Владимир Саксонов - Повесть о юнгах. Дальний поход Страница 14

Воронов ждал в коридоре: «Ну как?»

«Все в порядке, товарищ старшина!»

«Молодец…»

— Молодец! Умеешь… — Сахаров бросил газету на стол. «Краснофлотец». Газета Северного флота.

Буквы запрыгали, зарябили, в висках у меня томительно зазвенело. Я опять услышал: «…не сдаюсь! Прощайте, братцы! Прощайте…»

Открытым текстом…

Это был конец: по морскому охотнику били прямой наводкой, катер потерял ход. Краснофлотец, парень с Северного флота, такой же, как Астахов, вел передачу открытым текстом. Последнюю. «Погибаю, но не сдаюсь!»

Астахов стоял рядом с нами, в учебном классе. Лицо у него было помертвевшее.

Потом он объяснил, что прохождение радиоволн хорошее. Он и в эту минуту объяснял, учил нас!

Нет, я не просто так написал заметку…

— Тут и дурак сумеет пятерочки отхватывать. — Сахаров отвернулся, принялся стирать с доски схему колебательного контура (это я чертил, объясняя Вадику). — Про него бы тоже плакат повесили: «Учиться так, как юнга Савенков!» И компания..

Я шагнул к нему.

Я еще не знал, что скажу, что сделаю. Но знал, что он замолчит. А если нет, плевать мне тогда на самого себя! Тогда пусть он еще раз смажет меня пятерней по губам — будет прав.

— Одни воюют, другие рыбку ловят! — Он только делал вид, что не замечает меня. — И про них еще пишут всякие…

— Сахаров!

— Сахаров! — одновременно со мной сказал Леха. — Ты не имеешь права говорить так о своих командирах!

— Не от тебя ли слышал? — бросил, не оборачиваясь, Сахаров.

— Н-ну и что? Од-дин раз сказал, да!

Леха заикался, весь красный… А ведь он никогда не заикался!

— Ты мне и за это ответишь, — сказал я тихо, чувствуя только, что сейчас, в эту минуту надо сдержаться.

Он услышал. Резко обернулся, уставился на меня.

— Выйдем, Сахаров. Там поговорим…

— Ах, выйдем! — протянул он, издеваясь. — В коридор или подальше?

— Можно и подальше. Самоподготовка все равно кончается.

— Ах, подальше! Ах, самоподготовка! — пел он тоненько и, подрыгивая полусогнутой ногой, следил, как я застегиваю шинель на все крючки.

— Давайте объяснимся! — потребовал Леха.

— Ладно, — сказал я. — Объяснимся после.

Как будто можно было объяснить, что шел я не просто драться, а хоронить того — в шинели без хлястика, — который когда-то, в кабинете начальника школы, поверил, что его отпускают домой, и не отказался писать рапорт… Как будто можно было объяснить, что многое с тех пор изменилось и что некоторые, пусть даже и простые истины понял я сам. А если ты додумался до чего-то сам, это — твои убеждения. И надо уметь их защищать.

Сахаров набросил шинель на плечи:

— Ну, берегись…

Я вышел первым. Он шагал за мной. Лестница, первый этаж, выход — на площади было уже темно. Мы обогнули учебный корпус, через какой-то кустарник вышли на небольшую поляну.

Дул влажный ветер. Неподалеку шумели сосны.

— Вот здесь, — сказал я, расстегивая крючки.

И — лицом в снег!.. Только крякнул от боли, когда Сахаров навалился сзади мне на руки: они запутались в рукавах. Он-то налетел на меня, не дожидаясь, пока я сниму шинель!

Вывернуться!.. Я рванулся, но теперь оказался на спине, а он удержался сверху, ударил:

— Что?

Из глаз искры посыпались. Еще, еще раз…

— Что?! Что?! Что?!

Надо было высвободить руки! Вот сейчас…

Сахаров вдруг откинулся.

Я почувствовал, что свободен, вскочил.

Он стоял в нескольких шагах от меня, отряхивал с коленей снег.

— Что? Получил?

А между нами — им и мной — стоял Юрка Железнов.

Вот в чем дело…

Я сбросил наконец-то шинель. Молча шагнул вперед.

Юрка тоже молчал.

А Сахаров все чистил брюки на коленях. Потом выпрямился:

— Ну? Что?

Не очень уверенно спросил.

Юрка положил мне на плечо руку:

— С такими разве дерутся?

— Да ведь он…

— Таких бьют, — сказал Юрка. — По щекам!

— Ну, ударь, ударь! — крикнул Сахаров. — Ударь!

Железнов молчал.

Я высвободил плечо.

— Двое на одного, да? — отступил Сахаров.

Юрка сплюнул.

А Сахаров повернулся и пошел — не к учебному корпусу, а куда-то к лесу.

— Не с кем драться-то, — сказал Железнов и еще раз сплюнул. Потом добавил задумчиво: — Черт его знает…

Я не понял, о чем он.

Где-то неподалеку равнодушно шумели сосны. Влажный ветер остывал у меня на лице. Глаза все-таки щипало.

— Вот тут больно? — спросил Юрка. — На-ка, потри снежком…

После физзарядки у проруби всегда очередь. Толкаемся, поторапливаем друг друга. Скоро построение…

Переговариваемся:

— Светает?

— Не, от снега так кажется.

— Вообще-то раньше светать стало, а?

— Эй, поживее там — не в бане!

Подошла моя очередь. Я нагнулся, зачерпнул ладонями холодной черной воды, но кто-то двинул меня плечом:

— Ну-ка!

Не успел даже понять, кто это — на него налетел откуда-то Сахаров, швырнул в сторону и встал рядом со мной, широко расставив ноги:

— Умывайся спокойно…

— Псих, — ошеломленно проговорили за спиной Сахарова.

Он не обратил внимания:

— Умывайся, не торопись.

Я умылся.

Юрка стоял за мной и улыбался. Я видел. Когда он улыбается, в любой темноте видно.

Молчаливый снег лежал на озере, молчаливо стоял над ним лес. Воздух был холоден. Но и в нем, и в запахе снега, и в самой темноте, чуть смазанной рассветом, было что-то новое, завтрашнее.

Как будто весной капнуло…

А холодная вода по утрам — это здорово!

XV

Вот она, весна.

На причале пахнет водорослями, смоленой пенькой, мокрым деревом и краской. Каждый запах держится крепко, но все они — одно, как жгуты волокон в канате.

Мы раздуваем ноздри.

— Аромат! — говорит Леха. — Настоящий морской…

Мичман Кашин вытягивает из кителя карманные часы и задумчиво обещает:

— Мозоли набьете (крышка часов откидывается)… вот тогда и почуете (крышка щелкает)… настоящий-то морской аромат.

— А я уже набил! — гордо заявляет Вадик.

— Ох, — говорит мичман, — ох, баковый! Горе мне с таким баковым…

У причала, под шлюпками, покачивается светлая толща воды. Холодок ее смешивается с теплом прогретого на солнце дерева. Вода облизывает свежую краску на бортах. Вкусную масляную краску.

Шлюпки мы красили сами.

— Уясните, — говорит мичман, — настоящей гребли у нас не было. Пока. Она будет сегодня. Сорок гребков в минуту. Да, сорок… Что, баковый?

— Все в порядке! — Вадик пожимает плечами.

— Ох, баковый! — вздыхает мичман. — Ох… Лопасть весла опускайте в воду на три четверти. И разворачивайте валек. Понятно?

У мичмана крупное лицо, широченные плечи и веснушчатые волосатые руки. А китель на животе заметно выпирает. Говорит Кашин неторопливо, благодушно щуря темные глаза, — но только до тех пор, пока не приходит время давать команду. Тут он рявкает так, что мы вздрагиваем.

— Весла разобрать!

Шлюпку уже немного отнесло. Я кладу ладонь на ласковый, теплый от солнца валек и вижу, как на сваях причала пляшут отражения воды — зыбкие солнечные медузы. А за причалом песчаная коса, валуны, и чуть подальше — лес.

Сосны столпились над берегом и глядят нам вслед. Наверное, они тихонечко шумят.

Мичман сидит на корме. Китель тщательно застегнут, фуражка на два пальца над правой бровью. А бровь — рыжая. Правая рука мичмана лежит на румпеле, в левой — часы с открытой крышкой.

Я вижу его хорошо, потому что сижу сразу напротив, на месте левого загребного.

Правый загребной — Юрка.

Мы переглядываемся: «Помнишь?»

По загребным равняются остальные гребцы. Они разбирают весла за нашими спинами.

На баке приготовился Вадик Василевский со своим напарником. У них самые легкие весла.

За нашими спинами — море.

Мы в одних тельняшках, а с моря веет майский, холодноватый ветер. Зябко.

Скоро разогреемся…

— Весла на воду! — рявкает мичман, — Два-а… — Он выпрямляется, вбирает живот.

Но я не вижу его больше, потому что, занося лопасть весла, веду валек вперед и складываюсь, почти доставая подбородком до колен.

— Р-раз! — Всем своим грузным телом мичман подается вперед.

Ладонями на вальке чувствую, как вода за бортом туго бьет в лопасть весла. Пятки все сильней упираю в перекладину на рыбине, а в конце этого «р-раз!», откинувшись назад, я почти лежу на банке и валек у меня на груди.

— Два-а…

Вон как плещется за бортом — ходко пошли!

— Р-раз!

Второй гребок.

И еще…

И еще…

Сначала я их считаю, потом сбиваюсь. Надо было бы и тельняшки снять…

— Баковый! — гремит мичман.

Справа, кажется, весла пошли вразброд.