Виктор Курочкин - Короткое детство Страница 21

Коршун пропал. Серафима Коршаткина вернулась со станции одна.

После завтрака Елизавета Максимовна открыла сундук и выкинула валенки с полушубком.

— Одевайся.

— Куда? — удивлённо спросил Митька.

— На собрание, — ответила мать.

В правлении колхоза собралась вся деревня и даже ребятишки. Здесь были абсолютно все, кроме бабки Любы. И Локоть понял, что собрание это очень важное.

Когда Митька с матерью вошли, шум сразу стих. Витька-счетовод вылез из-за стола и сказал:

— Садитесь, товарищ председатель.

Елизавета Максимовна села, вынула из кармана измятый листок, разгладила его и сказала:

— Так вот, товарищи колхозники, дела у нас не очень хороши. Нам надо серьёзно поговорить.

— Ась? — спросил дед Тимофей и подставил к уху ладонь. Женщина в рыжей шубе наклонилась и громко сказала:

— Председатель говорит, что дела у нас плохие.

— Знамо дело, плохие, — глубокомысленно изрёк дед, и все засмеялись. Елизавета Максимовна постучала карандашом и встала.

— Товарищи колхозники, страна переживает тяжкую годину…

Председательша говорила долго. Рассказывала о том, с какими трудностями приходится сдерживать фашистов, о зверствах, которые творят гитлеровцы на нашей земле. Призывала здесь, в тылу, работать не покладая рук, чтобы помочь фронту. Заявила, что теперь в колхозе обязаны работать все, в том числе и ребята.

— Трудом надо воспитывать детей! — заключила свою речь Елизавета Максимовна.

Её дружно поддержали колхозники. Все выступавшие жаловались, что ребятишки без отцов совсем от рук отбились, и если их не заставить работать по-настоящему, то они, как Стёпка, удерут на фронт. Когда все высказались, Елизавета Максимовна объявила:

— Слово имеет Виктор Васильевич Семёнов.

— Вот это да! Уже Виктор Васильевич, — сказал Самовар.

Елизавета Максимовна повернулась к Витьке и ободряюще кивнула ему головой.

— Выковыренный! — закричал Аркашка и показал язык.

Витька, не обращая внимания на дурацкую выходку Аркашки, встал, одёрнул рубашку, кашлянул в кулак, налил из графина в стакан воды, выпил и вдруг резко выбросил вперёд руку.

— Товарищи ребята колхоза «Красный самолёт», я обращаюсь к вам как равный к равным! Пора прекратить эти шалтай-болтай! — выкрикнул он и пощёлкал пальцами. — Пора работать! — он опять пощёлкал пальцами и, не найдя слов, схватился за графин. Колхозники засмеялись.

Елизавета Максимовна постучала карандашом, шум стих.

Витька выдул ещё стакан воды и вдруг, как из пулемёта, посыпал слова. Речь Витьки сводилась к тому, что раз их отцы сражаются на фронте, то ромашкинским ребятишкам стыдно ничего не делать. Счетовод резко критиковал Стёпку Коршаткина. Внёс предложение осудить его поступок и пропесочить на собрании, когда его приволокут с фронта.

— Кто же будет в тылу ковать победу, если все побегут на фронт? — воскликнул Витька и оглянулся. Все молчали. Витька повертел над головой пальцем и ткнул в Локтя. Мы, товарищи, своим трудом! — На этом он кончил и выпил ещё стакан воды. Ему громко хлопали. Даже Аркашка аплодировал. Всё-таки здорово Витька-счетовод выступил.

На этом собрание и закончилось. Елизавета Максимовна объявила, кому и куда идти сегодня работать. Митьку, Самовара, Лаптя и Лильку назначили в бригаду Натальи Махониной — старшей сестры Лильки — в лабаз, сортировать зерно. Вруны попали на скотный двор, навоз возить. Без работы остался один Аркашка. Ему не было ещё десяти лет. Аркашка обиделся. Сначала он грозился сбежать на фронт, а потом заревел. Над ним сжалились и определили в одну бригаду с Митькой. Наталья Махонина собрала свою бригаду, насмешливо посмотрела на неё и сказала:

— Пошли, товарищи колхознички.

Наталья привела ребят в лабаз. Лабазом в Ромашках называли большой колхозный амбар. В нём хранился семенной фонд. По обеим сторонам лабаза находились закрома: два с рожью, два с овсом, один с клевером, в шестом было немного гречихи, а седьмой был совсем пустой. Стены лабаза были увешаны лошадиной сбруей: хомутами, уздечками, сёдлами. Посреди лабаза стоял триер — сортировочная машина, с помощью которой отбирают годные на посев семена. Машина простая. Маховое колесо с приводными ремнями, длинный стан, в котором поставлены в три этажа сита. Верхнее сито с крупной ячеей, нижнее — с мелкой. Когда крутят колесо, сита качаются, и таким образом зерно сортируется.

Митьке с Самоваром досталась самая тяжёлая работа: крутить колесо. Лаптя назначили засыпать триер зерном. Лильку — отбирать очищенные семена. Аркашке досталась работёнка пыльная, но зато самая лёгкая. Его поставили выгребать из-под триера мусор и выбрасывать его на улицу.

Работа закипела. Первые полчаса работали так, что пар шёл. Митька с Самоваром даже сняли полушубки и засучили рукава. Однако в конце второй половины часа полушубки пришлось надеть. Ещё час усердно крутили ручку и таскали корзинки с зерном. Когда пошёл третий час, Самовар стал завидовать Стёпке.

— Молодец Коршун, что на фронт сбежал, а то бы и его заставили крутить это проклятое колесо, — сказал он.

Первым забастовал Аркашка. Он заявил, что ему надоело работать, и ушёл. Прошло три часа, и ребята совсем выдохлись. Митька крутил колесо и считал:

— Восемьдесят пять, восемьдесят шесть… девяносто два. — Досчитав до ста, он остановил колесо. Самовар, внимательно следивший за счётом, запротестовал:

— Ещё крути десять раз.

— Это почему? — возмутился Митька.

— Я следил, как ты считаешь. Семьдесят, а потом сразу девяносто.

Митька не стал спорить и отсчитал ещё десять кругов. Неожиданно взорвался Лапоть. Он швырнул корзинку и принялся ругать Стёпку:

— Это из-за Коршуна желтоглазого нас засадили в лабаз. Если б он не сбежал, я бы сейчас на озере рыбу ловил.

Митька хотел ему возразить, но так устал, что не было сил даже языком пошевелить.

— А когда мы кончим? — спросила Лилька.

— Ещё полчасика — и кончим, — сказала Наталья. Она, по мнению Митьки, занималась совершенно бесполезным делом. Перетаскивала мешки из одного угла в другой.

Неожиданно заявился Витька-счетовод. Размахивая портфелем и разметая полами батькиного пальто пыль, он прошёлся по лабазу, солидно кашлянул и спросил:

— Ну, как поработали?

— Неплохо. Центнера три отсортировали, — сказала Наталья.

— Молодцы! — похвалил Витька, сел на мешок, вытащил из портфеля бумажку с карандашом и стал подсчитывать: — Одиножды нуль — нуль… семью девять — шестьдесят три… Полтора трудодня поделить на четверых. Итого, — громко объявил он, — каждый из вас заработал по тридцать семь соток.

— Значит, нам и трудодни будут писать? — удивлённо спросил Лапоть.

— А ты думал как? — и Витька похлопал его по плечу. — Только давай старайся. Ещё и в газете пропечатают.

Это было новостью. Ребята думали, что они работают так, задарма, как в школе на воскреснике. Но оказывается, за трудодни. Значит, на них смотрят как на взрослых. И усталости — словно не бывало. Оставшиеся полчаса работали азартно и разошлись по домам весёлые и довольные.

За ужином Митька сообщил матери, что он сегодня заработал тридцать семь соток. Елизавета Максимовна взлохматила Митькины волосы.

— Устал?

— Чепуха. Только чуть-чуть лопатки болят.

— С непривычки. А втянешься, и всё пойдёт как по маслу, — сказала Елизавета Максимовна.

Поужинав, Митька прилёг отдохнуть и не заметил, как уснул, а когда проснулся, было уже утро.

— На работу пора, — сказала мать.

«На какую работу?» — чуть не спросил он, но, вспомнив про лабаз, тяжело вздохнул.

В этот день Лапоть с Лилькой крутили колесо. Локотков засыпал триер зерном. Работали до вечера. Витька Выковыренный записал им по пятьдесят соток и выдал каждому личную трудовую книжку. На третий день перестали болеть руки. Митька подсчитал, что за это время он выработал полтора трудодня. А Стёпка всё ещё не возвращался, и ребята решили, что он уже давно воюет.

Четвёртый день начался с невероятных событий. Когда пришли в лабаз, то вместо Натальи они увидели там Ваську Тракториста. Васька, накинув на плечи шинель, расхаживал по лабазу и громко насвистывал. Ребята столпились у дверей и обалдело уставились на Ваську.

— Привет, товарищи колхознички! — сказал Васька и посмотрел на ручные часы. — Тридцать минут опоздания. Сегодня прощаю, завтра не прощу. Время военное. Понятно?

— А где Наталья? — спросил Самовар.

— Я за Наталью. Понятно?

Ребята прыснули. А потом принялись хохотать.

— А ну, за работу, шагом марш! — скомандовал Васька и сбросил с плеч шинель. Ребята примолкли. На груди у Васьки висела белая медаль на голубой ленте, а левый пустой рукав гимнастёрки был аккуратно заправлен под ремень.