Николай Кузьмин - Где найдёшь, где потеряешь (Повести) Страница 14

— Почему один? Где рефулер? Где другой катер? Где наш парень? — обстреляли его гневными вопросами.

А он, чудак, маяча деревянной физиономией, крикнул фальшиво:

— Потонул ваш парень! Ха, плавать не умел!

— Врешь! — рявкнули в один голос с земснаряда.

А Галай так вообще схватил швабру на длинной палке, попытался проучить бесчувственного шутника. Тот шмыгнул под крышу кабины, взмолился оттуда:

— Ну чего вы, чего вы? Посмеяться нельзя?

— Вылазь! Говори толком, — приказал багер.

— Пускай пузатый уберет швабру.

— Убрал! Не тронем. Да говори же ты, ради бога, скорей!

— Я и говорю, — осторожно выглянул Василий, — говорю, что все в отличном виде. Понтоны целы, ваш электрик тоже. Выкупался, а больше ничего. Я нарочно рванул вперед, чтобы вас успокоить.

— Успокоил!.. Ты бы лучше его привез, — Старик сказал.

— Не захотел. Упрямый он у вас! Твердит одно: сам доведу, сам подцеплю на место. Вот я и подумал…

— Ладно, — перебили думальщика нетерпеливо. — Дуй назад, помоги скорей притащить. Гонец! Юморист!.. Проваливай, не мозоль тут глаза!

После этого, ничуть не обижаясь, капитан Вася встал к штурвалу, катер взревел, вспенил волну с разворотом и безоговорочно помчался обратно в залив. А через полчаса они появились на горизонте — вся объединенная тросами эскадра: два БМК, девять понтонов, идущих в кильватер чинным рядком. Уже развиднелось, и моторки без огней выглядели плюгаво. Их все еще трепал, заливал по уши урезанный, но не укрощенный шторм. И стало понятно гидромеханизаторам на земснаряде, какого труда, может быть и подвига, требовалось, чтоб против ветра этакую громаду плотов к берегу дотащить.

— Да… — задумался Галай, наблюдая нелегкое приближение суденышек. — Как ломовые… Пожалуй, не буду я Ваське личико раскатывать.

— Без вранья? — спросил Дворянинов шутливо и засмеялся.

А Старик повседневным голосом сказал:

— Не заболел бы наш парень. Простыл, поди, насквозь.

Дворянинов опять захохотал, Старик усмехнулся, багер сурово оглядел юмориста, цыкнул на него. Как видно, вся команда уже вошла в норму, входила в норму. И только про Алешу Губарева в этом смысле было неясно пока.

Держась за что попало, широко растопырив ноги на валком полу катера, стоял он за спиной моториста Чудакова, смотрел вперед сквозь лобовое стекло. Катер то зарывался торпедой во встречные волны, то взлетал, словно лыжник с трамплина, и потому береговая панорама с бруском земснаряда на ней кренилась и прыгала в мутной рамке оконца. Занятная картина! И ощущение необычное. Невзирая на все невзгоды, Алеша испытывал попутное удовольствие и, значит, тоже был в норме, входил в свою колею.

Вот земснаряд превратился в коробок, темнеющий на фоне серого неба, растущий по мере сближения. Вот сделался величиной с распаечный ящик, и башни надстройки прорезались на его силуэте. Потом, неуклонно набухая деталями: поднятый рыхлитель, краны, лебедки, окна, двери, — придвинулось родное производство до момента, когда взволнованный наблюдатель явственно различал на палубе людей.

— Ждут, — сказал Чудаков одобрительно.

— Угу, — отозвался Алеша, дрожа. — Все четверо. Даже сам багер.

Они махали руками, шапками, и, если не обманывало зрение, еще приплясывали к тому же — таковы были их нетерпение, радость, встречный порыв. И странно: будто теплее стало продрогшему парню, веселей и приятнее жить на свете. А впрочем, ничего странного… Чтобы не улыбнуться нелепо, Алеша закусил посинелую губу.

Когда подошли ближе, Чудаков посоветовал, все понимая:

— Выгляни, нарисуйся уж, чего там…

Алеша кивнул. Но, хотя самого подмывало, он всё же повременил с этим делом. Лишь в полсотне метров от земснаряда вспрыгнул на узкий приступок борта и, держась одной рукой за поручень на крыше кабины, требовательно замахал другой в сторону пульповода. Мотористу Васе, который тащил передним буксиром, Алеша крикнул:

— Эй! Подводи к трубе! Сразу и подцепим. Направо давай!

Катера согласованно развернулись, и тогда встречающий народ угадал их маневр, кинулся на свой рефулер принять концы. Ну, как это происходило — дело десятое. Зато любопытно было новое, неожиданное поведение младшего электрика в кругу ветеранов на первых порах. Для начала его, разумеется, щупали, хлопали, тискали с восторгом и в один голос выкрикивали неизвестно что. Потом Старик с Дворяниновым взялись выбирать и крепить буксирный трос, и тут багермейстер сказал внятно:

— Ну, Губарев! Ну и поговорю я с тобой, погоди!

А он в ответ, ничуть не робея:

— Спокойно, багер! Девять понтонов — вот они. Целехоньки! Не надо волноваться.

— Эге! — крякнул Галай. — Дозрел, салага!

Алеша повернулся к нему и тем же незнакомым тоном отбрил:

— Меня зовут Алексей. Нетрудно запомнить, я думаю.

— Алексей! — согласно подхватил слегка ошарашенный механик. — Конечно, Алексей. Я всегда знал. По-нашему, Леха. Ты давай Леха, жми теперь к печке скорей. Мы уж тут без тебя. Давай, Леха!..

Уже по свету, незадолго до пересменки пробрался Алеша незаметно в раздевалку, взял там хранимую к случаю секретную бумагу и вышел обратно на палубу, озираясь, как тать. Ему не терпелось. Ему было совестно, и смешно, и радостно в эту минуту. Желая сохранить тайну своих прежних намерений, подался он в укромный закуток на корме. Здесь глянул, словно не веря, на текст заявления — «Прошу уволить по собственному…» — и, усмехнувшись, начал прилежно, с удовольствием разрывать его на мелкие куски. Покончив с этим, потряс в коробке сомкнутых ладоней готовое крошево, потом вдруг высоко подбросил, по ветру пустил. Бумажные хлопья летели долго, порхали над волной белыми мотыльками — и весело было Алеше наблюдать их финальный путь. Когда же подхваченные заливом клочки пропали окончательно, он с легкостью и самокритичной иронией сказал:

— Семь раз отмерь — один раз порви. Производительность!.. — и добавил на прощание: — Пускай читают рыбы.

ПОКА НЕ ПОЗДНО

Повесть

В небольшом баре, до отказа наполненном разнородной публикой, отстраненно сидели у стойки двое. Один — юноша лет восемнадцати, насквозь модный и лихо независимый внешне. Другой — солидного возраста респектабельно обряженный мужчина, с цепкими, беспокойными руками и землистого цвета физиономией, изборожденной складками глубоких морщин. Это лицо и эти руки могли бы насторожить наблюдательного человека, они говорили о многом… Однако досужих наблюдателей здесь не водилось. Своеобразные, веселенькие граждане беспечно убивали время коктейлями спиртового состава, оглушались зарубежным ансамблем с магнитофона и — чего еще надо? А подозрительная пара — юнец со стариком, — кому до них дело? Пьют и пьют, пускай пьют, мало ли…

Вот так все и началось. Для Саши Донца так началось, если искать конкретную и роковую отметину в его биографии. Само собой, были тому предварительные причины и соответствующая предыстория. Ясно, что кто-либо другой увильнул, возмутился, не пошел бы на сумасбродный риск. Но Саша… Не зря его приметил респектабельный субъект и не попусту ублажал в третий раз марочными коньяками. Саша влип, попался на крючок, сунул голову в петлю, хотя ничего подобного пока не подозревал. Напротив, он считал себя премудрым и хитрющим парнем, деловым человеком.

Их разговор, а точнее, сговор подходил к концу. С нагловатой, самоуверенной усмешечкой Саша кивал одурманенной головой: дескать, понятно, не маленький, чего там. А мужчина, подавшись к его уху, приглушенно, многозначительно толковал:

— И последнее. Слышь, малый? Больше ты меня не увидишь, никогда не увидишь, запомни. А если встретимся ненароком или чего-то еще, так я тебя не знаю. Не знаю, не знал и знать не желаю. И ты меня. Уловил? Это и мне, и тебе на пользу. Все равно ничего не докажешь.

— Да ладно, — развязно перебил Саша. — Все в порядке!

Он брякнул своим фужером по фужеру собеседника, глотнул, пренебрегая соломинкой, алкогольную смесь. Мужчина лишь пригубил, пряча в стекле недобрую ухмылку. Оглянулся привычно и умело, по-шпионски. Потом продолжил:

— Одним словом, я исчезаю. Меня не было и нет, запомни. Все команды — по телефону. Только по телефону. Все! Звонить буду в пятницу. Не получится в эту — перенесем на следующую. Пятница, с шести до семи. Жди. Сиди и жди. Уловил?

— Уловил.

— А чтобы не вышло накладки, скажу я тебе по-французски. Скажу: «Бонжур, малыш!» По-французски… Люблю Францию! Она мне всегда нравилась, хотя я там не бывал.

Прикидываясь мечтательным и душевным, смягчая жесткую прозу своей задачи, пожилой вдруг нелепо замурлыкал: