подумала, что во сне он, наверное, ходит и говорит, как до удара.

И какой же для него, должно быть, ужас просыпаться узником своего полумертвого тела, неспособным сказать самого простого слова. Мне стало его так жалко, что я нагнулась и сжала его больную руку, как будто могла своим пожатием влить энергию в эти безжизненно висящие пальцы.

Отец внезапно открыл глаза. Я быстро выпустила его руку и стала отчаянно соображать, что бы ему такого сказать.

– Привет, папа. Это я, Пру. Само собой. Как ты себя чувствуешь? Прости, это был глупый вопрос. – Я говорила так, будто это у меня отнялась речь.

Отец пытался ответить, лицо его исказилось от усилия, на лбу набухла вена, так что казалось, что по нему ползет большой синий червяк.

– Я хочу, – сказал он странным незнакомым голосом. – Я хочу…

У него не получалось сказать, чего он хочет. Мама попыталась догадаться:

– Да, Бернард? Чего ты хочешь? Попить воды? Чаю? Может быть, тебе нужно в туалет, дорогой?

Отец мычал и в раздражении колотил по матрасу здоровой левой рукой. Среди немногих слов, которые ему удавалось выговорить, было очень грубое ругательство. Он повторял его, брызгая слюной, словно понося свой отвратительный инсульт.

– Ах вы безобразник, мистер Кинг, – сказала сестра Луч, проходившая мимо.

Отец повторил ругательство еще громче, а мама вся залилась краской, так что даже шея и грудь у нее покраснели.

– Он не понимает, что говорит, бедняжка, – торопливо сказала она.

Отец явно прекрасно понимал, что говорит, И повторил это еще громче.

Это было так грустно, что мы чуть не расплакались, и в то же время до неприличия смешно. Мы с Грейс вдруг разразились хохотом. Как мы ни сжимали руками рот и щеки, нам не удавалось унять смех. Мама очень рассердилась.

– Как вам не стыдно смеяться над отцом, когда он так болен! – прошипела она.

Мы смущенно оправдывались, но стоило нам поглядеть друг на друга, как нас снова начинало трясти от смеха. Мама смерила нас хмурым взглядом и достала из сумки клубничный пирог, приговаривая «ням-ням» и чмокая губами. Она сунула его отцу в левую руку, но он равнодушно выронил его на простыню.

– Ты не можешь так есть, дорогой? Может быть, я его лучше покрошу, чтоб тебе было удобнее? Ну что ты, Бернард, ты же всегда любил мой клубничный пирог.

– Мама, можно мне кусочек? – спросила Грейс.

– Нет, конечно! Это для твоего папы!

– Но он же не хочет есть. – Грейс кивнула на тележку с ужином. Отец к нему так и не притронулся, хотя ветчина на бутербродах уже начала сворачиваться в трубочку, а кусочки банана покрылись коричневым налетом. – А можно мне доесть его бутерброды?

– Нет! Это безобразие – сестра должна была присмотреть. Он, видимо, не может есть без посторонней помощи.

Мама страшно возмущалась за спиной у сестер, но не решалась высказать им свои претензии в лицо. Когда сестра Луч просунула голову в дверь, я набралась храбрости и пробормотала, что отцу пока, видимо, нужна помощь во время еды. Она расхохоталась:

– Мы тут уже этим поразвлекались. Ваш папа заплевал мне весь халат пюре с подливкой. Он поест, если захочет. Левая рука у него в порядке, да и правая могла бы со временем заработать, если бы он согласился сотрудничать с нашим физиотерапевтом.

При слове «физиотерапевт» папа снова повторил свое ругательство. Сестра Луч покачала головой и рассмеялась.

– Да, вы с ней немного повздорили, мистер Кинг! – Она обернулась к нам. – Он не позволил нам надеть на него шорты, хотя физиотерапевту нужно видеть его ноги, чтобы следить, те ли мышцы работают.

– Мой муж никогда не любил шорты, – сказала мама извиняющимся тоном.

– Может быть, вы сумеете заставить его делать лечебную гимнастику? Понемногу и часто! Первые три месяца – самые главные. Ему нужны также интенсивные речевые упражнения. Пока что словарь у него довольно ограниченный.

Отец снова повторил свое ругательство.

– Мистер Кинг! Как вы можете говорить такое при жене и дочерях? – воскликнула сестра Луч с наигранным ужасом.

– Ты могла бы помочь папе, Пру, – сказала мама. – Научить его выговаривать несколько слов.

– Приличных слов! – хихикнула сестра Луч.

– Я… я не умею, – ответила я, запинаясь.

– Ты просто болтай с ним, как обычно, дорогая, и старайся, чтобы он тебе что-нибудь ответил, – сказала она.

Я в жизни не болтала с отцом. Он всегда перебивал нас. «Ну и к чему эта история? – спрашивал он. – Или тебе просто нравится слушать собственный голос?»

Разговором у нас всегда заправлял папа. Во рту у меня пересохло от тщетных усилий найти подходящую тему.

– А у меня две новые подружки, папа, – неожиданно заявила Грейс. – Ижка и Фижка.

– Замолчи, Грейс! – прикрикнула мама.

– А что такого? Я не собираюсь говорить про то самое. Я просто хочу рассказать папе про моих подружек. Папа, а ты можешь сказать «Ижка»? А «Фижка»?

Папа не откликнулся.

– Может быть, тебе лучше попробовать самые трудные слова, – вдруг сказала я. – Например, античеловеконенавистнический?

Папа говорил нам, что это самое длинное слово в английском языке. Он уставился на меня. Лицо у него задрожало, и из перекошенного рта вырвался странный воющий звук. Он смеялся!

– Ан-ти, – проговорил он. – Ан-ти.

– Вот-вот, ант – и т. д., ант – и т. д., – подхватила я. – А может быть, ты предпочитаешь иностранные слова? Назови, например, какого-нибудь итальянского художника эпохи Возрождения.

Отец весь напрягся.

– Бот, – сказал он. – Бот… бот… бот…

– Ботичелли! Папа, ты не просто говоришь, ты говоришь по-итальянски!

Отец задумался, а потом приподнял бровь.

– Спаг, – выговорил он.

– Спагетти! – догадалась я.

Отец кивнул, но это было не все. По подбородку у него текла слюна.

– Спаг бол, – сказал он наконец.

– Спагетти болоньезе, еще бы! Ты бы, наверное, с удовольствием слопал тарелочку спагетти болоньезе, если бы тут их готовили!

Отец нахмурился.

– Не… лоп… – выговорил он, махая на меня здоровой рукой.

Он всегда нетерпимо относился к разговорным словечкам. В кои-то веки меня не раздражало его ворчание. Какое облегчение – убедиться, что папа совершенно такой же, как всегда, хотя я всю жизнь мечтала, чтобы он изменился.

На прощание я поцеловала его в щеку. Он недовольно оттолкнул меня, но не обругал плохим словом.

– Ты всегда умела найти подход к папе, – вздохнула мама, когда мы шли к дому с автобусной обстановки.

На ней была ее самая удобная обувь – чудовищные мальчишеские кеды, которые она ухватила на каком-то благотворительном базаре, – и все же она не поспевала за мной и Грейс. Она запыхалась и перекладывала из руки в руку сумку с папиным грязным бельем.

– Мама, давай я понесу. – Мне стало стыдно, что я не додумалась до этого раньше.