Хаим Оливер - Как я стал кинозвездой Страница 20

В эту минуту вошла мама. Увидав мои слезы, она испугалась.

— Господи, сыночек, что случилось? — закричала она. — Тебя побили?

— Мадам, как вы могли такое предположить? — оскорблено произнес Фальстаф. — Мы репетируем различные эмоциональные состояния. Сейчас поплачем, потом посмеемся, потом посердимся, поудивляемся, будем падать в обморок, и прочее, и прочее…

— Ах, так вы занимаетесь этюдами? Это другое дело! — успокоилась мама. — А этюд с водой вы уже проходили? Ну, когда на отборочную комиссию выплескивают стакан воды.

— Не беспокойтесь, мадам, дойдет очередь и до этого этюда. А сейчас мне пора на поезд.

Они вышли с мамой в гостиную, но я, как всегда, слышал их разговор. Лорелея шепотом спросила:

— Ну как, он делает успехи? Получится из него артист?

Фальстаф гулко откашлялся и ответил:

— Пока еще трудно сказать с полной уверенностью. Откровенно говоря, явных актерских данных я в нем не вижу. Кроме того, он заикается…

— Да что вы! — обиделась Лорелея. — Я мать и поэтому лучше чем кто-либо могу определить, есть ли у моего ребенка актерские данные или нет. А заикание — это незначительный дефект, который может обернуться эффектом, вы не находите? Я читала биографию великого болгарского актера Сарафова…

— Да, но то был Крыстю Сарафов, он…

Мама не дала ему продолжать:

— Я хочу от вас одного — подготовьте мальчика к пробам… — Она прикусила язык, поняв, что проговорилась.

— К каким пробам, мадам, объясните, пожалуйста… — Фальстаф был явно озадачен.

Наступило долгое молчание. Лорелея, должно быть, колебалась, открыть ли Фальстафу нашу тайну. И наконец решилась:

— Хорошо, я скажу вам, но умоляю — никому ни слова!

— Будьте спокойны, я для чужих секретов — могила.

— Тогда слушайте! Энчо будет участвовать в пробах на большую роль в одном кинофильме.

— Кинофильме?! — Голос у Фальстафа стал скрипучим, как циркулярная пила.

— Да в замечательном фильме. С музыкой и танцами. Энчо должен в нем играть роль Орфея. Главную роль. Первый тур прошел блестяще. Предстоит второй.

Тут опять воцарилось долгое молчание. Фальстаф тяжело отдувался и в конце концов произнес — на этот раз его голос звучал не как пила-циркулярка, а как гудок теплохода:

— Весьма сожалею, мадам, но я не обряжаю манекенов, которых снимают в кино, я создаю артистов, жрецов храма Мельпомены! Я стремлюсь дать своим ученикам эстетическое воспитание, а не обучить их дешевым приемам — как на полном ходу выпрыгивать из машины или спасаться от снежных лавин.

— Мне именно эстетическое воспитание от вас и нужно! Не надо мне, чтобы он выпрыгивал на ходу из машины и спасался от лавин. Не отказывайте нам! — взмолилась Лорелея.

— Нет, нет и нет! — грохотал Фальстаф. — Что угодно, только не это! Я Фальстаф, а не цирковой клоун! Прощайте! Вы должны мне за уроки…

Я слышал, как мама роется в кошельке, достает деньги и с трагическим вздохом говорит:

— Какой же вы клоун, помилуйте! Вы лучший заслуженный артист в нашем округе! Простите, если я неловко выразилась, клянусь, я не хотела вас обидеть… И очень вас прошу: проводите меня до аптекарского склада, где работает муж. Он сегодня получил импортные препараты…

— Какие? — надменным тоном осведомился Фальстаф.

— Антигерон, новый английский препарат против старения… Прекрасно действует…

— Да? Любопытно было бы взглянуть… — неожиданно мягко произнес Фальстаф. — Что ж, извольте… Хотя я страшно тороплюсь на поезд…

Дверь в квартиру захлопнулась.

9. Первый побег и любовные мечты

Через две минуты после того, как Фальстаф с мамой ушли и пока я размышлял над словами дедушки о том, что «нужда закон ломит», а следовательно, в наших силах изменить закон сохранения энергии, дверной звонок резко зазвонил. Я кинулся открывать. На пороге стоял Кики Детектив, он тяжело дышал, пышные волосы торчали во все стороны.

— Черный Компьютер… — еле слышно проговорил он.

Мне вспомнилась увиденная мысленно картина, из-за которой я разревелся перед Фальстафом, и что-то больно кольнуло меня в грудь.

— Что с ним?

— Умирает!

Я охнул.

— Да, утром ему стало плохо, его увезли в больницу, но он не захотел там оставаться, вернулся домой и теперь лежит один, ухаживать за ним некому…

Ни о чем больше не спрашивая, я мигом оделся и, хотя колени еще дрожали, бросился вниз по лестнице. На улице вспомнил, что не захватил с собой чертежи Машины, но возвращаться не стал. Какой смысл создавать Машину, если не будет Черного Компьютера? И у меня из глаз потекли слезы — настоящие, не те, каких добивался Фальстаф.

Черный Компьютер живет от нас далеко, поэтому мы вскочили в автобус и поехали без билета — ни у Кики, ни у меня денег не было. К счастью, обошлось без контролера.

Когда мы подошли к Берлоге, уже темнело. Двор перед мастерской был пуст, цветы поникли головками — их никто не поливал, обычно это делал я… В Берлоге тоже было темно и тихо — ни скрипки, ни визга токарного станка, ни ударов пневматического молота. Печально до жути.

Живет Черный Компьютер за Берлогой, в очень длинной мансарде с покатым потолком. Там стоит кровать, стол, четыре стула, полки с книгами — книг так много, что они сплошь закрывают стены. Только над кроватью висит картина: Прометей, похищающий огонь у богов Олимпа и отдающий его людям.

Черный Компьютер считает Прометея величайшим благодетелем человечества, потому что без огня мы так и остались бы первобытными обезьянами и не научились выпекать хлеб, не изобрели бы электричества, ракет, атомной энергии и так далее.

Когда мы подошли к двери, сердце у меня бешено забилось. Как я посмотрю в глаза своему любимому учителю? В особенности если он на смертном одре. Как расскажу ему о виски, о драке с ковбоем Жоржем, о побоище в квартире с камином? А вдруг его уже вообще нет в живых?

Я тихонько постучал, робко приоткрыл дверь.

И окаменел, как статуя неизвестного солдата, которая стоит на главной площади.

Мансарда была набита битком: весь седьмой «В» в полном составе — и Женское царство, и мальчишки, все, даже Тошко Придурок, а ведь мать никуда его одного не пускает, каждый день после уроков встречает возле школы, чтобы не шлялся зря по улицам. Была здесь, естественно, и Милена с третьей парты. Она ведь у нас заправила…

Все они обступили кровать, на которой лежал Черный Компьютер, а когда мы с Кики вошли, так и впились в меня взглядами. Я невольно весь сжался, ожидая, что в меня опять запустят помидором. Но обошлось без помидора, только взгляды, взгляды, такие же сверлящие, как тогда, когда я уходил из хора. И кровожаднее всех смотрела на меня Милена… А ведь вроде бы простила меня, предлагала перемирие…

— A-а, Энчо! — сказал Черный Компьютер.

Он говорил с трудом, лицо осунувшееся, белое, как мел, глаза ввалились еще глубже…

Он походил на мумию, которую мы однажды видели в софийском музее. Я протолкался вперед, он протянул мне руку. Я пожал — рука была сухая, костлявая, как у скелета.

— Как дела, Энчо? — спросил он. — Говорят, ты был нездоров.

— Д-да… — заикаясь выдавил я из себя.

— А что с тобой было?

— Я… я… — Я чуть было не брякнул «перепил», но вовремя спохватился и сказал другое: — Отравился.

Милена хихикнула. За нею остальные девчонки. Потом мальчишки. В классе уже все было известно. Наверняка от Кики. Не засмеялся только Черный Компьютер.

— Но теперь ты уже здоров? — еле слышно спросил он.

— Д-да… — Я продолжал заикаться.

— Ты все еще занят другими делами?

«Другие дела» — это гитара, актерское мастерство, Орфей, но он не произнес этого вслух, потому что дал слово молчать. У меня снова навернулись слезы.

— Н-немножко. — Я был вынужден слегка покривить душой.

— Тогда, быть может, поработаем над нашей Машиной?

— Д-да… — в третий раз подтвердил я, заикаясь.

— Вот и прекрасно!.. Я тоже, как видишь, слегка подкачал, но скоро поднимусь и смогу присоединиться к тебе. А пока тебе будет помогать Кики.

— Дд-да…

На этот раз я еще сильней заикался, потому что нагло врал, а в принципе не любитель врать. Как я смогу приходить в Берлогу, когда должен с утра до вечера торчать дома и блеять «бла-бла-бла, бле-бле-бле» и все остальное?

— Значит, программа у нас будет такая: завтра суббота, в школе занятий нет, приходи часиков в десять. Мы основательно отстали, надо наверстать. В воскресенье продолжим… Пока я тут валялся и стонал, мне пришла в голову одна интересная мысль, как совсем по-новому закрепить клапан. Завтра же опробуем. Договорились?

— Договорились, — сказал я, пытаясь представить себе, как я завтра улизну из дому, чтобы к десяти быть здесь: